Заложник удачи - Русанов Владислав Адольфович - Страница 52

«Ну что, — захотелось спросить Годимиру, — святой отец, встретился с Сыдором, с Вукашем Подованом? Убеждали, просились, чтоб Озим провел…»

Вот и допросились.

Кажется, Аделия предупреждала их: «Сыдор знаешь что с предателями делает?»

Неужели они искали разбойничью хэвру, повинуясь какому-то своему служению, желая образумить, воззвать к совести? В этом случае лесные молодцы могли понять назойливые проповеди по-своему. И воздать соответствующим образом.

Рыцарь размашисто сотворил знамение. Потом еще раз. И еще.

Снять бы да похоронить господних людей, только лопаты нет. А если просто тела ветками завалить? Тоже не лучший выход — для лесного зверья не помеха. Мелочь, вроде куниц, горностаев, лис, проберутся и в сплетение веток, а хищники покрупнее — волк, росомаха, медведь, — не задумываясь, разбросают завал, добираясь до мертвечины. А медведям так вообще за счастье такая находка — любит лесной хозяин мясо с душком, зачастую сам приваливает свежие трупы валежником, чтоб слегка дошли, завонялись.

Кстати, запаха от трупов драконоборец не слышал, несмотря на жаркую погоду, балующую селян последние дней пять. Выходит, иконоборцев недавно убили. Самое позднее — сутки тому назад. А значит, если погнать коня, то можно настичь хэвру и попытаться покарать беспощадных убийц, вычеркнувших отвратительным поступком свои имена из списков рода людского. Звери, а не люди. Да и звери так не поступают! Звери убивают защищаясь или для еды, а убивать ближнего своего, да еще стараясь причинить побольше мучений, могут только двуногие нелюди. Или не люди, потому что настоящие нелюди иногда совершают благородные поступки, способны на самопожертвование, на дружбу, на товарищество. И самым ярким примером тому служит погибшая у драконовой пещеры навья, отдавшая подобие жизни за его, Годимира, шкуру.

— Думаю, они умерли счастливыми, — раздался вдруг глубокий голос.

Годимир чуть не подпрыгнул. Дернулся, рванул повод игреневого.

— А? Кто тут?!

— Что может быть лучше, чем принять смерть подобно Господу, Пресветлому и Всеблагому. На колу, в очищающих душу и просветляющих разум муках.

Да что ж это такое! Голос знакомый!

— Кто здесь? — завертел головой молодой человек.

— Не туда смотришь, пан Годимир герба Косой Крест. Годимир из Чечевичей, если мне не изменяет память.

Не может быть! Ведь это же отец Лукаш…

Годимир поднял глаза. И встретился с черными горящими, как уголья, очами старшего иконоборца.

— Святой отец! — в замешательстве воскликнул драконоборец. Нет, не может быть, и все тут!

— Я, сын мой, я… Не ожидал? — Отец Лукаш взмахнул рукой, отгоняя от лица наиболее назойливых мух.

Рыцарь еще раз сотворил знамение. Потом ущипнул себя через портки. Боль подтверждала, что он не спит, но тогда как…

— Если ты поможешь мне, сын мой, занять положение, более подходящее для неспешной беседы, а с радостью удовлетворю твое любопытство. — Иконоборец, кажется, улыбался, чего раньше за ним не замечалось.

Да он же выть должен от боли, самого себя зубами грызть… Или разум помутился? У казнимых медленной смертью такое случается. Опять неувязка! Говорит-то он вполне связно, разумно и, главное, совершенно спокойно, словно не на колу висит, пронзенный подобно каплуну, а ведет светскую беседу где-нибудь у камина или за корчемным столом.

— Ну же! — требовательно дернул головой монах. — Ты намерен что-либо делать? Или предпочитаешь разговаривать со мной подвешенным? Тогда, не обессудь, я умолкаю. — Он горделиво вздернул подбородок, нахмурился и прикрыл глаза.

Словинец попытался подъехать поближе, но конь, напуганный запахом крови, заартачился и даже взбрыкнул чуть-чуть.

— Погоди, святой отец, — примирительно произнес Годимир. — Я сейчас коня привяжу и вернусь к тебе…

Он спешился, взял игреневого под уздцы и повел к навесу.

В спину донеслось едкое:

— Только ты уж решись — помогаешь ты мне или просто любуешься…

Годимир решился.

