Протей, или Византийский кризис (Роман) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 58

Но сын есть сын, даже если младший, в окошко не выкинешь, как-то надо его к новой жизни тоже готовить. Два языка Христофор знал с детства, но на Сицилии и в Греции отец работу заканчивал, так вот пусть принц, покуда выздоравливает, дурак набитый недолеченный, хоть русский-то язык выучит, даже если он принц бесполезный, дубина стоеросовая, козел чертов. Константин купил поместье у города Дармоедова на Пахре под Москвой и решил, что будет младший сын жить именно там, в имении Куськова пустынь, Лукино тож. Что парень по-византийски изнежен, — ну так не весь же год в России зима. Конечно, не родная Сицилия, где больше трехсот дней в году солнце, так ведь и не Петербург, где их всего семьдесят. Но способов согреться Христофор к своим семнадцати изучил куда как много. Присматривать за ним здесь было кому, отец обеспечил пяток воспитателей. Однако следить слишком внимательно тоже было невозможно, проходка туннеля на Кремль, сангвинеллы и кокаин требовали больше внимания, чем сыновья, и младший опять пустился во все тяжкие. И то хорошо, что его с детства тошнило от кокаина. Но за всем не уследишь.

Христофор нимало не был альфа-самцом, но он не был и бетой. От него, выглядевшего даже моложе своих семнадцати, исходила густая мускусная сексуальность, но это была сексуальность махаона, еще только-только готовящегося выпорхнуть из куколки. Тех, кто был сильно старше него, она скорей всего и не достигала, не был он ни смазлив, ни хотя бы просто красив, как старший брат, — но ровесницы, посмотрев на него, через пять минут бессознательно начинали сжимать колени, а ровесники, понаблюдав за ним, начинали с удивлением начинали сомневаться в правильном выборе своей ориентации.

Патологически тяготея к полиамории, юноша не любил никого из членов семьи: со старшим братом общего языка не искал, отца так и вовсе то ли ненавидел, то ли презирал. Мать он еле помнил, она умерла в девяносто седьмом и нынче давно спала в Риме на некатолическом кладбище, что было немалой иронией, потому как младший ее сын оказался вот именно что католиком и крестником итальянского князя. По материнской линии в сыновьях Константина Ласкариса текла частичка крови генерала Александра де Богарне, которому за двести лет до рождения Христофора отрубили голову в революционном Париже. Константин надеялся, что это разбудит в сыновьях ненависть ко всем революциям. Но кровь Богарне, как с грустью подметил Константин, разбудила в них, хоть и по-разному, полное нежелание влезать в какую бы то ни было власть и политику. Старший хотел снимать кино. Ему не позволяли. Младший, судя по всему, хотел трахать все движущееся и слушать рок. Как младшему, это ему пока удавалось, хотя все хуже: поместье под Москвой, некогда купленное впрок, перестало быть таким уж совсем уютным гнездышком для кувырканий с ровесниками и ровесницами. Всем бы и наплевать на игры в сатиров и нимф, которые устраивал Христофор на куськовских прудах с приятелями и подружками не совсем законного возраста, но, когда из пруда того гляди перископ поднимется, а по тропиночке танк прокатится — как бы не рухнули все твои сибаритские декорации.

У Константина в голове между тем кипела юридическая каша. Вопрос о том, насколько оперативно сумеет он ввести в России крепостное право, решительно не давал ему покоя. По византийскому праву крестьянин, просидевший на земле тридцать лет, становился крепостным автоматически. А как с этим быть в эпоху, когда фермер и читать умеет, и считать, и, просидев на одном куске земли двадцать девять лет, махнется ею с соседом? Как-то надо все это по-умному сделать. Очень серьезна была и проблема лишения гражданских прав, которую он намеревался применить к мусульманам за их коварное нападение на его столицы, Никею и Константинополь. Ребром стоял и вопрос превращения мечетей в православные храмы. Не было ясности с евреями и буддистами, хотя ясно, что синагоги и дацаны тоже переделать придется. С институтом рабства в Икарийском ханстве, наконец. Может, перенять? В таких мыслях проходил для него день, и наступал новый день, и не было конца проблемам.

