Королева морей - Волошин Юрий - Страница 2

Он шагнул к ней и почему-то шепотом, волнуясь и торопясь, затараторил:

— Когда я увижу тебя? Говори быстрее. Буду ждать, скажи! Не томи!

— Ничего не знаю. Сам найди меня, я не вольна над собой.

— Ладно, Ася! Каждый день искать теперь тебя буду. Найду, ты жди.

Девушка испугалась своей смелости, заторопилась, с трудом справляясь с волнением. Она взвалила вязанку на плечи и пошла по тропинке, силясь сдержать жгучее желание обернуться и поглядеть на Андрея. Она чувствовала его взгляд, однако пересилила себя, злясь и стыдясь чего-то неизвестного, но очень страшного и неотвратимого.

Голова девушки пылала, дыхание учащалось, но не от тяжести, которой она и не замечала, а от мыслей, будоражащих, ее голову. Она лихорадочно вспоминала слова, которыми они обменялись, в который раз переживала момент их внезапного соприкосновения взглядами. Вздохи часто вздымали ее грудь. Мельком пронеслось в голове неясное видение деревенского парня Ивашки, который пытался привлечь ее внимание на барском поле, заигрывая и вертясь перед ней. Она снисходительно улыбнулась, невольно сравнив нового знакомца с деревенским замухрышкой.

— Куда несешься? — остановил ее грубый голос матери, и Анастасия в недоумении очнулась от нахлынувших чувств. — Что с тобой, девка? Никак лешего повстречала, говори!

— Так, мамонька, лешего, как есть. Винюсь вам, ругайте.

— Ах ты боже мой! Как же тебя угораздило? Вот я тебе покажу твоего лешего! Что люди скажут, ты подумала своей дурной головой! Работа стоит, а она в гульбу ударилась!

Девушка свалила с плеча вязанку и всем телом ощутила слабость и томление. Она не смела поднять глаза, но чувствовала сердитый взгляд матери, которая недовольно гремела чем-то в сенцах полуразвалившейся избенки и бормотала ругательства себе под нос.

Марфа, которую все в округе называли старой ведьмой, вовсе не была старой, как принято было считать. Эта высокая сухощавая женщина, сломленная невзгодами и горем, жила в версте от деревни и ни за что не соглашалась переселиться туда. Старый барин пытался было угрозами принудить ее к этому, но испугался злого взгляда и мести ведьмы. А она действительно славилась сварливым характером, но больше ничего дурного за ней не замечали. Однако людская молва живуча и зла. Зато помощь Марфа оказывала чуть ли не в каждой избе. Да и сам барин — боярский сын, отличившийся еще в первом крымском походе в воинстве князя Голицына, не раз призывал ее помочь, унять его недуги, которые наваливались с каждым годом все настойчивее.

Так и жили Марфа с дочерью в одиночестве, избегая обращаться к кому-либо за помощью. За это ее не любили и за глаза поругивали, но и побаивались. Она могла безошибочно угадывать тайные мысли дурных людей и не раз выводила тех на чистую воду. Избавляла от дурного глаза, лечила скотину и людей, и барин не смел требовать от нее исполнения обычных для всей деревни работ, опасаясь сглаза и недовольства деревенских. Но дочка работала, как и все, хотя иногда заслуживала послабления.

И сейчас Марфа находилась в дурном настроении. Она злилась на дочку, сразу угадав причину ее задержки. Но и что-то другое тревожило ее, пока едва обозначаясь в голове, и эта неясность еще больше раздражала женщину. Беспокойство ее росло.

А Ася с остервенением принялась за домашние дела, спеша управиться до назначенного старостой времени выхода на работу. Пора было идти, и она с чувством досады и страха подошла к матери.

Мамонька, я побежала, а то Аристарх розгами попотчует.

— Беги уж! Никуда не денешься. Смотри у меня!

Анастасия, на ходу вытирая руки о подол замызганного платья, поправила поясок и побежала по тропе, подхватив подол рукой. Мать глянула в спину удалявшейся дочери. Глаза ее почернели в тревожном блеске, скулы, обрамленные седеющими волосами, четко очертились.

Она совсем не походила на дочь, разве что глаза также темнели от волнения или злости. Ну, может, еще черные ресницы и брови и сухость в теле у обеих.

