Покажи мне, зеркало… (СИ) - Нури Ирада - Страница 20

Боль этой женщины была так сильна, что мое горе рядом с ее, показалось мне наигранным, не настоящим. Разве можно было сравнить ту тоску по другу, что испытывала я с ее горем? Вряд ли. Материнская любовь — чувство, которое можно испытать лишь самой став матерью, а этого, останься я в Стамбуле и поселившись в "Старом дворце" аналоге нашей "Обители слез", мне никогда не узнать. Я все еще думала о ее словах, когда женщина, наконец повернулась и посмотрела на меня:

— Я написала твоим родителям, Фарах. Как только закончится срок траура, ты вернешься на Родину.

Кенсингтон. Англия.

— Властью данной мне Богом, посвящаю вас в рыцари. Будьте храбры, верны и честны…

Его величество Георг Ганновер, с недавнего времени считающий официальную резиденцию Сент-Джеймс чересчур людной, предпочитал все летние месяцы проводить в гораздо более скромном по любым меркам — Кенсингтонском дворце. В этом сравнительно небольшом, но очень уютном замке, расположенном в западной части Лондона, он предпочитал проводить большую часть времени, проводя официальные встречи и увеселительные мероприятия.

Сегодня, в главной зале дворца, собрался весь цвет английского дворянства, шло награждение офицеров, сумевших достойно послужить британской короне, за что многие из них были щедро вознаграждены самим королем, который лично посвятил каждого в рыцари и наградил дворянскими титулами со всеми вытекающими из них возможностями. Среди счастливчиков удостоенных столь великой чести, был и Райтон Филдинг барон Блейкни… хотя, о чем это я? По приказу его августейшего величества, за безупречную службу и особые заслуги, с сегодняшнего дня барон официально стал — графом Блейкни.

Получив посвящение от самого короля, Райтон поднялся с колен и поспешил занять место среди гостей, когда почувствовал легкое прикосновение к своей руке. Обернувшись, он встретился с манящим взором прекрасных голубых глаз, в эту самую минуту счастливо глядящих на него:

— Поздравляю, милый. Я так горжусь тобой.

Не ожидавший встретить здесь Мирабель, Райтон холодно кивнул и пробормотав: "Благодарю" — поспешил удалиться, но она, ничуть не смущаясь присутствия посторонних, интуитивно почувствовавших назревание скандала и сейчас плотно их обступивших в надежде не пропустить ни слова, капризно повысив голос, продолжила:

— Я хочу видеть свою дочь. У тебя нет права запрещать мне видеться с нею.

— Прежде, за вами такого желания не наблюдалось, в чем дело? Неужели, все дело в новом титуле? Решили, что роль графини вам по плечу?

— А что, если и так? Мы женаты, у нас растет дочь, я имею право…

— Мадам, будьте благоразумны и не устраивайте скандала в присутствии короля, — стараясь не повышать голоса процедил сквозь зубы новоиспеченный граф, — не вынуждайте меня прилюдно назвать вас шлюхой и официально попросить у его величества содействия при разводе.

— Ты не посмеешь, — прошипела разъяренная женщина, отчего ее ангельский лик принял столь кровожадное выражение, что некоторые придворные "ахнув", поспешили отойти от пары подальше.

— Дай мне повод, Мирабель, и клянусь, я тебя уничтожу.

Дав понять, что разговор окончен, Райтон надел шляпу и перчатки, поданные ему слугой, и не дожидаясь окончания официальной части и последующим за ней балом, стремительным шагом покинул залу. Сев в ожидающую его карету, он коротко велел: "Домой" — и откинувшись на сидение прикрыл глаза, твердо решив проспать всю дорогу до Рейвенхерста. Однако, сон не шел. Мирабель, так неожиданно появившаяся через столько лет, всколыхнула те воспоминания, которые он мечтал бы стереть из памяти.

Четыре года. Их дочери четыре года, и ни разу за это время, ее мать не удосужилась написать ей ни единого письма. Ладно, допустим, от участия в жизни дочери ее удерживало присутствие Райтона в поместье, но ведь так было не всегда. Выполняя возложенную на него миссию, он частенько отлучался из дома поручая заботу о Лайле прислуге. Что могли значит для настоящей матери все запреты мира, если бы она действительно любила своего ребенка и хотела бы его видеть?

