Кое-что об архимагах (СИ) - Ильин Владимир Алексеевич - Страница 25

– Быть по сему, – солидно промолвил барон, слегка наклонив голову в знак одобрения.

– Спасибо, ваша милость! – воскликнул духовник, неловко поклонился и заторопился на выход, даже не дождавшись милостивого разрешения покинуть покои.

Пусть радуется – барон сделал жест рукой, дозволяя пропустить счастливого человека.

– Рядом поставить трактир, с удобным видом на святое место, – распорядился он через минуту, как за духовником закрылась дверь.

– Будет сделано, – над ухом тихо заскрипело перо. Бессменный писарь – потому как единственный грамотный, хоть и пишет через слово с ошибкой, сделал пометку в свитке, чтобы после озадачить старосту – первый человек деревни отсутствовал по уважительной причине, потому как помер от молнии, а нового избрать еще не успели.

– Что с лесорубом повелите сделать? – уважительно поклонился глава баронской конницы, сэр Аэнти.

Еще шесть лет назад его звали Антипкой, но разве кто вспомнит обидное прозвище сейчас, глядя на представительного, солидного мужчину? Вспомнит, наверное, да сказать побоится – вот уж в кого точно должна была давным-давно ударить молния.

– Мое слово – железное, – чуть подумав, ответил он, – Его семью не трогать. Изъятое вернуть.

– Ваша милость, все вернуть сложно будет. Дом пограбили сгоряча, сарай пожгли.

– Так то народ, а не я, – хмыкнул барон, – Не удивлюсь, если и скотину у него увели и инструмент.

– По миру пойдет, – равнодушно отметил командир.

– Так нам живые легенды не нужны, вредно это, – отмахнулся барон.

Как считал он сам, для историй о знамениях полезно, когда все участники на том свете. Был бы лесоруб здоров – другое дело, польза от него шла ощутимая, но увы – допрашивали его с лютым пристрастием, как он только на ногах держался…

– Все по вашему слову, – глубоко поклонился Аэнти, ухмыляясь в роскошные усы.

«Если бы все было по моему слову – досадливо поморщился барон. – Не побелела бы голова раньше времени».

С момента торжественного наложения на голову медной короны барона, не было и месяца без крамольной мысли «зачем же я полез во все это». Все задумывалось осторожно, готовилось вдумчиво, проводилось стремительно, праздновалось с размахом – первые дни были невероятно счастливыми и до сих пор согревали черствую душу местного владетеля. Потом было иначе – подлые удары в спину с улыбкой на лице, отрава в колодце, охотничьи срезни из гущи леса… И как только короли настоящих держав умудряются жить столько лет, если барон паршивенького селенья был вынужден сутками не спать, опасаясь за свою шкуру? Естественно, на каждое покушение сподвижники отвечали кровью, вырезая всех, кто мог хоть как то быть причастным. Что характерно – ни единой молнии с неба.

Через полгода уже никто не рисковал даже поднять глаза вслед господину, но пришла другая беда – на этот раз былые товарищи решили возвысится, посчитав выскочкой нынешнего владыку. Снова кровь – уже меж своих. А дальше – налоги, которые не собираются; урожаи, которые нечем обрабатывать; ропот, споры с храмовником, голодные зимы, зверье из леса и сотни бед, главным виновником которых по традиции называли его. В те годы барон уже не рад был называться бароном.

Ситуацию спасли торговые люди, на стоянку которых в свое время удачно набрели охотники. Цены они давали жалкие, предпочитая обмен, а не плату звонкой медью и серебром, но иные вещи были куда дороже золота – инструмент, железо, механизмы. Пришлось подтянуть пояса – деревенским, разумеется. Вышло не очень хорошо – стали утаивать, прятать продукты. И раньше прятали – примерно столько же, но сейчас эта доля стала куда ощутимей, хоть и не изменилась количественно. Не помогали внезапные набеги на дома и вскрытые подвалы – местные оказались хитрее. Да и как ты проверишь – сколько выросло у того или иного подворья? За каждым не уследишь – людей столько нет.

Потому всех и загнали на общее поле, а животинку – в общее стадо, возвращая домой для ухода – не станут же баронские стражники обиходить скотину? Не кони ведь, не по чину. А дальше – кто работал, получит долю от господских щедрот. Кто не работал – желуди, остатки зимней ягоды и голодные лесные хищники ждут. И что характерно – снова ни единой молнии.

