Дай мне руку (СИ) - Марс Остин - Страница 34

Вера напоказ вздохнула, он опять рассмеялся и стал надевать штаны от костюма. Вероника наблюдала, как перекатываются мышцы на его руках, как блестят волосы, как изгибаются шрамы от царапин на боку…

«С каким удовольствием я бы затащила вас к себе на кровать и облизала каждый чёртов шрам, медленно и вдумчиво… заставляя вас ненавидеть меня за каждую секунду отсрочки долгожданного финала. Хочу услышать, каким голосом вы это скажете, хочу увидеть ваши глаза в этот момент…

Интересно, он догадывается, о чём я думаю?»

Его бессовестные глаза говорили, что конечно, да.

«Так чего мы ждём?»

Его грудь закрыла очередная безрукавка и Вера неохотно напомнила себе, что вообще-то, у него планы, и не просто планы, а «Тяжёлый День». Чем больше на нём становилось одежды, тем меньше Вера улыбалась, думая о его семье.

«Почему встречи с семьёй для вас такая проблема?»

Спрашивать казалось неприлично, она вздохнула и промолчала. Министр надел поверх рубашки длиннополый жилет, сверху широкий пояс, который запахивался на боку и прижимался ещё одним узким поясом, завязанным мудрёным узлом. Что-то в нём показалось ей странным, она задумалась и вспомнила, что почти у всех мужчин, которых она видела на рынке, на кончике пояса была маленькая вышивка, а у министра не было.

Он выпрямился, разгладил костюм, улыбнулся Вере:

— И как вам?

— Хорошо, — медленно кивнула она, смеривая его одобрительным взглядом, — этот стиль вам идёт больше, чем карнский.

Министр улыбнулся и взял с комода верину расчёску, стал прочёсывать спутанные волосы.

— Если честно, много лет ношу карнский костюм, а привыкнуть до сих пор не могу.

Вера смотрела на него, удивляясь преображению — министр выглядел выше и стройнее, в пиджаке он казался массивным и крупным, а сейчас пояс подчеркнул неожиданно тонкую талию, жилет сделал плечи шире, а спину ровнее.

Он закончил расчёсываться, стал выбирать из гребня волосы, тихо сказал с долей смущения:

— Вам тоже цыньянский костюм идёт больше, чем… чем что угодно другое. Носите его чаще.

— Сами выбрали, сами похвалили, — хихикнула Вера, он тоже улыбнулся, отложил гребень, Вера ещё раз смерила его взглядом и решилась: — А почему у вас пояса не вышитые? Это что-то значит?

Он резко смутился, нервно пощупал кончик пояса.

— Почему вас это заинтересовало?

— Просто так, — пожала плечами Вера, — хочу больше знать о вашем мире. Я видела на рынке, что почти у всех вышитые, причём некоторые реально коряво, особенно у стариков, я даже думала, что они сами их вышивают, потому что у молодых обычно лучше.

— Не сами, — печально улыбнулся министр, теребя пояс, вздохнул и добавил: — А корявыми гордятся даже больше, потому что корявые обычно вышивают дети. — Вера молча ждала продолжения, министр бросил на неё несерьёзный взгляд, пожал плечами: — Вышивка — женское занятие, детям вышивают мамы-бабушки, взрослым — сёстры или жёны, старикам — внучки, это повод для гордости. — Вера продолжала молчать, он напряжённо улыбнулся: — Я же говорил вам, у меня нет семьи.

— А это только члены семьи могут делать?

Он замялся ещё сильнее:

— Не обязательно, но желательно.

— И? — развела руками Вера, — вы говорили, у вас чуть ли не десяток сестёр и мама ещё молодая.

Министр опустил голову, горько рассмеялся и потёр глаза, покачал головой, сел на край кровати и посмотрел на Веру странным взглядом, поровну недоумевающим и обожающим, она не понимала причины.

— Что?

— Вера, вы… то ли наивны, как ребёнок, то ли рассуждаете мерками своего мира, всё ещё. Отвыкайте, здесь всё по-другому. Я полукровка, незаконнорожденный ублюдок, все мои сёстры скорее руку себе отрубят, чем пошевелят хоть пальцем ради меня, я позор семьи, даже двух семей, они со мной при встрече не здороваются. Мать вычеркнула меня из своей жизни, как только вышла замуж, я пятно на её репутации, она не будет тратить своё время на вещь, которая покажет миру, что мы с ней общаемся. Они все предпочли бы, чтобы я просто исчез, и их меньше всего в мире волнует, в чём я хожу.

