Белые волки. Часть 3. Эльза (СИ) - Южная Влада - Страница 102

— Уйди… дура…

Женщина вздрогнула, отшатнулась, а затем убежала обратно в дом. Послышался скрежет проворачиваемого запора. Ирис кое-как поднялась на ноги, машинально отряхнула платье, повернулась вокруг себя, чтобы определить, в каком направлении шла…

Тут-то она его и увидела. Дым рассеялся, и в образовавшемся просвете мужчина с до боли знакомым лицом стоял в нескольких метрах от Ирис и смотрел на нее так, будто вновь встречал на вокзале после долгой разлуки, а в воздухе пахло весной и любовью, а не гарью и пороховым дымом. Ее сердце пропустило удар, сладко заныло от истомы. Воспоминания из юности, светлые, чистые, наивные, вновь проснулись в душе.

Но как только их взгляды встретились, он скрылся за углом.

— Виттор… — прошептала Ирис и бросилась следом.

Она забыла, куда изначально шла, забыла об Алане, о страшных картинах в воображении, связанных с ним, о городском бунте. Забыла обо всем, как случалось с ней всегда, стоило этому благородному белому волку появиться на ее горизонте.

Когда она повернула за угол, он продолжал идти вдоль по улице. Обернулся через плечо, чтобы убедиться, что Ирис не отстала: то же мужественное лицо, тот же благородный профиль, те же широкие плечи и походка все та же, легкая, пружинистая, знакомая…

Но как это могло быть? Виттор мертв. Давно упокоен в могиле, куда его отправила собственная жена, Ирис прекрасно помнила те похороны. Его тело долго лежало в судебном морге, потому что никто не приходил, чтобы оплатить для него семету. Такой избалованный женским вниманием и уважением друзей при жизни, после смерти Виттор оказался никому не нужен. Его тело уже готовились закопать в землю за пределами семетерия, в общей могиле для бездомных и всякого сброда, когда Ирис все же вмешалась, оплатила работу семетчика и медный кувшин. Она единственная похлопотала и о каменном надгробии. Никто с тех пор не посетил место его захоронения: ни жена, ни дети, ни друзья, ни бывшие любовницы. Никто, кроме нее.

И все же, почему он вновь ходит по земле? Неужели темный бог и ему даровал вторую жизнь за какие-то услуги? Нет, это невозможно, сила темнейшего в вопросах перерождения распространяется только в пределах сумеречного мира, именно поэтому бедняжки, желающие стать ведьмами, приходят к нему туда. Ирис умерла в сумеречном мире и Алан тоже, и поэтому темный бог с легкостью их воскресил, упокойся они в реальном мире — никто им не помог бы.

— Виттор.

Она побежала, желая его догнать, но он тоже ускорил шаг, а очередной взрыв над головами и упавшая следом завеса известковой пыли на какое-то время заставили ее в ужасе думать, что все потеряно. Кашляя и разгоняя туман руками, Ирис отчаянно напрягала зрение, пока вновь не увидела знакомую фигуру. Он ждал ее на очередном повороте. Он ведет ее, и сомнений тут быть не могло.

Так, шаг за шагом, поворот за поворотом, они и очутились в городском парке. Место воскресных увеселений для большинства горожан теперь казалось декорациями для представления в каком-нибудь театре ужасов. Застыли в прыжке карусельные лошадки, одинокий воздушный шарик чудом уцелел и вился на ветру над палаткой мороженщика, крутились уточки на подставке уличного тира и веселая гримаса клоуна на плакате зазывала всех в цирк. Людей тут не было: пока мужчины штурмовали дома аристократов и резиденцию с парламентом, женщины и дети попрятались кто куда.

Виттор открыл дверь ближайшего строения, напоследок взглянул на Ирис так, что ее сердце сжалось, и решительно вошел внутрь. Конечно, она тут же ворвалась следом. Увидела куда попала — а ведь в спешке не сообразила даже прочесть вывеску — и отшатнулась, но было поздно, чьи-то руки уже толкнули ее вперед, отражения вокруг запрыгали, голова у Ирис закружилась, и она потеряла ориентацию в пространстве.

— Нет, — закричала она, вжимая ладони в глаза плотно-плотно, чтобы не видеть.

Зеркала… повсюду зеркала, и спереди, и сзади, и под ногами, и на потолке. Зеркальный лабиринт, путаница из отражений, королевство кривых зеркал. Увеселительный аттракцион для кого-то, повод понадрывать животы от смеха, а для Ирис — кошмар. Она не могла смотреть на собственное отражение с тех самых пор, как променяла свою жизнь и жизнь Алана на обещания темного бога. Не выносила вида, и сын приноровился заменять ей зеркало, помогать привести в порядок внешний вид. Они были очень близки с ее мальчиком, может так она спровоцировала в нем "это"?

