Сага Форта Росс (Книга 1. Принцесса Елена) - Петров Виктор Порфирьевич - Страница 23

Елена по своей натуре и темпераменту была полнейшей противоположностью Анне. Прежде всего она была солнцепоклонницей. Ничто в природе не доставляло ей такого удовольствия, как ощущение теплых лучей полуденного солнца, которые вместе с легким бризом постоянно дующим с моря ласково и любовно щекотали мягкую кожу ее лица и шаловливо шевелили ее шелковистые волосы. Сидеть дома в такие дни было мучительно. Она была в постоянном движении: сейчас на дворе форта, наблюдая за гнувшейся от ветерка травой на широком дворе; через несколько минут она уже стоит на крутом берегу моря, наблюдая за работой промышленных и алеутов на верфи. Потом ее видели на мельнице, о чем-то оживленно разговаривавшей со старым мельником Прохором, и не прошло и нескольких минут, как кто-то видел ее в селении о чем-то участливо расспрашивавшей женщину, жену промышленного или алеута. Часто она приказывала оседлать своего любимого коня и вихрем носилась по полям вокруг форта.

Дни раннего калифорнийского лета были изумительны. Дожди давно прекратились и солнце светило день за днем, но жарко не было. Калифорнийское побережье в предгорьях никогда не могло пожаловаться на жаркую погоду. С утра форт, селение и окружающие поля окутывались тяжелой пеленой густого прохладного тумана. К полудню туман рассеивался и светило солнце на ярком безоблачном небе. И опять не было жарко, потому что дня не проходило, чтобы не дул бриз с моря, часто переходивший в сильный ветер. Нет, от жары Елена не страдала. Наоборот к вечеру бриз становился настолько прохладным, что нужно было набрасывать на плечи накидку.

Елена не могла сидеть на одном месте и ей нужно было все время быть чем-то занятой. Скоро она нашла себе занятие, которое ей было по душе. Дело в том, что как русские промышленные, так и алеуты-охотники были простые, работящие люди, постоянно занятые на своих промыслах и в большинстве своем люди неграмотные. Только некоторые из них, как Ефрем, помощник Ротчева и главный надсмотрщик над работами, знали грамоту, остальные же были настоящие дети природы, смотревшие на грамотных людей, как на людей одаренных свыше этому таинственному искусству. Как обычно бывает в среде людей, живущих тесно друг с другом, вдруг среди них вспыхивала ссора, темные, низкие страсти разгорались, часто пускались в ход кулаки. Все это приходилось разбирать Ротчеву, усмирять страсти, лечить больных и наказывать виновных.

Внезапная ссора, кулаки, взмах сверкающего ножа и опять Ротчеву нужно было оказывать срочную помощь, чтобы не потерять человека, который мог истечь кровью на смерть; люди были ценны и каждая пара рабочих рук в горячую пору была дороже золота. Заменить их было некем и ждать замены приходилось месяцами и иногда годами.

В этой области Елена нашла свое призвание. Она взяла на себя обязанности, которые в более близкое к нам время исполняли сестры милосердия, оставив мужу его прямые обязанности по управлению колонией. Это сильно облегчило страшно занятого Ротчева и дало возможность Елене чувствовать себя занятой и быть членом этой маленькой русской общины.

Каждый день теперь Елена, по утрам, совершала регулярный обход рабочего селения, обходя дом за домом, с небольшой сумкой на плече, в которой были все ее непритязательные лекарственные средства, мази и бинты. Всегда нужно было кому-то забинтовать укол или порез на руке, сказать ласковое слово, утешить. Форт Росс не имел лекаря и Елена скоро стала пользоваться репутацией искусной фельдшерицы, главным образом за ее умение умиротворять страсти и облегчать моральные страдания. Женщины, в особенности, с нетерпением ожидали появления Елены среди своих непритязательных жилищ, тепло приветствовали ее и жадно обменивались с ней своими новостями, так же как жаловались на свои обыденные ежедневные неприятности. Для каждой из них у Елены находилось слово утешения, она мягко трепала какого-нибудь стеснительного ребенка по его белокурой головке и сразу в семье забывались и нужда и горе. Все казалось более легким, неважным и легко преодолимым.