Пока он привязывал коня и ослаблял подпруги, мысли вертелись в голове стаей ласточек-береговушек — неподалеку от батюшкиного маетка в Чечевичах река Друть выгнулась дугой, подмывая песчаный берег и в нем-то и рыли норы веселые юркие ласточки. Не может человек выжить, будучи посаженным на кол. Точнее, жить-то он какое-то время будет, но мыслить, разговаривать… Это вряд ли. Значит, здесь таится загадка, тайна с двойным дном и хорошо еще если не опасность.

— Отец Лукаш, ты человек? — задал Годимир вопрос напрямую, вернувшись к кольям.

Иконоборец хмыкнул. Почесал большим пальцем нос — видно, особо наглая муха попыталась забраться внутрь. Сказал:

— А от моего ответа будет зависеть, снимешь ты меня или нет?

— Нет, — не покривив душой, ответил драконоборец. — От твоего ответа будет зависеть, чего я от тебя буду ожидать.

— Молодец, — помолчав, кивнул монах. — Честный малый. С таким приятно иметь дело. Вернее, было бы приятно, не торчи в моей заднице хорошо оструганная береза.

— Ну, так как же с моим вопросом?

— Хорошо. Я отвечу. Ты, пан Годимир, кажется, странствующий рыцарь и обетом своим выбрал очищение лика земли от всяческих чудищ кровожадных и прочей нечисти? Так?

— Ну, так…

— Не «нукай», сын мой, не красиво… А хорошо ли ты читал всяческие бестиарии и монстрологии?

— Я читал много книг! Всю монастырскую библиотеку в Хороброве. — Даже обиделся слегка рыцарь. Да за кого непонятный монах его принимает? — И «Физиологус» архиепископа Абдониуша, и «Монстериум» магистра Родрика, и «Естественную историю с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным» Абила ибн Мошша Гар-Рашана, прозванного…

— Брехуном бы его прозвать, — бесцеремонно перебил речь драконоборца отец Лукаш. — Вот это в самый раз! Нет, о некоторых зверях он, конечно, написал довольно правдоподобно и, не побоюсь рифмы, подробно. Но в большинстве случаев… Нет, его «Естественная история» не выдерживает никакой критики…

— Не может быть! — с жаром заступился Годимир за любимую книгу. Не так за автора, басурманского ученого, которого никогда не знал, как за тот фолиант, страницы которого трепетно перелистывал при свете масляного каганца — на свечи у него тогда денег не было.

— Может, сын мой, может. Ибо я — одно из тех чудовищ, при описании коего Абил ибн Мошша допустил, пожалуй, наибольшее количество ошибок. Согласись, одно дело подойти к предмету изучения как настоящему ученому — пытливо и тщательно, а совсем другое — собрать вымыслы, досужие сплетни, которым местные басурманки обмениваются у водоема, когда приходят за водой… Ты кстати, знаешь, пан Годимир, что тамошние женщины укрывают от посторонних взглядов лицо до самых глаз?

— К лешему басурманок! — довольно резко отмахнулся рыцарь. — Я не понял — ты хочешь сказать, отец Лукаш, что ты…

— Вампир я, вампир… — как-то буднично произнес монах. Но именно от равнодушного голоса, которым он сообщал будто бы саму собой разумеющуюся новость, у Годимира зашевелились волосы и мороз пробежал между лопаток.

— Как?!

— Да вот так! Уродился таким. Тебя же не смущает, что ты человек?

Словинец затряс головой. Бред, бред и еще раз бред. Если перед ним вомпер, то…

— Ты вомпер, отец Лукаш?

— Что за просторечные названия?! А еще рыцарь-драконоборец! Правильно говорить — вампир.

— Да какая, к лешему, разница! Вомпер, вампир… Кровосос.

— Вынужден тебя разочаровать, пан Годимир. Я — вампир. Но я не кровосос. В том, конечно, понимании, которое вкладывается кметями и мещанами. Не будем вдаваться в подробности, но я обещаю, что твою кровь пить не стану.

Рыцарь насупился:

— Положим, я еще так просто не дамся…

— Обещаю, что даже не буду пытаться.

— Хорошо. Придется тебе поверить.

— Вот и чудно. Снимай меня.

Годимир подошел к основанию столба. Примерился. Рубить или толкнуть, чтобы сломался? Если рубить, то только мечом. Можно, само собой, попытаться разыскать топор, только…

— Ты не заснул там, сын мой?