— Ирис… — позвал тихий мужской голос.

Его голос, голос Виттора. Но этого не может быть… дрожа всем телом, она собрала волю в кулак и сделала то, чего не сделала бы ни для кого другого на свете, даже для себя самой — она открыла глаза.

Снова это чудовище, жуткое, изъязвленное, покрытое бородавчатыми наростами, похожими на гроздья спелого нардинийского винограда. Открывает рот в немом крике, пучит ярко-алые глаза. Она это, Ирис, забывшая уже за много лет, как выглядит ее настоящее, такое хорошенькое в юности, лицо. Только дома в зеркале это чудовище одно, а тут, в лабиринте отражений, множится неоднократно, и со всех сторон взирают на Ирис, морщатся и кричат ее собственные жуткие копии.

— Ирис…

А он — рядом. Красивый, ничуть не изменившийся в отличие от нее. Так и в жизни получилось: она свою судьбу исковеркала, изуродовала до неузнаваемости, а ему хоть бы что. Как с гуся вода. И если бы Ольга напоследок так не попортила его мужественное лицо, не опозорила перед аристократическим обществом, жить бы еще Виттору и жить в радости и наслаждении.

— Что же ты наделала, Ирис?

Голос у него тихий, вкрадчивый. Любимый и родной до боли голос. А чудовища в зеркалах корчатся, будто льют на них кипятком или шпыняют раскаленным железом. Больно чудовищам. А он улыбается… юный, красивый, довольный.

— Оставь меня. Оставь.

С губ срываются одни слова, но на самом-то деле они оба знают, что просит она об обратном. О том, чего всегда просила с ним рядом. "Не оставляй меня". "Не меняй на ту, которая не любит". "Не ставь ниже денег". У чудовищ из глаз текут слезы, похоже, что это ее собственная кровь.

— Что же ты сделала с моими детьми, Ирис? За что?

— Я не хотела. Я хотела тебя наказать. Тебя.

— А что ты сделала с целым городом? Посмотри, Ирис, это ведь твоих рук дело.

— Это не я. Я не желала зла всем этим людям. Я хотела любить.

— Кого? Меня? Я ведь тебя никогда не любил.

Чудовища обступали тесным кольцом, тянули когтистые лапы, и невыносимо больно было даже дышать, и хотелось найти выход, но куда деться, когда вокруг только одинаковые мерзкие рожи да лицо любимого человека? Ирис металась из стороны в сторону, искала в отражениях хотя бы одну брешь, но ее ладони упирались в одинаковую холодную и ровную поверхность зеркал. Казалось, зеркало обогнуло ее по кругу, завернув в сплошной непроницаемый кокон. Она никогда не выберется и останется тут навечно созерцать самое себя. Вот только не под силу Ирис выдержать такое зрелише.

— Отпусти меня, — закричала тогда она. — Я не хочу так жить вечно.

И вновь Виттор посмотрел на нее до боли знакомым взглядом, равнодушный ко всем ее мольбам и страданиям, и произнес мягко:

— Так умри.

И она закричала со всей болью разбитого сердца. Собрала всю свою силу и ведьминскую мощь, что пропитали тело. Стекла брызнули миллионом сверкающих ножей, будто чудовища все разом выпрыгнули, обнажив острые когти и зубы, вонзаясь в ее глаза, уши, шею, плечи и грудь. В ее руки и ноги. Только что ведьму окружало множество зеркал — а теперь все исчезло, только крохотные льдинки сверкали в свете ламп рубиновым от крови блеском.

Кристоф еще стоял некоторое время, наблюдая за изрезанным телом ведьмы, затем наклонился, с трудом отыскал место на шее, куда сумел просунуть пальцы между кусков стекла, чтобы нащупать пульс. Пульс отсутствовал, Ирис не дышала. Кристоф выпрямился и с удовлетворением окинул ее взглядом.

Когда Алекс рассказал ему о сущности ведьм, об их слабых местах и страхах, Крис начал прикидывать в голове свой план защиты. А когда на город обрушился бунт, и Ласка принесла ему новость о том, кто всему виной, он уже не раздумывал ни секунды. Ведьмак был пойман, но Крису хотелось расправиться именно с ней, с виновницей всех бед, что обрушились на их семью, заставили его сестру перенести неописуемые страдания и навсегда поработили его брата.