Тьма века сего (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 24

— Одинаково, — подсказал кардинал тихо, и Майнц кивнул:

— Да. Само собою, слова были разные, они держали себя по-разному, но было чувство, что все они п-после моих допросов, после суда — испытали потрясение одинаковой силы, каковое изменило их, вселило в них мысли, коих прежде не бывало. И вот п-после слов Куно я подумал: а что, если это я воздействую на них так? Если я не просто с-способен ощутить в человеке против себя собрата по дару, если не просто вижу, когда оный дар применен был во зло, если эта с-связь обоюдна? Если я, умея раскрыть душу подозреваемого для себя, могу ее не просто видеть, но и показать ему же самому? Если вот так невольно я заставляю их проживать все то, что они совершали, но не заново, самими собою, а другими — теми, кому они п-причиняли зло?

— И этот Куно был удобным случаем проверить теорию…

— И спасти его душу от отчаяния, — строго уточнил Майнц. — И вот я предложил ему попытаться. Я откровенно с-сказал, что поручиться за успех не могу, что сие мне самому внове и кончиться это может чем угодно, что пытаться мы будем вместе, и он согласился. Мы произвели всё в той же келье, где он заключался; это была обитель, в которой когда-то я сам спасал свою душу, меня там знают и помнят, и отец настоятель охотно принял к себе кающегося грешника и дозволял мне навещать его часто.

— И как это выглядело?

— Жутко, — коротко отозвался Майнц. — К счастью, к выкрикам, доносящимся из келий, в обители п-привыкли. Братия там порой попадается… экспрессивная.

— Небось, решили, что ты устроил ему инквизиторскую исповедь со всеми прелестями, — с заметной нервозностью хмыкнул Сфорца. — И что же? Он очнулся примиренным и освобожденным от отчаяния?

— Скорее наоборот. Погруженным в него всецело. Но ты п-прав, примиренным… Или, скорее, смирившимся. И было у меня чувство, Гвидо, что он видел нечто, чего не видел я, и понял что-то, чего я не понимаю.

— Бога?

Над тем, как почти серьезно спросил это кардинал, Майнц даже не улыбнулся, лишь отозвавшись:

— Или сатану.

— Причем в себе самом.

— Да. Потому я и не говорю, что он п-примирился с собою или Господом, а именно смирил себя и… Я не знаю, как это сказать.

— Ты — и вдруг не знаешь?

— Мне прежде не доводилось такое описывать. Словом, мне стало понятно, что его путь раскаявшегося малефика завершился, но он начал какой-то иной путь, с-свой, который я пока п-понять и увидеть не могу. Он попросил меня и дальше оставить его в обители. Я полагал, что там Куно и поселится, когда найдет мир в себе, либо же будет искать этот мир до конца жизни, но…

— Ну, он там, как я понимаю, остался, — язвительно заметил Сфорца, когда собеседник запнулся, подыскивая слова. — И из убийц скакнул в святые чудотворцы. Майнц Гроза Еретиков стал Майнцем Делателем Святых.

— Учитывая обстоятельства, я бы п-поумерил остроумие, от греха, — одернул тот и продолжил, когда кардинал умолк, как-то торопливо и с плохо скрываемым беспокойством осенив себя крестным знамением: — Два года он провел в той к-келье. Братия, поставленная в известность относительно его персоны, говорила, что он лишь изредка принимал пищу и воду и, похоже, почти не спал. Он молился — постоянно. И скажу тебе, п-при каждой следующей нашей встрече все более на кающегося грешника походил я, а на инквизитора — он.

— Давай сразу о главном. Ты пошел на малефика и зачем-то рассказал ему об этом. О том, зачем ты вздумал ломиться в дом опасного колдуна в одиночку, мы поговорим после.

— Со мной были городские с-стражи, — невесело улыбнулся Майнц, и кардинал кивнул:

— Это и есть в одиночку. Сии вояки что есть, что нет их — разница невелика.

— А что мне было делать, Гвидо? Вот воплотим нашу безумную идею, создадим академию инквизиторов, воспитаем в ней п-подобных тебе бойцов — и тогда, быть может, если доживу, я стану ходить на малефиков в окружении воинов. А покамест что есть, то есть… И да, я сказал ему, что мне предстоит. Если точнее, он, глядя на меня, спросил, что за дело меня ожидает и отчего «словно туча надо мною».

