Территория бога. Пролом - Асланьян Юрий Иванович - Страница 37

— Я тут лягушку видел — ласты откинула и плывет, балдеет. Эти жабы вообще такие прикольные. Но человек подобным образом жить не может, правильно? Сегодня нужны не объемы, а дешевый лес.

И я вспомнил крутой берег Вишеры, по которому, будто сотни рассыпанных и поваленных в одном направлении спичек, лежали стволы. Такие вот губительные ветровалы…

Бригады, вооруженные пилами, блоками, лебедками и топорами, могут загружать баржу за баржей и отправлять вниз по течению. Неоднократные обращения Бергмана к руководству завода остались риторическими вопросами. Немец так и не смог определить, кто там, в городе, самый вменяемый. Проще вернуться к зоне, сплаву и золотой роте. Вот она — экономика и экология в сознании людей, тяжелом, как старые трелевочники.

Золотанку посетили руководители района с приезжим генералом. Говорили о необходимости снова открыть здесь золотую зону. И нашли поддержку у населения — в основном утех, кто наживался на спекуляции самогонкой и чаем среди заключенных.

Старые трелевочники… Конечно, зимой в лесу надо ходить на лыжах, чтобы не проваливаться, на лыжах, подбитых оленьей шерстью, чтобы весной снег не лип, чтоб не скатываться при подъеме.

В фундамент одного из паженых домов в поселке Золотанка хозяин вложил вместо булыжника друзу горного хрусталя. На счастье и богатство. Назло американским империалистам.

— Есть версия, что убийство Идрисова связано с незаконной добычей кедра, — сказал мне в конце разговора Василий Бергман. И вышел.

На следующий день отец не дал мне долго спать. Опять начал водить меня по своим старикам, как по кругу. Ну сколько можно!

— Эй, ты когда колокол достанешь? — разбудил он меня весело. — Вставай, будешь работать!

— Не хочу работать, — робко отозвался я, шаря глазами по комнате в поисках сохранившейся выпивки.

— Придется, — подбодрил он меня, выставляя на стол одну бутылку пива. — Сейчас я поведу тебя к Бутакову — ты должен поговорить с этим человеком, пока он жив. Вставай, разгильдяй, пьяница, слабак.

И я пошел в дом этого человека, как первый раз — в церковь. О, это еще одна вишерская легенда.

И раньше, и во времена Ивана Грозного в здешних местах шла стремительная и суровая, как вишерская стремнина, жизнь: сталкивались в битвах у подножия горы с древнерусским названием Полюд тюркские, славянские и угорские народы; скрипели санные обозы с рыбой и пушниной, драгоценной, мерцающей, жаркой; рыскали по берегам рудознатцы. По реке Вишере, а далее волоком до Ивделя проходила здесь дорога в Сибирь. Здесь начиналась территория ясачных вогулов, крещенных в 1751 году в деревне Сыпучи, что на берегу Вишеры. «Они простотой сердечной своих идолов приравнивают к иконам, называя их шайтанами».

Все мы, северяне, из вогулов: кто бы нас ни крестил, своим богам молимся. Михаил Никонович, в квартире которого мы сидим и беседуем, согласен.

— Ничего из того, что думаешь, нельзя было ни записывать, хоть и хотелось, ни говорить, — вспоминает он, — всю жизнь пришлось молчать…

Значит, своему деревянному богу молился, хотя в команде иноверцев работал.

Молодой курганский крестьянин Михаил Бутаков с оперуполномоченным ОГПУ разговаривал дерзко, с прокурором — тоже. Суд приговорил его к пяти годам заключения за антисоветскую агитацию. Он подал апелляцию. Но второго суда не было. Михаилу показали короткий приговор, отпечатанный на дешевой курительной бумаге, известной в то время под названием «филигран».

«О Господи, помоги убежать!» — молился он. «Убежишь — поймают, голову отрубят», — отвечал ему тот с небес голосом соседа по этапу.

— В челябинской тюрьме двое уголовников вбили мужику гвоздь в голову, а потом изнасиловали…

Человеку, который произнес эту фразу, девяносто лет. Худой, седоволосый, светлоглазый и ироничный старик. Он очень любит собирать грибы по ясным вишерским борам. Однажды, рассказывает, нашел белый гриб, приподнял мох, а там — еще один, и еще один… Всего двадцать три.