…Местная обитель, известная некогда как Куськова пустынь, как была закрыта еще в двадцатом году прошлого века, так и не открылась, ибо стены ее разобрали на кирпич. Господская усадьба Лукиных уцелела, хоть и побывала колонией для малолетних. Ее советское название «Клементъефремово» не прижилось по непроизносимости, в итоге наследник византийского престола и его принцы получили в распоряжение сразу и монастырь, и поместье, и колонию. Клиенты колонии выросли и пошли в большой бизнес, усадьба лет двадцать пустовала, и, когда владелец разрешил поселиться тут в прошлом году шестнадцатилетнему парню, тот очутился в хорошо отремонтированном, но совершенно нежилом доме на двадцать комнат, где все еще обитал дух краснознаменного макаренковского промискуитета.

Поначалу Христофор потерялся. После цветущих Балкан и Сицилии очутиться в бедной и холодной стране без моря и гор — затоскует кто угодно. Купаться можно было только в бассейне под выцветшим светло-голубым небом, а то и вовсе под дождем. От русской бани он тоже в восторг не пришел. Еда была лучше европейской-скучной, но на семнадцатом году это как-то мало радовало. Пить водку он не хотел, новые друзья отказывались пить мастику, в итоге он пил по большей части воду «Байкал», пахнувшую чем-то приятным. Христофор не знал, что это запах иперико, он же зверобой, но запах был хорош и без названия: слов Христофору в жизни нужно было немного.

Кокаин его так и не увлек никогда, хотя и пригождался, если нужно было делом занять приставленных к нему надсмотрщиков. Ни Константин, ни сам Христофор до конца не понимали еще, что в младшем сыне уже созрело зерно византийства, умеющего управляться по жизни с любой угрозой куда надежней с помощью яда, чем при помощи сабли. А кокаин — он еще надежней, чем яд.

Ни в карты, ни в кости, ни, упаси Господи, во что помудреней вроде всяких сказочных шахмат с их обратным матом Христофор отродясь играть не пытался, не мог понять — зачем, если деньги и так дадут, а хорошей погоды не выиграешь. С другой стороны, путешествий он опасался, ибо с детства боялся похищения, особенно же — любой боли, тут имелось у него слабое место. Иной раз ему доставалось от приятелей, и тут он пасовал, жаловаться было некому, плакать он стыдился, но при византийской злопамятности становился для обидчика смертельно опасен даже в самой дальней перспективе. Пока что он никого не отравил, но его преподаватель византийской истории, жаль, нынче отправленный отцом неизвестно куда, хорошо объяснил ему еще в двенадцать лет, что в Византии не только дети травили отцов, чтобы на престол взойти, но иной раз и наоборот, как поступил император Флавий Зенон Исавр со своим сыном Львом II. Конечно, Зенона потом жена живым похоронила, и пусть это дело житейское, византийское, но отравленному сыну оттого едва ли стало легче. От подобных историй желания занять престол у Христофора не прибавлялось. Но отцу на его мнение было плевать, ему нужны были потомки, он создавал императорскую династию не на год и не на век.

Спасла молодого человека от российской тоски, как и следовало ожидать, греческая гиперсексуальность и неутомимость, отягченные полной неразборчивостью. Правда, теперь он был в этом пункте умный и болеть больше не желал. Стоило ему приглядеться к контингенту местных ровесников плюс-минус, как пришел он в возбуждение крайнее, ибо почувствовал себя тем самым козлом в том самом огороде. И как-то переосмыслил обидные слова отца, который постоянно звал его «κατσίκα σας λάγνος» по-гречески, «qui si cazzo di capra» по-итальянски, в самом деликатном переводе — «ну и козел ты похотливый». Но это только с одной стороны fucking goat, а так вообще-то парень клевый.

Во времена интернета и легализованной порнухи подвиги несовершеннолетнего Христофора ничем выдающимся не выглядели. Ну, скучно было мальчику с одной девочкой. Забавлялся с двумя. Хотел с тремя, не справлялся, звал помощника, а тот, не ровен час, больше проявлял интереса к нему самому, дело молодое и византийское, далее по кругу. И пока это все происходило в поместье на охраняемой территории — да хоть всю губернию перелюби и перетрахай, отец слова не скажет. Кувыркайся сколько хочешь, плоди бастардов, меняй девок и парней в любой комбинации, принципиально одно — не вздумай заболеть или что-то сделать такое, что опозорит имя отца. Бастарды — это не позор, это как раз опора твоя: они только при тебе и уцелеют. Лишь следи, чтобы они были на самом деле твои. Нынче строго — генная экспертиза легко подтвердит, ты девку обрюхатил или кто другой. Если нагуляла пузо, так сразу выясняй — от кого. Выблядков беречь надо. Запасай выблядков. Кстати, учи русский язык, оно способствует. В койке это просто, но только не учи никого греческому, сам русский учи.