Рейд БТ (СИ) - Мохов Игорь - Страница 9

— Что же, раз уж попал в другое время, и война уже закончилась — нужно, все же, идти к людям и пытаться объяснить, кто я и откуда. Покажу документы, форму. Сначала, конечно не поверят. Уж больно история будет нереальная. Но, что есть, то есть — лучшего не придумать. Да и, похоже, за семьдесят с лишним лет, люди не слишком изменились. Вон, тот парень, с которым разговаривал на поле, особо мне и не удивился. Хотя, я, для него, как для меня, был бы — участник Крымской войны. Ну, где-то так по времени и выходит. Вот, смог бы я поверить встреченному человеку, что он, например, матрос, защищавший Севастополь вместе с адмиралом Нахимовым? Не знаю. Одежду можно сшить, документы подделать. А танк? Здесь, конечно уже другие машины, наверняка гораздо мощнее, чем мой БТ-2. Так, что, это тоже доказательство. Откуда, бы, я мог такую машину добыть? Тут, такие, наверно только на картинках или в музеях остались, как парусные корабли времен адмирала Нахимова, — так думал Степан, пока разворачивал танк на поляне и выезжал на дорогу. — Значит, решено. Еду к тем ребятам, что работают в деревне. То есть, на месте, где деревня была.

Рявкнув мотором, танк покатил по дороге. Через открытую верхнюю створку люка механика-водителя Степан глядел на проплывающий по сторонам осенний лес, и думал о том, что лес и семьдесят лет спустя, ничем не отличается от леса осени сорок первого года. Наверное, и еще через сто лет, все так же осенью будут качаться под дождем полуоблетевшие березы и желтая листва будет усыпать землю…

…Черт! Что это? Стоп! Рванув оба рычага назад, Паничкин попытался быстро остановить танк. Из кювета, на дорогу покачиваясь, выбиралась несуразная фигура в драных лохмотьях. Что-то знакомое показалось Степану в этой фигуре. Но, думать об этом было некогда, так как инерция движения накатывала машину на странное существо и только чудо позволило Паничкину проскочить между ним и глубоким кюветом. Пробороздив, узкими шинами катков, рыхлый грунт обочины танк, наконец, остановился. Не глуша двигателя, Степан выскочил через передний люк.

Обежав танк, лейтенант увидел, что фигура, как стрелка компаса за магнитом, повернулась следом за танком, и теперь ковыляла навстречу Степану. Клочья грязной черной ткани свисали во все стороны с фигуры, теперь это уже было ясно, человека. Черты лица его невозможно было разобрать под маской из запекшейся крови и грязи. В правой руке, был зажат какой-то небольшой предмет, который он пытался поднести близко к глазам. Степан бросился к человеку.

— Старшина! Старшина Скрипчук! — Степан пытался схватить старшину за рукав, но тот обогнул его, не глядя, и снова двинулся в сторону танка. Развернувшись, Степан кинулся следом и догнал Скрипчука уже возле танка. Схватил его сзади за плечи, перехватил правую руку с предметом, на который пытался смотреть старшина. — Иван Семенович, вы меня слышите?! Семеныч, ответь! — проорал Паничкин почти в ухо старшины. Кричать приходилось громко, так как они остановились прямо возле кормы танка, и гул работающего двигателя надежно заглушал любые другие звуки. Пробитый глушитель добавлял свои ноты в железную какофонию мотора, вдобавок обдавая людей едкими струями горячего выхлопа из дырявого корпуса. — Семеныч! — не дождавшись ответа, Степан выкрутил из руки старшины, то, что тот так крепко сжимал в кулаке. Старшина сделал еще пару шагов, волоча за собой лейтенанта, и промычав что-то неразборчивое, неожиданно весь обмяк и начал валиться назад. Паничкин судорожно обхватил, ставшее вдруг таким тяжелым и неуклюжим тело, и попытался затормозить падение, чтобы осторожно опустить старшину на землю, но это ему не удалось. Вес тела Скрипчука потянул лейтенанта вниз и Степан свалился возле катков танка, прямо лицом к лицу со старшиной…

…Содрогаясь от рвотного рефлекса, Паничкин пытался отползти от старшины. Лицо Скрипчука было, под засохшей коростой крови и грязи, обтянуто какой-то розовой пульсирующей пленкой, которая при падении потрескалась и теперь сочилась сукровицей и гноем. Из черного провала рта с обломками зубов, при дыхании выдувались кровавые пузыри. Уцелевший глаз был налит кровью и скрывался в опухшей глазнице.

