Детство Маврика - Пермяк Евгений Андреевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/68
• Следующая

С которой шел я под венец...

И плачет, входя в роль, младшая девочка дяди Леши. Плачет настоящими слезами и называет Маврика другим, всем знакомым и близким именем:

- Павлик, мой Павлик, Павлушечка, как же я, как буду жить одна без тебя...

- Успокойся, Женечка Денисова, успокойся, - подыгрывает Аля. - Мало ли женихов в Мильвенском заводе...

- Нет, нет, нет... - кричит Надя, оказавшаяся Женей, Санчиковой сестрой. - Никогда и ни за кого я не пойду замуж. - Она вся в слезах просит: - Обними ты меня, Павлушенька, в этот последний нынешний денечек.

И Павлик-Маврик обнимает Надю. У него блестят глаза. Он сдерживается, чтобы не заплакать. А Санчик не может сдержаться. Слишком близка игра. Она повторяет то, что происходило дома так недавно. Надя, изображающая Женю, виснет на шее Маврика. Голосит. Визжит.

- Поиграйте во что-нибудь другое, - просит бабушка Екатерина Семеновна.

Как бы не так... Ее голоса никто не слышит. Потому что уже "коляска к дому подкатила, колеса о землю стучат", и староста стучит в окошко. "Готовьте сына своего", - говорит строкой песни повелительный голос Али. А хор ей отвечает новыми строками:

Крестьянский сын давно готовый,

Семья вся замертво лежит...

И "замертво" лежат на ковре Таня, Клаша, Маруся и обе Нади. И Санчик, притворяясь рыдающим, рыдает на самом деле, валяясь на ковре.

- Фельдшера! Фельдшера! - кричит Ильюша и, повязавшись салфеткой, становится доктором Комаровым. - Я доктор Комаров! Скажите "а". А-а! требует он и начинает приводить в чувство "замертво лежащую семью...".

- Теперь "Уж я золото хороню, хороню...", - предлагает бабушка новую игру, видя, что "Последний нынешний денечек" завел слишком далеко детей, живущих единой жизнью со взрослыми даже в своих играх.

Потом "хоронили золото", "сеяли ленок", играли в "Бояре молодые, да мы к вам пришли". Наступил вечер. Стали подходить взрослые гости. Детям остается съесть именинные пироги, выпить сладкие чаи с вареньем, печеньем, с конфетами, а затем расходиться по домам.

Взрослые долго еще будут праздновать екатеринин день, обмениваться новостями, рассказывать о новой часовне, вспоминать о старых обидах и наконец тоже разойдутся.

А завтра...

"А завтра рано, чуть светочек" новобранцы с тяжелыми головами побредут жиденькими цепочками по двадцать человек за санями с котомками через родные покосы, деревенские поля узкой дорожкой на далекую станцию, где им скомандуют:

- В две шеренги становись!

И начнется действительная служба, которая продолжится войной с Германией, названной впоследствии первой империалистической. Для многих, сложивших свои головы на этой войне, слова: "Последний нынешний денечек гуляю с вами я, друзья" - будут не только лишь песенными строками.

Завтра же утром начнется военная биография одного из полководцев Красной Армии - Павла Гавриловича Кулемина. Но до этого должно пройти много лет и еще больше произойти событий.

А пока плачут гармоники на мильвенских улицах, плачет на душных полатях в маленькой избушке бедная Санчикова сестра - Женечка Денисова, разлученная со своим Павликом.

Штемпельная мастерская "Киршбаум и К°" процветала. Заказов оказалось куда больше, чем предполагал, чем хотел Григорий Савельевич и чем нужно было для его главной работы.

Григорий Киршбаум, имевший дело с подпольной печатью, убедился, что неизбежная громоздкость типографий и при малых размерах оборудования приводит нередко к провалу.

И в самом деле, как доказывал он товарищам в Перми и Екатеринбурге, всякая, даже маленькая типография должна иметь, кроме шрифтовых ящиков-касс, печатную машину. Пусть самую небольшую, но все равно листовок, это тюк бумаги, который нужно внести, а затем вынести, что всегда нелегко.

Подпольную литературу трудно перебрасывать на далекие расстояния. Это связано с риском и жертвами. Другое дело, если вся "типография" может быть спрятана в голенище сапога, в переплете книжки, за подкладкой дамской сумочки и где угодно, вплоть до пирога, в который ее можно запечь.