Нет, Мирабель, матерью не была. Возможно ей об этом и неизвестно, но он не терял "супругу" из виду, будучи прекрасно осведомленным обо всех ее любовных связях и сопряженных с ними скандалах. В светских кругах за Мирабель уже давно закрепилась слава разрушительницы судеб и женщины готовой пройтись по трупам.

Через несколько дней, Райтону вновь предстояло отправиться к османским берегам, и этот раз, будет последним. Лайла подрастала и нуждалась в отце, которому пора уже было остепениться и прекратить бездумно рисковать собственной жизнью. Решено. Как только он вернется с задания, немедленно подаст в отставку и ради дочери начнет привыкать к оседлой жизни, которая пусть ему и не по нраву, зато пойдет на пользу им обоим.

Он машинально потер мизинец правой руки, на котором раньше всегда был фамильный перстень Филдингов, передающийся из поколения в поколение. Теперь его там не было. Четыре года назад, в Стамбуле, он поддался порыву и подарил его странной девчушке переодетой мальчишкой, которая рискуя собственной жизнью отважно бросилась ему на выручку, и, если бы не она, то валяться ему тогда на снегу с перерезанным горлом.

Странно… кольца давно нет, а он по-прежнему ощущает его присутствие, будто бы судьбы того, кто его сейчас носит и самого Райтона были неразрывно связаны между собой. Лица девочки он практически не помнил, только очень длинные, цвета эбенового дерева шелковистые волосы и огромные фиалковые глаза, заглянув в которые, увидел собственную душу…

Интересно, что с ней стало? Сохранила ли его подарок, или вынуждена была продать, чтобы прокормить себя?

Он вспомнил, как она рассказывала ему о том, что служит у визиря Ибрагима-паши. Ну что же, значит по приезде в Стамбул, он навестит свою спасительницу, чтобы еще раз поблагодарить за спасение и предложить любую помощь.

Дав себе слово непременно разыскать девочку, Райтон облегченно зевнул, и сам не заметил, как погрузился в сон, в котором маленькая отважная девочка тянула к нему ручонки… Вот только было непонятно: она предлагала помощь, или же сама отчаянно нуждалась в ней?

Никогда прежде и представить не могла того, что при одной только мысли о возвращении домой, меня может охватить такая неконтролируемая паника. Это оказалось самым настоящим испытанием для моих нервов, и без того подорванных последними событиями. Нет никаких сомнений в том, что, потеряв Эрдема, лишившись поддержки Ибрагима-паши, я, по возвращении в Гызылдаг, вновь превращусь в мишень для издевательств со стороны супруги отца и тех, кто из страха за собственные жизни присягнул ей на верность.

Все еще был жив в памяти наш последний разговор состоявшийся прямо перед отъездом, когда она угрожала навредить моей матери. Тогда, я заставила ее прикусить свой ядовитый язык, так как у меня было действенное оружие против нее, теперь же, никто, даже хан, от которого весьма ловко скрывают правду ставя в известность лишь о том, что выгодно Зейнаб ханым, не сможет защитить нас с мамой от ее нападок и преследований.

Воспитанная в аристократической среде, мама до мозга костей оставалась истинной леди — мягкой, скромной, послушной. Она никогда не вступала в споры, не интриговала и не устраивала заговоров за спиной соперниц, уничтожить такую не составляло никакого труда. И, если я, в самое ближайшее время не найду способ держать старую ведьму на расстоянии, то она, как и обещала, растопчет нас обеих.

Вот так, трясясь несколько суток в высланной за мной карете, я умудрилась довести себя до такого состояния, что начинала огрызаться на элементарные замечания прислужниц, за которые, сознавая собственную несправедливость, потом сама же просила прощения. Они, разумеется прощали, но тем не менее тяжелый осадок, возникающий в такие моменты, еще долгое время не проходил, заставляя меня чувствовать себя такой же как та, кого ненавидела всеми фибрами своей души.