Кольцо Анахиты (СИ) - Рябинина Татьяна - Страница 33

— Что с тобой? — испугался он.

— Это самое, — прошипела я, складываясь вдвое, — сам-знаешь-что. На четыре дня раньше. Боюсь, никуда я не смогу поехать.

— А, месячные, — сказал он так просто и естественно, что я почувствовала себя жеманной викторианской барышней, которая драпирует ножки рояля, чтобы те не выглядели слишком голыми. — Жаль, что не сможешь. Так сильно болит?

— Дааа, очень сильно, — продолжала шипеть я. — И сейчас я поползу прямо в постель. Прости, мне тоже очень жаль.

— Ну что ты, не за что просить прощения. Бедная ты моя. Тебя проводить?

— Не надо, Тони, доползу потихоньку.

Мы поцеловались на пороге, он сказал, что вернется в среду, и пообещал звонить при любой возможности. Я подхватила рюкзак и поплелась к дому. Джонсону, который попался навстречу в холле, сказала, что ужасно себя чувствую и обедать не буду, отвергла предложения вызвать врача или принести аптечку и из последних сил вскарабкалась по лестнице на второй этаж.

В моих комнатах хоть и убрали, но проветрить забыли. Я открыла окно и рухнула на кровать. Через час, когда боль улеглась, я здорово пожалела о том, что отказалась от обеда, но было уже поздно. Оставалось только ждать, когда слуги сядут за стол, чтобы пробраться в Люськин рай для кусочников.

======================================

В определенные дни месяца у меня просыпается аппетит молодой пираньи, поэтому я от души порезвилась в жральне и прихватила с собой столько, сколько смогла унести. В десять часов позвонила Тони, порадовала, что мне немного лучше, пожелала счастливого пути и скорейшего возвращения. Потом приняла душ и забралась под одеяло — читать графскую книгу и ждать Маргарет. Дверь на всякий случай закрыла на щеколду.

Она появилась через час — не знаю, как. То ли просочилась сквозь стену, то ли просто материализовалась из воздуха. Когда я оторвала глаза от страницы, она сидела рядом со мной на краю кровати.

— Ты готова? — спросила Маргарет.

— Да, — ответила я. — Но сначала я хотела тебя кое о чем спросить — можно?

— Конечно, спрашивай.

— Что случилось тогда? Ну, когда ты исчезла? У меня было такое чувство, что я умираю, когда ты из меня вышла.

— Прости, такого не должно было быть. Но ты же видела — пришла Энни.

— Да, — кивнула я. — И потом я слышала твой голос во сне: «Не могу. Энни». Но почему? Что в ней такого?

— Понимаешь, за пятьсот лет никто не мог видеть и слышать меня. Ни один человек. Я как будто пыталась дотронуться до каждого, кто входил в этот дом, и не могла. Словно была за стеклянной стеной. И вдруг появилась ты. Ты еще не вошла, была рядом с замком, а я уже невидимо держала тебя за руку. Ты этого не чувствовала, но я взяла немного твоей силы — и ты увидела меня в окне, да еще в окне, которого уже не было. Тогда я поняла, что только ты можешь меня спасти. Ты не представляешь, какая это мука — оставаться здесь, бестелесной, бессловесной, с призрачной надеждой, что когда-нибудь появится человек, который услышит меня и сможет помочь. Такой же призрачной, как я сама… — Маргарет глубоко вздохнула.

— А портрет? — спросила я. — Ты живешь в нем?

— Я везде, — грустно улыбнулась Маргарет. — Но в портрете есть часть моей жизненной силы. Ведь его написал человек, который меня любил и которого любила я. Поэтому тебе и казалось, что портрет смотрит на тебя.

— Это был Гольбейн? — удивилась я.

— Нет, что ты. Гольбейн не писал простых фрейлин. Ну, может, только тех, которые стали королевами. Это был его ученик, Мартин Кнауф. Тебе его имя ничего не скажет. Он был очень талантлив, но умер совсем молодым. Эти три портрета: мой, отца и брата — единственное, что осталось после него.

— Маргарет… Я должна тебе сказать… Я думала, что ты знаешь, но выходит, что нет. Я не единственная, кому кажется, что твой портрет смотрит. Точнее, не так. Есть еще один человек, которому кажется, что в галерее кто-то на него смотрит.