— А Эйнис? — тихо сказала Вера.

— Она не умеет, — фыркнул министр.

— Да ладно, совсем? — нахмурилась Вера, — что там уметь? Это не высшая математика, этому можно за ночь научиться.

Он опять грустно рассмеялся, посмотрел на Веру тем странным взглядом:

— Знаете, Эйнис у меня уже семь лет, и все эти годы она с готовностью брала всё, что я ей давал, а потом и требовать научилась. Но ей никогда в голову не приходило предложить что-то взамен.

— Коза, — констатировала Вера. — Хотите, я вышью? Я умею. Я так умею, как им тут всем и не снилось.

— Ещё бы, — напряжённо усмехнулся он, — раз уж вас Тонг призывал, вы умеете.

Она молча ждала ответа, он смущался всё сильнее, смотрел в пол, молчание затягивалось.

— Что? — тихо спросила Вера, — так не принято? Просто скажите «нет», я не обижусь.

Он напряжённо улыбнулся не поднимая глаз, посмотрел на шкаф, медленно встал, открыл дверцу и остановился, глядя в пространство. Положил на верхнюю полку гребень и закрыл, тихо сказал:

— Давайте поговорим об этом, когда я вернусь.

— Ладно, — непонимающе приподняла плечи Вера, министр кивнул сам себе и вышел из спальни, Вероника пошла следом. Он остановился у окна в гостиной, за окном было мрачно и пасмурно, где-то тихо бормотал гром, редкие капли глухо били по стеклу, запотевшему на две трети.

Вера остановилась рядом, почти касаясь его плеча, министр поднял левую руку и медленно нарисовал на стекле иероглиф, она удивлённо посмотрела на стекло, на задумчивого министра Шена, пожала плечами и улыбнулась, читая вслух:

— «Вода».

— «Вэй», — кивнул министр, написал следующий иероглиф ниже: — «Ра». «Ни». «Ка». Ваше имя, так записал его Тонг. «Вэй Ра» значит «радуга», «вода» и «сиять», написанные слитно.

— Прикольно, — улыбнулась Вера.

— «Ни» значит «ласкать», «Ка» — путь, не в смысле «дорога», а в смысле «направление» или «учение». — Вера подняла на него удивлённый взгляд, но министр не смотрел на неё, продолжая изучать стекло, чуть улыбнулся: — Цыньянские имена редко бывают длиннее трёх слогов, если ваше записать полностью, то письменное обращение будет занимать полстраницы. Мыслеслов иногда странно переводит… поправьте меня, если что. — Она кивнула и стала заинтересованно наблюдать за его рукой, выводящей иероглифы. Он писал всей ладонью, то указательным пальцем, то мизинцем и большим одновременно, это выглядело как игра на каком-то странном музыкальном инструменте, изящно и красиво. Он дописал столбик левой рукой и поднял правую, как-то неожиданно оказавшись у Веры за спиной, когда она это поняла, по телу прокатилась волна жара. Третий столбик он начал выше, чем первые два, дописал и опёрся о подоконник слева и справа от Веры, не прикасаясь, но волнующе близко, опять поднял левую руку и стал читать, водя пальцем вдоль столбиков:

— Вероника. Дочь властелина мира. Здесь Тонг написал «принадлежащая» заре, но мне больше нравится «озарённая». Здесь… — он придвинулся ближе и поднял правую руку, указывая на столбик фамилии, Вера ощутила в волосах его дыхание и перестала различать слова. Его голос слился в неразборчивый гул, иероглифы качались перед глазами, как будто стекло выгибалось мыльным пузырём. В сознание пробивались его слова «небо», «граница», «смотрите», но она уже слабо понимала, о чём он, его близость кружила голову, голос становился всё тише, в какой-то момент она стала слышать его на французском, потом на итальянском.

Он снова опёрся о подоконник с двух сторон от неё, она чувствовала себя безнадёжно загнанной в угол, этот индукционный нагрев раскалял её до плавления, ей казалось, она упадёт на пол каплей, как только он уберёт руки.

— Вера?

Она слышала, но не понимала, что он от неё хочет, его дыхание обожгло шею, голос раздался ещё ближе:

— Ощущаете себя радугой?

Она улыбнулась и шёпотом спросила:

— А вы себя тёплым ветром?