Тьма века сего (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 69

Вот что… Наверное, они все время спрашивают, сумеет ли она повторить удар, чтобы узнать, может ли это получиться вдруг, без ее желания… Боятся, ясное дело. Мама предупреждала, что будут бояться.

— Готтер, все будет хорошо. Просто надо пережить это время ради блага всех, в первую очередь — Альты.

Тишина. Тишина…

— Всё будет хорошо.

Тишина…

— Не надо, Курт.

Тишина…

— Ладно.

Тишина…

— Просто… — мама кажется смущенной, это странно. — Мне не нравится, как это происходит.

— Кхм… А вот это было неожиданно.

Голос у папы растерянный и обиженный… О чем это они?

— Нет-нет, не в этом смысле! Я… Просто это всегда случается как-то… не так. В первый раз — по необходимости, а второй — я сама до сих пор не понимаю, не уверена, почему это сделала. Не уверена, что это не было попыткой на тебя надавить и влезть к тебе в душу.

— А сейчас не уверена, что туда не лезу я?

— Я не знаю.

— А если я просто скажу, что это не так?

Тишина. Тишина…

— Курт, прекрати, щекотно.

— А так?

Тихий смешок.

— Курт!

— А так?

Тишина и какие-то шорохи… Вздох…

Ой, вот они о чем! Фу.

Альта отворачивается к стене, натягивает одеяло на голову и закрывает им ухо.

— Драсьти.

— Здравствуй, Альта. Проходи.

Сегодня напротив стола с тремя инквизиторами — два табурета, а не один, и подле второго стоит незнакомый человек. Немолодой, низкорослый, тощий, похожий на сухой сорняк, и исходящей от него силой заполняет всю комнату…

Альта делает еще шаг, закрывает за собой дверь и останавливается.

— Не бойся, проходи.

— Я и не боюсь.

Она продолжает стоять на месте, рассматривая человека у табурета. Лицо недружелюбное и какое-то помятое, взгляд задумчивый…

— Альта.

Отец Бруно бросает быстрый взгляд на незнакомца, медлит и продолжает:

— Ты помнишь, кто такие expertus’ы? Мы с твоим папой тебе рассказывали.

Она молча кивает.

— Это один из них. Ничего плохого он тебе не сделает, нам просто надо, чтобы ты еще раз ответила на вопросы, даже на те, на которые уже отвечала, но теперь — во время ответов позволив ему на тебя посмотреть. Понимаешь? Знаю, что это просьба неприятная, никто не любит пускать незнакомых людей в свою душу, но это действительно нужно, в том числе и тебе самой.

— Зачем? Думаете, я вам про всё вру?

— Нет, конечно.

— Тогда зачем?

Один из инквизиторов за столом покашливает, переглядывается с отцом Бруно, как будто прося разрешения говорить, и негромко спрашивает:

— Ты когда-нибудь делала что-то, а потом не могла понять, почему ты так сделала?

— Нет. Я всегда знаю, чего хочу.

Инквизитор усмехается.

— Понятно… Ну… давай я скажу честно, хорошо?

Альта кивает.

— Ты ребенок. Это не плохо, но у тебя сейчас такой возраст, когда твой разум только-только начинает крепнуть. В этом возрасте бывает всякое, в том числе необдуманные поступки, внезапные решения…

— Боитесь, что я разнесу тут все? Или с кем-то сделаю, как с Каспаром?

Кажется, инквизитор растерялся. Снова переглядывается с отцом Бруно. Вздыхает. Улыбается:

— Если совсем честно, то да, опасаемся. Не со зла, здесь никто не думает, что ты можешь решить что-то плохое сделать нарочно, просто…

— …просто я ребенок, — скучающе договаривает Альта и недовольно морщит нос: — Еще скажите, что девчонка. Мне все говорят, что девчонки взбалмошные.

— Нет, этого не скажем, — серьезно возражает отец Бруно. — Здесь не те люди служат… Не обижайся, ладно? Тебе же самой потом будет легче учиться, если сейчас мы с тобою вместе заметим какую-нибудь загвоздку. Хоть будем знать, над чем надо будет поработать. Или наоборот — выяснится, что загвоздок нет, и тебя не будут изводить лишними лекциями и упражнениями.

Альта стоит на месте. Смотрит на отца Бруно. На человека у табурета. Тот неловко улыбается и разводит руками, словно говоря, что он здесь ничего не решает и сам не рад. Альта вздыхает.

— Ладно.