— Однажды только такое было, — с радостью и сожалением качает он головой. — Однажды, один раз, один… Второго раза не будет.

Как не было второго суда. В той же самой челябинской тюрьме начальник конвоя, невидный человек, невзрачный такой, с азартом начал избивать заключенных рукоятью нагана. «Бейте их, бейте!» — кричал он. Но рядовые с места не двинулись, поскольку шел невинный тридцатый год.

Михаил Никонович Бутаков не был блатным, не стал сексотом. Он был сам по себе — сам себе царь.

Этап прибыл на место, здесь шло строительство Вишерских химических заводов, будущего бумкомбината, силами четвертого управления СЛОНа — Соловецких лагерей особого назначения. Начальником управления ВИШХИМЗа — строительства Вишерских химических заводов, под которыми понимались стройки не только на Вишере, но и на Каме, был Эдуард Петрович Берзин, тот самый, известный по делу Локкарта чекист, расстрелянный позднее в Магадане как японский шпион.

На Вишере работал в то время заключенный Шан-Гирей, татарский князь из свиты царя. О нем можно прочитать в книге Варлама Шаламова — антиромане «Вишера». Будущий писатель входил тогда в администрацию лагеря, хотя и сам прибыл на стройку со сроком и под конвоем.

Первое зафиксированное письменно упоминание о поселении на месте нынешнего Красновишерска, в теперешнем пригороде — Морчанах, относится к 1689 году. В начале XIX века здесь было четырнадцать дворов со ста сорока тремя жителями. В начале XX века построена церковь.

Кроме воды, земли, гор и тайги здесь есть всё, но понемногу. Возникает такое ощущение, будто Вишера — сказочная шкатулка, инкрустированная всеми драгоценностями мира. Здесь были обнаружены медные руды, серный колчедан, золото и платина, соленосные пласты и залежи гипса. Ныне на Вишере качают нефть и добывают алмазы.

Символ сегодняшней Вишеры — это, конечно, он, алмаз. Углерод, самый твердый минерал, рождающийся в земле под большим давлением. И в россыпях все равно одиночка, сколько бы ни было каратов. Сам себе царь. Как сильный человек — не сломать, не расколоть. А если огранить умело, то замерцает светом прожитых лет.

— К этой мере тогда прибегали редко, — рассказывает Бутаков. — После неудачного побега расстреляли группу молодых заключенных. За конбазой…

Знакомое место. Когда едешь от Соликамска до Красновишерска — сто асфальтированных километров между сосен, в конце минуешь железобетонный язьвинский мост, а затем такой же — новый, вижаихинский, рядом со старым, деревянным. За рекой, за Вишерой, возвышается синий плавник Полюда. И слева от моста начинаются сохранившиеся бараки мужского отделения бывшего лагеря, в которых до сих пор живут люди — никому не нужные, ни Богу, ни народу, ни правительству, честно отработавшие свое старухи. Ни звезд, ни алмазов не досталось героям тыла, доживающим свой век в камерах жестокого прошлого.

Справа от дороги находилось женское отделение лагеря. А за ним — конбаза, гужтранспорт: четыреста лошадей, на которых доставляли грузы из Соликамска, а позднее отправляли рулоны бумаги. В шестидесятых мы, лагерские пацаны, наблюдали с испугом в карьере за конбазой, как вываливаются из песка на белый свет человеческие кости. Бутаков, конечно, не помнит, а моя мать до слез хорошо знает имя одного из расстрелянных…

Место для строительства ВИШХИМЗа выбрали удачное — высокий, ровный песчаный берег. Сплошные золотые сосны. После войны на главной улице города посадили аллею лип, невысоких, густых. Теплых и ароматных после июльского дождя.

На Вишеру привезли германские машины, чтобы делать бумагу для шедевров пролетарского вождя и претенциозных столичных журналов. А среди сосен построили дом с мезонином — для Берзина. Он и сейчас стоит за высоким забором, как пришедшая в упадок барская усадьба. Через шестьдесят лет дом строителя социализма был приватизирован одним из последних директоров завода. Дом перешел в сферу частной собственности. Жители города были изумлены и бессильны. Знал бы Эдуард Петрович! Впрочем, у него был еще более своеобразный взгляд на законность.