— Прямо так и сказал? Про тучу?

— Да, — многозначительно кивнул Майнц. — И я ответил, что с-сегодня попытаюсь избавить мир от человека, каковой наверняка забыл слова «покаяние», «человечность» и «совесть», но может повернуться так, что он направится по жизни далее, а мой п-путь прервется. Куно помолчал и сказал: «Буду молиться о вас. Господь должен вас оградить».

— «Должен»… В каком тоне он это сказал?

— Верно мыслишь, — вздохнул инквизитор. — Именно так, к-как обыкновенно говорят, к примеру, о бюргермайстере и его обязанностях. «Бюргермайстер должен повесить новый колокол». Выглядел Куно при том так же уверенно, как член городской знати, который вознамерился идти к бюргермайстеру требовать колокол — безмятежно, покойно. Тогда я решил, что ему нет п-причин тревожиться обо мне, ведь кто я ему? Даже не духовник и не друг…

— И вот вы вломились к этому малефику, и малефик?..

— Ударил в нас.

— Это когда вот так? — Сфорца изобразил руками нарочито живописный пасс и издал звук, похожий на шипение лопнувшего кузнечного меха; Майнц мимолетно улыбнулся:

— Да, это когда вот так. Нас должно было размазать по стенам, но… П-представь себе человека, который бросил во врага камень, и вот этот камень не полетел дугою, а повалился к ногам метнувшего. Так это и выглядело.

— In altre parole[45], было бесспорно ясно, что что-то пошло не так?

— Да.

— У него могло просто не получиться?

— Нет.

— Даже у самого лучшего бойца однажды может не выйти самый простой, ученический удар.

— Гвидо, к-кто из нас expertus в сверхнатуральном?

— Просто уточнил, — примирительно отозвался Сфорца. — И ты решил, что это молитвы твоего подопечного сработали как… защита? Он что ж, Dio me lo perdoni[46], Божью силу заключил в реторту и употребляет по своему усмотрению? Или ты впрямь сотворил нам святого, а теперь позвал меня, чтобы спросить, что с ним делать?

— Для начала, — помедлив, возразил Майнц, — я п-призвал тебя, дабы предложить, что делать, а не спросить об этом. Святой ли он… Я не знаю. Но то, что мы с ним с-сотворили, явно не прошло даром, и он уж точно более не грешник в отчаянии, он… нечто иное.

— Ты хоть понимаешь, что это звучит так, будто ты говоришь о каком-то неведомом существе, родившемся от черного козла?

— Главное, что ты п-понимаешь, о чем я говорю, — вкрадчиво произнес Майнц, и кардинал умолк, поджав губы и смятенно глядя в угол кельи. — Я не знаю, как воплотится наша задумка, — вымолвил инквизитор тихо. — Не знаю, что у нас выйдет, чего мы добьемся, а что п-придется отложить на годы, десятилетия или вовсе позабыть как невозможное. Но такие люди не должны попасть в руки нынешних властителей душ.

— И тихо прожить свою жизнь, разумеется, не должны тоже, — с усталой иронией добавил Сфорца. — Да, безусловно, я понимаю, о чем ты говоришь. Полагаешь, что он не уникален? Что такие будут еще?

— Я не знаю, — развел руками Майнц. — Знаю лишь, что мне с-самому недостало то ли любви к Господу, то ли глубины осознания свершенных мною грехов… И потому я не могу, как в иных случаях, судить по себе, не могу с-сказать, свидетелем и соучастником чего я стал. Не смогу повторить его путь, чтобы испытать все на собственной душе. Я могу лишь п-предполагать, сопоставлять, теоретизировать… Быть может, на такое способны лишь одаренные, некогда использовавшие свой дар во зло, а после искренне и глубоко раскаявшиеся — глубже и искренней, нежели я. Быть может, Господь п-прислушивается к ним более, чем к прочим, потому что они обладают более тонким, чувственным душевным устройством и могут достучаться до Него.

— Еретик, — буркнул кардинал хмуро.

— А быть может, — не ответив, продолжил собеседник, — для этого и не нужно ничем обладать. Лишь душой, с-стремящейся к раскаянию, благу и миру.