Киршбаум доказывал, что листовки должны печататься на месте их распространения, и при этом простейшим способом. А для этого нужно централизованно изготовлять каучуковые штемпеля-стереотипы, которые легко пересылать, перевозить, переносить в самые отдаленные уголки страны. И даже маленькая подпольная группа, и даже один человек могут в лесу, в квартире, в купе вагона печатать листовку. Для этого необходимы всего лишь лоскуток сукна, пропитанный штемпельной краской, бумага и доска наподобие пресс-папье, на которую наклеивается штемпель-стереотип. А если применить простейший рычаг или пресс, то можно сравнительно быстро сделать оттиски.

И никто даже отдаленно не мог заподозрить, что богатеющий Киршбаум поставляет сотни стереотипов революционных листовок в города страны. Все жили своими радостями и горестями. У всякого достаточно собственных забот.

Невеселой была эта зима в зашеинском доме. К елке готовились сдержанно. День ото дня хуже и хуже чувствовала себя бабушка Екатерина Семеновна Зашеина. Маврик подолгу просиживал возле ее постели.

На последней неделе перед рождеством, когда Терентий Николаевич привез и поставил в снег за окном большую пушистую пихту и бабушке стало гораздо лучше, она, усадив Маврика рядом с собой на низенькой кровати, доверительно и спокойно сказала:

- Пора уж, Маврушенька, мне к дедушке собираться.

- Почему же пора, бабушка? - спросил Маврик. - Тебе еще только семьдесят девять лет. И ты обещала пожить с нами еще четыре года, до дедушкиных до восьмидесяти трех годов.

- Так-то оно так, голубок, да не получается. К себе дедушка требует. Сегодня опять во сне приходил. Исхудалый такой, в неглаженой рубахе и ласковехонько так сказал: "Стосковался я, Катенька, без тебя, давай начинай подсобирываться".

- А ты что сказала ему, бабушка?

- А что я? За всю жизнь твоему дедушке поперечного слова не говаривала и тут не сказала. "Только, говорю, до весны-то уж не так долго ждать, Матвей. И Терентию, говорю, на Мертвой горе талую землю легче копать... А меня, говорю, по теплой поре больше народа проводит..."

- А он что, бабушка?

- А что он? Он как и ты... Что в голову войдет - вынь да положь. Не отступится. На хорошем у нас месте старая баня стояла, а ему вступило в голову передвигать ее... Я и пять перечесть не успела, а баня пошла-поехала на новое место. А зачем, спрашивается, ей на новом месте быть? Аршином дальше, аршином ближе - не все ли равно? Характер... Или жду-пожду твоего дедушку чай пить. Самовар на столе, шаньги горячие стынут, а деда нет. Потом является. Весь в глине, в песке. "Где, спрашиваю, ты, Матвей, в каком болоте себя увозил?" А он довольный такой, радостный: "Я Катенька, до свету встал, новый колодец начал рыть". "Зачем, говорю, Матвей, нам новый колодец? Этот-то, говорю, чем плох?" А он мне: "Вкуснее воду ищу". И вся недолга. Что вступит в голову твоему дедушке, - повторяет старушка, - колом не выбьешь.

- Это плохо, бабушка, - сокрушается Маврик.

- Хорошо ли, плохо ли, только ты таким же расти. Пять колодцев вырыл твой дедушка, а хорошую, вкусную воду нашел. И ты ищи ее. Не останавливайся, - наставляет Екатерина Семеновна внука и гладит своей сморщенной, исхудалой рукой.

Маврик не может согласиться с требованиями дедушки, ему хочется внушить бабушке, чтоб она отложила свой уход, искренне веря, что это зависит только от нее. И он убеждает:

- Ну право же, бабушка, ну чего же хорошего сидеть с дедушкой на облачке? Насидишься еще. Разве хуже тебе пить чай с горячими талабанками, рассказывать сказки, ходить к обедне? Тетя Катя купила двух уток, большого гуся и будет к рождеству запекать окорок. Знаешь, какие будут вкусные корочки...

- Да как не знать, Маврушенька... Только отъела уж я их. Три зуба осталось. И главное, рубаха там у него неглаженая...

• Предыдущая
• 34/68
• Следующая