Колдун 2 (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 21

Стекла приоры тонированы вглухую, и это меня сразу насторожило. Времена такие, что гаишники не пропускают эдакие пацаномобили, тут же составляют протокол или снимают бабло на карман. Кстати — последнее все реже и реже: кому нужно за такие гроши терять выгодную должность, а вдруг подстава? Это в участковых вечный недобор, а вот штаты гаишников укомплектованы даже сверх меры. Держатся ребята за свое место — зубами, клыками, конечностями.

Итак, раз человек не боится кары гаишниковой, значит или у него много бабла, чтобы суметь соблазнить «дорожного охотника», или он каким-то образом облечен властью, чтобы гаишники его не трогали. Ну и еще один вариант — просто отмороженный идиот, которому все на свете похрен. Таких хватает и в глухой провинции, и в самой что ни на есть столице нашей родины. А отмороженных надо опасаться.

В общем, когда я затормозил у забора и вышел из машины — был уже абсолютно настороже. Даже кобуру с пистолетом сдвинул поближе вперед. Мало ли что?

Кстати — дурацкий рефлекс: на кой черт мне этот самый пистолет, когда я сам по себе уже страшнее пистолета? Сам себе оружие! И эти самые иглы от шприцов — зачем я их отравил? На кой черт они мне, если я могу остановить противника одним словом? Парализовать его!

Инерция мышления? Перестраховка? «Вдруг магия исчезнет, и что тогда делать?» Наверное — все вместе сразу. Неверие в свои силы и боязнь остаться безоружным. И опять же — я всего неделю, или чуть больше — колдун! Ну как у меня может так сразу перестроиться мышление?

Но то, что случилось потом, меня искренне удивило — не ожидал! Чего угодно ожидал — шпана какая-нибудь приехала, заявители на соседей, кто угодно — только не они! Из «приоры» вначале показалась знакомая шкафообразная фигура Кольки Сидорова, а с другой стороны машины показалась его драгоценная Люсенька.

Я внутренне просто взвыл. Внешне ничем свои эмоции не проявил, но…взвыл. Впрочем, возможно что я внутренне взвыл очень уж громко, и отголоски моего воя все-таки достигли Колькиных ушей:

— Васек, привет! Слышь, Васек…прости! Не хотел тебя напрягать! Люська взяла в оборот — вези, да вези! Проси его! Вот — пришлось привезти! Ты это…Вась…извини! Вот — все вопросы к нет… Я ни причем!

И Колька, который может кулаком забить десятисантиметровый гвоздь в доску-сороковку, позорно ретировался, оставив меня на милость победителю, или вернее — победительнице.

Вот сто раз замечал — сильные, жесткие, грубые мужики влюбившись по уши нередко делаются мягкими, как масло, растекаясь под каблучком предмета своего обожания. Колька Сидоров в этом отношении совсем даже не исключение, и ничего особого я тут не увидел. И прекрасно знаю, откуда растут ноги у ситуации: Машка Бровина, возбужденная моим вчерашним провидческим выступлением, тут же все разболтала своей подружке, ну а подружка уже приняла к сведению, наехала на мужа и тот под давлением превосходящих сил противника сдался, поднял руки и начал кричать: «Я есть не стрелять! Гитлер капут!». А я вот теперь должен отдуваться.

— Вася, здравствуй! — мордашка Люськи и правда была очень даже миленькой, эдакий кукленок а-ля Барби. Ей бы попу поменьше, да талию поуже — и совсем была бы хороша. Впрочем — это только на мой вкус, Кольке она и такой нравится, а я на Люську не претендую. Даже мысленно. Колька если и не входит в число моих приятелей, то хороших знакомых — точно, а у меня есть незыблемое правило: «Жены друзей — табу!». Я считаю, что отбить жену у товарища есть подлость и гадость, и за такое нужно будет гореть в самом адском аду. И не надо мне втирать про любовь-морковь и всякое такое. И предательство можно объяснить, только подлежит ли оно прощению?

Ну да, вот такой я сложный, неоднозначный и вообще — не от мира сего. Есть у меня определенные принципы, и поступаться ими я не собираюсь. Ну…если только не приспичит, конечно. Я же всего лишь человек…

— Привет, Люсь…что хотела?

— Вась…поговорить бы…ты не против? — кукольное личико скривилось в страдальческой гримаске, а я обреченно и тяжело вздохнул:

— Давно ждете?

— Как Колька сменился, домой пришел, так и поехали. Вась…это…мне Маша рассказала, ты ее не ругай, ладно? А билеты в Адлер она сдала! Ты что-то увидел, да? Что-то плохое? А можешь для меня посмотреть? Для нас? И ребеночка бы, Вась!