Эти ежедневные обходы семей поселенцев были не менее полезными и для Елены. Они открыли для нее совершенно, новый, простой, непритязательный мир, которого она до сих пор чуждалась и держалась в стороне.

Прикоснувшись к этим людям, придя в контакт с ними, в соприкосновение с простыми, может быть грубыми людьми, с охотниками и промышленными, она, к своему удивлению, сделала открытие, что это не были существа какого-то низшего порядка, а нормальные человеческие существа, пусть простые, неграмотные, но со своей чисто природной сметкой. В них не было никакого сходства с той картиной, которую она мысленно представляла себе, приехав в Форт Росс. Весь мир до сих пор существовавший в ее сознании, мир жестких, кастовых, социальных различий, как-то вдруг стал сглаживаться в ее мозгу, в ее сознании, и на его место появился калейдоскоп новых впечатлений, набор человеческих жизней, пусть стоящих на низшей ступени социальной лестницы, но живых людей, каждый из которых чем-то и как-то отличался и резко отпечатался в ее мозгу.

Она увидела, что все эти люди были нормальными, человеческими существами, все они обладали нормальными человеческими функциями и интересами. Она стала близко принимать к сердцу их интересы и нужды и если могла, если это было в ее силах, старалась помочь им. В разговорах с ними она научилась ценить и уважать их природный ум и сметку и была страшно горда тем доверием, которое они чувствовали к ней и ее советам. Больше всего ей нравилось заходить к старику мельнику Прохору и слушать его простую народную речь, слушать народную мудрость, накопившуюся веками и передававшуюся из уст в уста, из поколения в поколение. Ее никогда не утомляло слушать его рассказы, его ровную, размеренную речь, слушать о том, как он провел молодость в России, трудные годы в Сибири и, наконец, жизнь на Аляске во время легендарного Баранова.

Старик Прохор, несмотря на свои преклонные годы и тяжелую жизнь в пионерских условиях его времени, все еще был красивым человеком в своем роде. Могучие плечи только немного сдали и слегка опустились, мощные, сильные руки все еще легко перебрасывали громадные мешки с зерном. Строгие, серые глаза сурово смотрели на собеседника и, казалось, прощупывали его. Долгая жизнь на аванпостах раздвигающейся империи, частые встречи с воинственными индейцами на Аляске, где малейший неверный шаг мог стоить головы, и, что еще более важно, ежедневный контакт с головорезами, часто бывшими каторжанами в Сибири, все это выработало в нем какое-то шестое чувство быть постоянно настороже, быть готовым отразить нападение и не попасть под неожиданный удар ножа. Длинная, пушистая борода его была всегда всклокочена и вероятно никогда не расчесывалась. Правда, он любил охватить ее своей могучей рукой и протянуть пальцами через бороду, вероятно единственный способ расчесывания бороды, который был знаком ему. Он это часто делал, когда разговаривал с кем-нибудь, стараясь найти подходящие слова в своей медлительной речи.

— Как поживаешь, сегодня, Прохор? — приветливо обратилась к нему Елена, проходя мимо мельницы, по пути в селение.

— Доброе утро, Ваше Сиятельство, — степенно ответил Прохор, всегда величавший ее сиятельством и вероятно гордившийся своим знанием российских обычаев, несмотря на просьбу Елены забыть об этих условностях. Он торопливо смахнул мучную пыль со старого мельничного жернова (который до сих пор сохранился в Россе) и расстелил на нем чистый мешок, на который Елена могла сесть. — Не могу Бога гневить, живу, поскрипываю, — ответил он.

Елена удобно примостилась на мешке.

— Знаешь, Прохор, — проговорила она медленно, задумчиво глядя на могучий, спокойный океан, — чем больше я живу здесь в селении Росс, тем более я люблю его. Теперь уже я думаю о нашей далекой родине, как о чем-то далеком, как луна от земли. Я не думаю, что мы когда-нибудь вернемся в Россию. Наша жизнь здесь, на этом материке. И если нам, вдруг, придется оставить форт, я не знаю даже, куда мы поедем. Форт Росс — наш дом …