Марфа вздохнула и присела с горестным видом на старую корягу, еще в давние времена притащенную мужем, да так и оставшуюся лежать и трухлявиться. Женщина согнулась, придавленная дурными предчувствиями, вслушалась в даль, но дробные шаги дочки уже затихли за кустами и деревьями.

— Что-то ждет нас, о Господи! — прошептали тонкие губы. — Спаси и помилуй нас, рабов твоих безропотных! Не дай совершиться злодейству! Что тебе стоит, Господи! — она тихо молила Бога о заступничестве, хотя еще и сама не знала, что их ждет и от чего надо просить защиты.

Мысли улетели в прошлое, когда она, молодая и резвая, купалась в коротком счастье замужества. Ей очень повезло. Она была выдана за пригожего парня с ярко-рыжей шапкой непокорных волос. Ермил был мягок и податлив, никогда не бранил ее. А во хмелю ласкался, как нашкодивший щенок, и тогда с ним можно было делать все что угодно. Он не бил ее, хотя сам не раз получал хворостиной, и тяжелая рука жены надолго оставляла след ее ласки. Он был силен необыкновенно, и его отличал барин. На кулачных боях Ермил верховодил, мужики его ударов валились в разные стороны. Он тоже был сухощав, высок и увертлив. По виду никто бы не сказал, что так силен, да он и не любил хвастать этим. Дочь, видимо, пошла больше в отца, за что он и любил ее без памяти. Но недолгой была эта любовь.

Вскоре, когда Асе было всего три годка, его забрали в войско, куда отправлялся и барин Данила Тюфяев. Он за свой счет снарядил тогда малую дружину, и Ермил стал десятником, красуясь обновами и сбруей коня. Он лихо крутил татарской саблей, гикал с посвистом, пускал озорно стрелы, опустошая весь сагайдак.

Марфа не отходила от мужа, плакала и причитала, как бы что-то предчувствуя. А он посмеивался, картинно целовал ее, вгоняя в краску, и подружки с завистью поглядывали на огненный чуб молодца, его разудалость и бесшабашность. Он веселился в ожидании новой жизни и дальней дороги, рассчитывая отличиться и получить богатую добычу.

Поход оказался неудачным. Царевна Софья поручила руководство фавориту князю Василию Голицыну. Готовился он наспех и весело. Обоз был так велик, что сковал действия всего войска, а жара и безводие стали, косить скотину и людей, как только отряды вступили в пределы Дикого Поля. Воевода Голицын мало думал о войске, и конец оказался печальным. Не вернулся и Ермил. Да и барин пришел едва живой и с пустыми руками. Он был зол и свиреп, оставил Марфу без всякой помощи.

С тех пор она и стала колдовать. Ее несколько раз били, пока она не сбежала в лес, к старой коряге, которая лежала теперь как напоминание о недолгом счастье, о любимом Ермиле. Здесь сама построила полуземлянку, где и воспитывала дочку в тяжких трудах и лишениях.

Постепенно сельчане оставили женщину в покое и теперь часто прибегали к ее помощи. За годы одиночества она постигла тайную силу многих трав и делала настои, мази и припарки, чем многих спасала от болезней и сглаза. Она мучительно сознавала, что часто ничего не может сделать, молила Бога, шептала заклинания и молитвы, но в душе больше рассчитывала на травы, в которых видела последнюю надежду на избавление от хворей для многих людей и домашней живности.

Теперь ее терзали страхи и тревоги, причину которых она никак не могла определить. «Любушка моя, Асечка! Беда вьется над тобой, а какая, не ведаю! Не знаю, чем помочь тебе», — так думала мать, не в силах приняться за работу, в которой можно забыть тяготы и невзгоды.

Она встала и бесцельно бродила по подворью, спотыкалась, безвольно махала руками и бормотала молитвы, обращенные к Богу и святым угодникам. Марфа посматривала на солнце, определяла время, оно тянулось бесконечно медленно, а тревога росла. В сердце матери нарастала боль и щемящая душу тоска.

— Злоумыслитель, высмотрень, как вор прокрался к нам. Вот он, ворог проклятый, на нашу погибель явился! — шептали губы Марфы, и она остановилась словно в столбняке. — А я думку думала на того юношу, чуть грех на душу не взяла. Сколько злодеев удумали нашу погибель устроить!