— Люсь! — я еле сдерживался, чтобы не выругаться — Я же Кольке все сказал! Ну наговорил я сдуру, сам не знаю чего — так и что теперь? Ну что вы ко мне пристали-то?! Я вам что, бабка Ванга?!

Люськины глаза заполнились слезами, и вдруг она сделала шаг ко мне и упала на колени:

— Васенька, пожалуйста! Васенька, помоги! Мы заплатим! Мы все сбережения отдадим! У меня триста тысяч есть! Я еще у мамки займу…сколько даст! Я все отдам! Ребеночка только! Васенька…Вася!

— Да бляха-муха! — попытался отскочить, но Люська вцепилась в мои ноги как клещ, и я едва не упал, чудом удержался на ногах. Тогда уже я вцепился в Люськины предплечья, попытался оторвать ее от себя, и тут…меня накрыло. Я увидел! Я на самом деле увидел!

Церковь…купель…здоровенный розовый младенец, очень похожий на Кольку растопырился, упираясь ногами в стенки купели и орал таким басом, что колыхался огонь на зажженных свечах. Колька — красный, как рак, выглядящий в новом старомодном костюме как корова под седлом — поодаль, рядом с Люськой, комкающей белый платок. Они смотрят на младенца и я знаю — это их сын. И родится он в марте следующего года! А крестить его будут через год, летом!

— Сын у тебя будет. В марте! — услышал я свой безжизненный голос, принадлежащий будто другому человеку — Андреем его назовешь, как своего отца. Окрестишь через год. Больше никуда не ходи. Ни к врачам, ни к знахаркам — иначе порчу подцепишь. Порча на тебе была — цыганка наложила, когда ты в Тверь ездила. У вокзала — ты денег не дала, она тебя прокляла. Но теперь все чисто.

Я вздохнул, помотал головой, отгоняя одурь, посмотрел на коленопреклоненную Люську. Та смотрела на меня с таким обожанием, таким восторгом — ну черт возьми, так нельзя смотреть на людей! Нельзя! Иначе эти самые люди возгордятся, возомнят о себе невесть что!

— Люся… — устало начал я, но Люська меня перебила:

— Вась, я потом денег завезу, ладно? Как только рожу? Хорошо?

Вот ведь деревенская практичность! Обожание обожанием, а деньги после предоставления услуг! Мало ли…а вдруг обманет? Нет, ну так-то я ее понимаю, но все-таки забавно.

— Не надо никаких денег — отмахнулся я — Одно только скажу: не болтай! Не болтай никому, черт вас с Машкой подери! Поняла?! Я спрашиваю — поняла?!

— Поняла, Вась, поняла! — Люська вскочила с колен, бросилась мне на шею и прежде чем я успел что-то сделать, крепко поцеловала в губы. Да так…хмм…не по-товарищески, что я даже смутился. Черт подери, я без женщины уже сто лет, а на меня сиськами своими ложатся! Телесами прижимаются! Я ж не железный, люди, вы чего взялись меня мучить?!

— Васек…это…я тебе обязан! — смущенный Колька прятал глаза — Получится чо, или нет — в любом случае обязан. Сам знаешь, какие они, бабы! Поедом съела — поехали, да поехали! Вот сели и поехали. Ты ежели чо — какие там проблемы, или чо — обращайся. Я всегда за тебя встану! Я в десанте служил, доски ломаю, кирпичи бью — всех положим, ежли чо! Давай, Васек, рад был тебя видеть.

Колька пожал мне руку, и пожатие его было на грани терпимости. Сильный парень, точно. Просто могучий. Настоящий русский мужик. Вот на таких мужиках Русь и держится! И мне было приятно, что он вот так запросто записал меня в свои друзья. И точно знаю — случись что, приду за помощью — соберется и поедет меня выручать. Знаю, я же провидец.

Вот только я к нему не пойду — даже если что-то и правда случится. Им детей поднимать, так что я не могу его поставить под удар. Да, не ребенка, а именно детей — будет еще девчонка, Настя, и будет еще один пацан — Колька.

Нет, Люське не сказал. Зачем? Пусть все идет своим чередом — любятся, рожают, детей поднимают. А я потихоньку поколдую. Что-то мне стало нравиться это самое дело, приятно, понимаешь ли, видеть у людей радость в глазах. А то, что деньги не взял…да черт с ними, с деньгами-то. Деньги — дело наживное. Тем более что это свои люди, а разве со своих денег берут? Тем более что я был бы последней сукой, если бы забрал у них последние деньги. Не банкиры ведь, в конце-то концов. Вот банкиров ободрать сам бог велел! На тайной вечере.