Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 42

— Твоя комната, — Провёл он меня в небольшую комнатушку с железной кроватью, шкафом и письменным столом, — Юлия Алексеевна и Степанида Фёдоровна уже доставили вещи. Место нашлось бы и для Александра, но увы и ах…

Гиляровский развёл руками.

— … судебная система.

Я покивал, зная о том напрямую от мастера Жжёнова. Опекун же мой, чуть замявшись, прикрыл дверь и присел на стул, показав жестом на застеленную кровать.

— Я должен рассказать тебе о ходе расследования, — Начал он непривычно серьёзно, — единственное — ты должен пообещать мне не лезть в этот гадюшник как минимум до совершеннолетия.

Киваю, чуть помедлив.

— История твоего отца, — Опекун повернулся на стуле, прикрыв глаза, — оказалась много сложней, интересней и трагичней, чем мне представлялось.

— Нет-нет! Никаких там барских бастардов и прочих, — Он пренебрежительно махнул рукой, — низкопробных сюжетов. Нормальный крестьянин… из свободных!

Владимир Алексеевич приоткрыл глаза и уставился на меня пронзительно, явно вкладывая в ети слова што-то большее. Ну да потом переспрошу!

— Солдатчина, Балканская война, — Опекун пожал могучими плечами и снова подёргал ус, — А знаешь? Ведь мы с ним, скорее всего, пересекались! Н-да… Вернулся, а деревни и нет.

Холера. Все померли.

— От холеры? — В голос вылезает недоверие. Холера, она конечно та ещё зараза, но штоб прямо целая деревня, до единого человека?!

— Просто — зараза какая-то, — Он грузно ворохнулся на стуле, — а чиновники, даже если от медицины, утруждать себя не любят. И — карантин. На несколько лет. Если бы не карантин, он может и осел бы на земле предков, а так сложилось, как сложилось. Записался мещанином…

— Точно?!

— Точнее не бывает, — Опекун снова подёргал себя за ус, не разделяя мою радость, — и вот здесь-то начинается интрига. Земля. Записался он мещанином, а потому земля общины отошла государству.

— Ого! — Я ажно привскочил, а потом и опустился медленно. А сам бы? Как? Вернулся, а дома нет. И людей. А я с войны тока-тока. Как, остался бы?

— Так-то, брат, — Понял меня Владимир Алексеевич, — понял, каково?

— И тут-то, — Он снова дёрнул себя за ус, — всё и начинается. Записался твой отец мещанином, но внезапно — по бумагам, оказался крестьянином. Оттого и брак его позже хотели признать небывшим.

— Вот даже как, — Медленно проговариваю я. Поддразнивали меня иногда в деревне байстрючёнком! Тогда — просто оскорбление обидное, потому как и не понимал, после болезни-то.

— Да, — Кивнул опекун, — так вот. По одним бумагам — мещанин. По другим — крестьянин. И скорее всего, вскрылась как-то эта двойственность.

— Почему? — Карканье вместо голоса.

— Земля. По документам он, как последний представитель общины, продал её задёшево одному из местных пропойц, единственное достоинство которого заключалось в дворянском звании. Тот на удивление удачно помер, успев проиграть землю в карту заезжему шулеру. Ещё несколько ходов такого же рода, и земля переходит человеку, приятному во всех отношениях. Не подкопаешься.

— Кто? — Каркаю я.

— Потом всё, — Опекун серьёзен, — до совершеннолетия! Все имена записаны, рассуждения, ход расследования. У нотариуса хранится.

Поиграли в гляделки, но пару минут спустя я отвернул глаза. Ладно… наверное, он прав. Взять хотя бы Иван Карпыча. Будь я взрослым в полной силе, да со всеми моими навыками, сколько таких мужиков смог бы в брусчатку втоптать?

— Затем, — Продолжил Гиляровский, правильно поняв моё молчание, — я должен перед тобой повиниться.

Скрипнув стулом, он развернул его и оседлал, опёршись на спинку. Взгляд серьёзный и чуточку виноватый.

— Боюсь, что в расследовании твоего дела я оказался недостаточно осторожен. В своё оправдание могу лишь сказать, что такого масштаба просто не ожидал! Полторы тысячи десятин! За меньшее убивают.

— И… я наследник? Через отца, как представителя общины?