Кое-как отодвинувшись в сторону, Паничкин поднялся на ноги. Разжав кулак, Степан посмотрел, на предмет, отобранный у старшины. На грязной ладони лежали наградные карманные часы Скрипчука в серебряном корпусе. Надпись "За отличное вождение танка", на крышке, подтверждала это. Автоматически сунув часы в нагрудный карман гимнастерки, Степан снова нагнулся к старшине. Видимо, от сотрясения при падении, к старшине частично вернулось сознание, и тот вслепую водил руками вокруг себя, что-то пытаясь найти. Пересиливая себя и стараясь не смотреть в лицо, Степан подхватил старшину под плечи и попытался оттащить тяжелое тело в сторону от, продолжающего греметь и коптить, танка. С трудом, но это удалось сделать. — Все нормально, Семеныч. Сейчас, я тебя перевяжу. Еще немного. — дотащив старшину до обочины дороги, Степан стал укладывать Скрипчука по удобнее, на более-менее ровном и сухом месте. Видимо, услышав его голос, старшина несколько успокоился и перестал шарить вокруг себя руками. Какое-то вопросительное бульканье, донеслось из его окровавленного рта. — Да, да, Семеныч! Это я — Паничкин! — Степан обрадовался, что Скрипчук все же в сознании. Тот опять пробулькал что-то неразборчивое. — Что? — Паничкин придвинулся поближе к лицу старшины, пытаясь понять, что он хочет сказать.

— Какхой сейтшас гоод? — выговаривал Скрипчук, тяжело втягивая в легкие холодный осенний воздух…

— Две тысячи четырнадцатый год — автоматически ответил Степан и поразился, с какой силой дернулся старшина, пытаясь встать. — Лежи, Семеныч, не вставай. Сначала перевязка, потом разговаривать будешь. Успеем еще поговорить, время есть.

Не переставая говорить, Паничкин метнулся к открытому люку танка. Попытался нашарить пакет первой помощи в бортовой сумке. Чертыхнувшись, щелкнул выключателем зажигания на приборном щитке. Двигатель, по инерции, сделал еще несколько оборотов, лязгнул поршневыми пальцами и заглох. Степан, наконец, достал индпакет, прихватил флягу с водой и, подумав, захватил с собой вещмешок старшины. Вернувшись к раненому, лейтенант подложил под голову Скрипчука вещмешок и попытался вспомнить, что говорил санинструктор по поводу ранений в голову. Вспоминалось плохо. Тогда, на занятиях, как-то не думалось всерьез, что придется вытаскивать из подбитой машины раненого товарища и останавливать хлещущую кровь.

Степан намочил кусок чистой тряпки водой из фляги и попытался смыть грязь и запекшуюся кровь с лица старшины, чтобы лучше рассмотреть рану. Тряпица мгновенно поменяла цвет с белого на грязно бурый. Скрипчук застонал. — Потерпи, Семеныч. Еще немного, и всё. Из под слоя грязи, постепенно, стали проступать набухшие рубцы, сочившиеся сукровицей. И рука лейтенанта остановилась. Как ни мало он разбирался в ранах, его познаний хватило чтобы заметить: рана выглядела, как будто имела как минимум недельную давность. Хотя её поверхность и захватывала значительную часть лица старшины, кровила рана не сильно. Отметив эту странность, Паничкин продолжил осмотр раненого. Больше крови выступало на разбитых губах старшины, и Степан всерьез опасался, что у Скрипчука повреждены легкие. Также сильно заплыл левый глаз. Настолько, что его невозможно было рассмотреть в узкой щели глазницы.

Осторожно приложив марлевую подушечку индивидуального пакета к лицу старшины, Степан неумело обмотал бинт вокруг головы раненого. Чертыхнувшись, снял с себя шинель, свернул её в подушечку и подложил под голову старшины, вытащив взамен вещмешок. Порылся в нем и раздобыл второй индпакет. Использовал и его, превратив голову Скрипчука в подобие мумии египетского фараона, с проступающими на белых бинтах пятнами крови. — Пиить — простонал Скрипчук, и Степан осторожно поднес горлышко фляги к окровавленным губам старшины, следя, чтобы вода лилась тонкой струйкой, и раненый не захлебнулся.

Когда старшина напился, он успокоился и лежал неподвижно, тяжело дыша. Степан с трудом поднялся на занемевшие от сидения в неудобной позе ноги. Взглянул на свои руки и поморщился — и руки и рукава гимнастерки были покрыты темными пятнами засохшей крови.