Она подходит к табурету и взбирается на него, человек садится рядом. Очень аккуратно, как будто боясь, что сломает, берет ее за руку. Закрывает глаза. Альта снова вздыхает. Тут инквизитор прав, открывать свою душу, свои чувства чужаку очень сложно. Не только потому что это чужак, потому что не хочется, а потому что даже когда хочется — что-то в глубине рассудка протестует и возмущается. Как будто ты купаешься, и тут входит кто-то в комнату, стоит и смотрит. Фу.

— Противно, знаю, — с сочувствием говорит человек рядом, не открывая глаз. — Я постараюсь не слишком грубо копошиться.

— Ладно уж, — великодушно соглашается Альта. — Раз так надо, чего уж.

Она открывается. Человек рядом удивленно шевелит бровями, но молчит. Вслушивается. Фу. Действительно противно…

Отец Бруно прокашливается и спрашивает:

— Ты смогла бы повторить то, что сделала с Каспаром?

Альта не медлит с ответом.

— Легко.

— А случайно могла бы? Просто если разозлишься?

— Нет.

— Почему?

— Потому что нельзя убивать людей. Каспар был не обычным человеком, поэтому остался живой, а обычного человека такое убьет. А людей убивать нельзя.

— Кто сказал?

— Бог. В заповедях. И мама.

— А если твоей жизни угрожают?

— Тогда можно.

— Так мама сказала?

— Нет. Папа.

— А что мама об этом думает?

Альта на мгновение заминается, буквально всем существом чувствуя, как прощупывает ее чужой разум… Фу. Фу.

— Не знаю. Они поругались немного из-за этого.

— Почему?

— Мама считает, что папа не должен так говорить, потому что я могу решить, что можно бить всех подряд.

— А ты?

— Что?

— Ты как считаешь?

— Конечно, я не считаю, что можно, я что, буйная?

— А почему ты уверена, что у тебя это не может получиться случайно?

— Потому что не может.

Три инквизитора молчат, смотрят. Ждут. Альта вздыхает, не скрывая недовольства от чужого наблюдающего разума. Пусть он им потом расскажет, что настолько глупые вопросы ее раздражают. Они серьезно не понимают или прикидываются?

— Ну вы же не будете убивать всех, кто вам не нравится, даже если это умеете?

— Нам для этого надо совершить какие-то физические действия, а это все-таки другое, они куда обдуманней, — мягко возражает отец Бруно; она отмахивается:

— То же самое. Если чего-то нельзя, этого нельзя. Это сидит вот тут, — она стучит пальцем себе по лбу.

— Но когда-то вы с мамой узнали, что ты это можешь. Как? Не потому ли, что ты что-то такое сделала ненамеренно?

— Нет, я сделала намеренно. У мамы был ручной волк, он приходил к ней кормиться, а потом приводил волчат. Потом волк куда-то делся, волчата тоже перестали приходить, все, кроме одного. Но он уже был не совсем ручной и иногда заигрывался. А однажды почему-то напал.

— На тебя?

— На нашу кошку.

— И ты… что сделала?

— Ударила. Я просто почувствовала, что смогу, и понимала, что сейчас будет, если получится. И смогла. Волк был почти чужой и дикий, а кошка моя, и я ее любила. Тогда мама и поняла, что я умею.

— Ты как-то тренировалась потом это делать?

Альта снова задумывается, и чужой разум напрягается, пытаясь нащупать ложь или злость… Для того, чтобы не выпихнуть его из себя, пришлось собрать немало сил. Все хорошо. Папа говорил, что это для ее же безопасности. Пусть смотрят. Скрывать ей нечего…

Ой…

Папа. Мама. Подслушанный разговор. «Курт, щекотно!», шорохи и вздохи в тишине… Все мелькает в памяти за долю секунды, и память открыта настежь…

Человек рядом чуть заметно улыбается, все так же сидя с закрытыми глазами.

Ну и ладно. Ну подслушала. Ну и что. Не нарочно же. Своему знаменитому инквизитору лучше скажите, чтобы не выбалтывал секреты, если они такие уж секретные. А остальное вообще не ваше дело.

— Не совсем. Мама меня учила… как сказать… смотреть внутрь себя и… Ну, пробуждать это в себе, а потом гасить, пробуждать и снова гасить. Чтобы потом все это происходило четко по желанию. «Как маленького ребенка учат писать куда положено», она так говорила. И потом уже вырастаешь — и всё, и уже не обдуешься ночью, как маленький. Как-то так это работает.