Опять мысли вернулись к утреннему чуду. Дело, на самом деле, ясное, хоть сам барон о нем только слышал – пробудился дар. Скорее всего, спонтанно, у кого-то из ближней родни – выяснить будет несложно, главное не трогать раньше времени. А то шарахнет от испуга еще раз и будет одним чудом больше, одним бароном меньше… Но вот что с одаренным делать? О маге на службе барон даже не думал – потому что не идиот. Даже в большом мире далеко не у каждого господина был настоящий орденский маг на службе – и не потому, что не могли оплатить службу, а потому что если господин недостаточно силен сам, то истинным владыкой земель становится сам маг. Конечно, ордена что-то там гарантируют, традиционно интригуя меж собой и присматривая за конкурентами – но все это чушь. На некоторые шалости принято закрывать глаза даже в среде лютых врагов. Например, опыты на людях – да за такое, если вскроется, мигом храмовники на костер потащат – а вот поди ж ты, все знают, что люди пропадают, ордена во всю кричат, что поймают чернокнижников, да что-то на его памяти так никого и не поймали среди своих. Случайных людей, обезумевших мелких дворянчиков – тех да, но ни одного мага. Что уж говорить о негласном захвате власти в мелком баронстве – с виду то все чинно-мирно, а на самом деле – хоть могилу себе копай. Так и было в старом поселении – и люди, что характерно, тоже пропадали. Чем мельче владение, тем грязнее в нем дела – а сожгут, если выявится, официального хозяина места.

Даже к нему – барону, подкатывали торговцы на предмет купить нескольких людишек – и хорошую цену предлагали, и влиятельными покровителями успокаивали, но – в третий раз – он не идиот. Торговцы уйдут, а ему тут жить – храмовник в свое время прозрачно намекнул о последствиях неосмотрительной жадности. И не надо тут смотреть на его субтильный вид – храмовник даже за секунду до смерти остается храмовником. Что умеют вот такие сухонькие старички барон один раз видел – в раннем детстве, когда и помышлять не мог о титуле. К счастью, храмам достаточно власти. Или они уже ее захватили целиком, потому не шевелятся? Кто знает.

На мясорубку становления нового владения, храмовник хоть и смотрел не одобрительно, но и не препятствовал. А вот рабство – поди ж ты, сразу тут как тут. И чего на старом месте не вмешался? Все таки боялся выступить против мага? Вполне себе причина, не хуже других – все жить хотят, особенно умные, способные соизмерить свою силу и силу противника. Но барон то – не маг, а значит к советам духовника придется прислушиваться, он тоже – умный.

Итак, что ему делать с одаренным? Вычислить и прибить тишком? Так и выходит, только расточительно, и без того одни потери – трех полезных человечков лишился. Может, все таки продать? Все равно же убить придется. Да – храмовник, да – опасно! Так один раз же всего, для общего блага! Сколько стоит одаренный? Неопытный, которого проще простого опоить зельем, да бросить на дно телеги? Всяко дороже обычного человечка – дюже редки они даже в большом мире – но вот насколько?

Барон встал с трона – огромного дубового стула, прихотливо украшенного резными дощечками, работы того самого лесоруба, дошел до рабочего стола, достал бумаги, зыркнул на писаря, чтобы не вздумал подсматривать и начал аккуратно выписывать буквы – чтобы не капнуть чернилами на дорогую бумагу. Свой человечек в большом мире должен был подсказать, почем нынче одаренный и стоит ли затея свеч. А убить он его всегда успеет.

В нескольких десятках метров от баронского замка, глава храма поселения тоже склонился над листком бумаги, от усердия прикусив часть щеки. Слова, слагаемые из угловатых букв, вещали о небывалом чуде в жизни скромного служителя. Описание общей радости сменились скромной просьбой дать разрешение на организацию истинного святого места – так как чудо было не ложным, не магической обманкой, ибо магов то в селе не было и быть не могло. В отличии от барона, храмовник мог быть в этом уверен, так как был рядом с местом знамения и мерзкого «запаха» колдовства не почувствовал. Этому в семинарии учили строго – слишком много было в этом мире фальшивых чудес.