— Кто? — она вскочила с кровати, страшно взволнованная.

— Тони Каттнер.

— А, Каттнер… — Маргарет вздохнула с облегчением и снова села рядом со мной. — Когда он появился здесь впервые, приехал с Питером, совсем еще мальчик… Я пыталась — и мне даже показалось, что получится установить с ним связь, но что-то мешало. Есть в нем нечто такое, что закрывает его от меня. Я думаю, что он, как и Энни, в родстве с тем, кто убил меня.

— Маргарет! — я села так резко, что закружилась голова, и она легким прикосновением уложила меня обратно.

— Пожалуйста, лежи! Да, меня убил человек, который служил в этом доме. Если Энни его потомок по прямой линии, в ней есть то темное, что может лишить меня всякой надежды на упокоение. Если бы она пришла в тот момент, когда мы с тобой были единым целым, ты уже не смогла бы вернуться обратно.

— И что со мной было бы? — от ужаса у меня по спине побежали не мурашки, а твари размером с крысу.

— Ты проживала бы мою жизнь в моем времени, снова и снова. А в этом мире тебя бы просто не было. Не было бы твоего разума. Только тело. Которому, наверно, до самой смерти пришлось бы жить в лечебнице для безумных. А мой призрак так и бродил бы здесь, слабый и беспомощный. И уже никто никогда не смог бы мне помочь.

— О господи, — я с трудом перевела дыхание. — А что, если Энни снова придет? Если мы не успеем до утра? Она утром приносит мой чай.

— Мы успеем. И даже если придет… Ты ведь закрыла дверь? Она не сможет войти. А значит, не окажется рядом со мной.

— Но ведь она не знает о тебе, да?

— Не знает — к счастью. И о том, какая сила в ней, — тоже не знает.

— Но почему потом ты не могла ни прийти снова, ни разговаривать со мной? Ведь она же не была рядом с тобой? То есть с нами?

Все, что рассказывала Маргарет, с трудом укладывалось у меня в голове. Ответ на каждый мой вопрос порождал другие вопросы, а время бежало неумолимо.

— Я вышла из твоего тела так быстро, что стала уязвимой для нее. Даже на расстоянии. И слишком слабой. Я могла бы убить тебя, просто показавшись тебе или поговорив с тобой. Это забрало бы у тебя слишком много силы. Не знаю, смогла бы я вернуться, если бы ты не… — она улыбнулась лукаво. — Что произошло с тобой позапрошлой ночью?

Я покраснела.

— Разве ты не знаешь?

— Я не знаю ничего из того, что произошло и происходит за стенами этого дома после моей смерти. Зато мне открыты чувства тех, кто приходит сюда. А иногда еще и твои мысли. Поэтому я могу предположить, что вы были близки. Это правда?

— Да, — вздохнула я. — Правда.

— И это очень хорошо. В нем есть то же самое, что связывает тебя со мной. Но твоя душа для меня открыта, а его — нет. Ваша близость передала часть его силы тебе, и теперь я снова могу быть с тобой. Милая моя, наверно, у тебя еще много вопросов, а потом будет еще больше. Но давай ты задашь их потом, а сейчас тебе надо узнать все, что ты не успела. И я снова тебя спрошу: ты готова?

— Да, Маргарет, — я положила голову на подушку и закрыла глаза. — Я готова…

=======================================

1531 год

Я просыпаюсь рано утром от укуса какой-то мелкой подлой твари. Клоп или блоха. Бабушкины слуги пропаривают наши постели кипятком, льют горячий щелок во все щели, развешивают вязанки полыни, но ничего не помогает. Укусы чешутся, и я вечно хожу с распухшими от волдырей ногами.

Солнце еще не встало, но слуги уже возятся во дворе. Громко заржала на конюшне лошадь. Что-то упало и разбилось, послышалась сочная ругань. Я вскакиваю с постели и осторожно выглядываю из окна. Бабушка — моя благородная бабушка леди Теодора Невилл — отчитывает конюха так, что, наверно, уши свернулись бы даже у моего брата Роджера.

— Маргарет! — бабушка поднимает голову и смотрит прямо на меня. — Что ты там прячешься и подслушиваешь?

Я ныряю обратно в комнату. Интересно, зачем бабушка поднялась так рано? В замке в последние дни все суетятся, к чему-то готовятся, но никто толком не может сказать мне, что должно произойти.