— Н-нет. Он всё-таки записался в мещане, а эту историю признали «досадным недоразумением». Возможно, при очень удачном стечении обстоятельств эта история может всплыть через много лет, испортив некоторым чиновникам репутацию.

— Ты же… — Он замолк, собираясь с мыслями, — Всё, что я буду говорить сейчас — исключительно предположения.

— Получается, что потревожил я змеиное кубло, и… предположительно! Отправился кто-то доверенный — присмотреться.

— Решала.

— Пусть так, — Согласился опекун, — Человечек такой неприметный, один или несколько, да с опытом тайных дел. Узнать про тебя несложно, а в процессе и на Ивана Карпыча вышли.

Опять-таки предположительно!

— Уверенно можно сказать, — Он потёр нос, — только одно. Дядьку твоего видели в кабаке не раз. Сидел, пил, да рассказывал горячечно что-то там кому-то там… понимаешь?

— Разогрели?

— Хм… можно и так сказать. И подвели, столкнули. Как, гадать не буду — думаю, ты и сам при желании может найти варианты, а какой из них окажется правильным…

Снова пожатие могучих плеч.

… — по-большому счёту и неважно.

— Расчёт? На Иван Карпыча?!

— Э, брат! — Владимир Алексеевич усмехнулся, — Ты даже и не понимаешь, как удачлив! При большой для тебя неудаче мог и забить. До смерти. Разогретый-то.

Хмыкаю смущённо, так ведь оно чуть и не вышло!

— Да и в пиво могли подсыпать чево, — Добавляю задумчиво, — озверину каково!

— Могли, — Соглашается опекун, — а могли ещё после порки в полиции отдать обратно сапожнику. Формально если подходить вовсе уж. Смог бы с таким ужиться? Сейчас, после воли?

Мотаю головой так, што мало не отрывается.

— Так-то! А значит, побег и окончательно — репутация неблагонадёжного бродяги.

— Знакомства, значица, выручили, — Произношу задумчиво, — А дядька? Иван Карпыч?

— Здесь, — Гиляровский дёргает ус, — вовсе уж хитрозакрученно получается, детективно. Я достал документы о твоём мещанстве, и в этом случае Иван Карпыч не может быть опекуном, как представитель более низкого сословия. А сейчас вот думаю… вовсе уж шахматная партия получается.

— Так, — В голове у меня начинает крутиться по-умному, — ето если дядька меня не прибивает, то я с испугу подальше от нево? В мещанство?

— Как-то так, — Уважительно кивнул Владимир Алексеевич, — Аферу эту можно повернуть и обратно. Если ты крестьянин, то как ни крути, а можешь, пусть даже и очень косвенно, претендовать на ту землю. Маловероятно, но нервы попортить мог бы. Да хотя бы запрет на продажу оной, пока тянется судебная тяжба.

— Не уж! — С тяжёлым сердцем, но вполне решительно, отказываюсь от етаково сценария, — Очень хочется жить!

— Н-да, — Иван Акинфиевич оглядывает меня и собирает густые жёлто-сивые усы в горсть. Стою перед комиссией от ремесленной управы навытяжку, зажав картуз в рукаве и обильно потея. Прохладно в помещении, но очень уж нервенно! И вот прямо сейчас всё не так пошло, как хотелось.

Деньги, справки, настойчивость и хорошее настроение, и вот… стою, потею и портюсь настроением до самово низа.

— И хочется, — Иона Львович, вздыхая, глядит на ого-го какие немаленькие ассигнации, уголки которых соблазнительно высовываются из документов, — но колется! Ой как колется!

Справка о том, што я состою в мещанском сообществе города Трубчевска, што в Орловской губернии. Заверенное нотариусом удостоверение, што проведён опрос свидетелей, и я действительно занимаюсь сапожным ремеслом… и всё зря. И даже с ассигнациями.

— Пойми, малой, — Иона Львович, гулко сглотнув, отодвигает от себя подальше документы с денюжками, проелозив ими по накрытому сукном столу, — мы бы и рады войти в твоё положение. Не ты первый…

— Жиды такое любят, — Поясняет бодро ещё один член комиссии, Лука Никитич, — за чертой оседлости невозбранно можно проживать ремесленникам и купцам. Нам-то што! Так, чутка если, руки помаслить. Выше всё!

Палец, весь в шрамиках и мозолях, многозначительно показывает вверх, туда же закатываются глаза и вся жидковатая бородёнка.