Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий - Страница 50

— Н-да… — Я погладил её по голове. — Видишь ли, какое дело… У тебя будет бант. Красный. Смирись.

Неуверенная улыбка в ответ.

— Веришь мне?

Кивнула.

— Хорошо. Главное — держись. И мы победим. Хочешь ещё посидеть?

— Угу.

Её голова опустилась мне на плечо. Внизу горел фонарь. В небе безмолвно висели звёзды. Целая вселенная замерла, ожидая, пока я разрешу ей пошевелиться. А я не хотел разрешать…

Мы сидели на крыше до тех пор, пока не закончилось пиво и Катя не начала клевать носом. Тогда я, как истинный джентльмен, почёл своим долгом проводить даму до постели. Спустились мы тем же путём, что и поднялись. В подъезде Катя цинично похитила чёрную кошку, которая так и не смогла (уже, наверное, и не сможет) покорить свою маленькую Фудзи.

— Не мучай зверушку! — попытался я повлиять на ситуацию.

— Хочу кошку! — безапелляционным тоном заявила Катя.

— Она же чья-то, наверное.

— Ну и что? Пиво тоже было чьё-то. Я ей молочка налью. А если утром она останется — я буду точно знать, что мне всё это не приснилось.

Трудно спорить, когда тебе приводят железобетонные аргументы. Нет, способы, конечно, есть. Всегда есть способ победить в споре. Например, заявить: «Если всё так, как ты говоришь, почему же тогда Союз распался, а?». Или: «Если дельфины такие умные, то почему же они тогда живут в и́глу?!». Но я решил великодушно уступить победу Кате.

Она шла, уткнувшись носом в парализованную кошку, которая, казалось, теперь пыталась бежать в небо, тараща невидящие глаза на луну. А я шёл и думал, что Катя, похоже, западает на мальчиков постарше. Во-первых, очевидно сильное влияние отца, которого она, по всем законам психологии, и будет искать в каждом кандидате на отношения. Во-вторых, этот лагерный «парень», которому пятнадцать. Для взрослых людей три года разницы — это ничтожно. Для подростков — это пропасть. Чтобы преодолеть такую пропасть, усилия нужны с обеих сторон. А им, вот, двух недель хватило, чтобы начирикать трагедь в духе Ромео и Джульетты.

Ну и в-третьих — я. Я, который в прошлой жизни, будучи ровесником Кати (даже чуток помладше), не удостоился от неё и ласкового слова, но зато теперь, внедрившись в детское тело тридцатилетним разумом, сорвал джекпот. Хотя, в полном смысле слова, джекпота я ещё не сорвал, но это ерунда. Главное, что у меня есть — её доверие. Не обмануть бы его ещё…

Остановившись возле Лёхи с корешем, я осторожно вернул им пустые бутылки. Пусть пацаны тоже почувствуют чудо. Может, преисполнившись мистическим трепетом, бухать бросят.

Катя хохотала до слёз, глядя на мои действия. Пиво неплохо так дало ей в голову. Я даже ощутил укол совести: напоил ребёнка… И, к тому же, укрепил этот порочный круг: отец давал пиво — я дал пиво. Но я ведь совершенно не похож на её отца, на самом-то деле! Что будет с нашими отношениями дальше, когда она это поймёт? Бр-р-р!

Я помотал головой и представил дядю Петю, с его ласковым взглядом: «Сёма, ну что ты за х**ню опять придумал? И чего тебе спокойно не живётся, я не понимаю…». Может, в чём-то он и прав, этот хрен моржовый. Может, не нужно всё усложнять и сводить неисчерпаемые возможности, которые даёт жизнь, к тонкой прямой линии, ведущей из точки «стартовый капитал» в точку «конечная цель». Но если всё так, то какого же хрена мне так сильно не доставало в прошлой жизни? И почему, б**дь, эти е**чие дельфины живут в иглу?!

Дома Катя поставила кошку на пол в кухне, налила ей молока в блюдечко. Я подавил искушение запустить время прямо сейчас, чтобы увидеть, как офигеет несчастное животное. Нет, лучше сперва вернуться домой, а уже потом…

Но вернуться домой оказалось не так-то просто. В ванне Катя провела минут десять — всё это время я слонялся по её комнате, считая невежливым просто уйти. Потом она легла в постель. Я выключил свет, поцеловал её на прощание, почувствовав мятный запах зубной пасты. Катя обняла меня и прижала к себе. Молча.

Чего она хотела? Проверить меня, убедиться, что я — не такой, как все? Или просто по-детски хотела получить какого-то безвозмездного тепла? А может, просто хотела меня обнимать, и всё. А может, и нет. В конце концов, она была на год старше, чем в прошлом году, и некоторые мысли, вполне возможно, пугали её уже не так сильно.

Я устал. Смертельно устал за эти минуты, сражаясь сразу на два фронта. Как только удавалось победить сон, меня одолевала страсть. Усилием воли одолев её, я чувствовал, что засыпаю в тёплых объятиях Кати… Наконец, уснула она. Её руки расслабились, дыхание стало ровным и глубоким. Я осторожно отстранился, встал и на цыпочках покинул комнату, прикрыл за собой дверь.

Входная дверь, слава богу, просто захлопывалась, безо всяких премудростей. Я постарался закрыть её максимально бесшумно, чтобы не потревожить Катин сон.

Добравшись до дома, я содрогнулся от нехорошего предчувствия. Сунул руки в карманы и испытал облегчение, сравнимое с опорожнением мочевого пузыря после двухчасовых поисков укромного уголка в центре города. Ключи были в куртке.

Взрослым я всегда носил ключи в кармане джинсов. В детстве предпочитал карман куртки. Видимо, распрощавшись со взрослым астральным телом, я утратил и некоторые взрослые привычки. Что ж, это хорошо. Курить бы ещё отучиться…

Дома я, сняв куртку, вошёл в ванную и посмотрел на себя в зеркало.

— Ну что, Сёма. Гамлетовский вопрос: сперва подрочить, или героиновые ломки?

Улыбнулся и погрозил себе пальцем:

— Знаю я тебя, грязный извращенец. Ладно, давай. Вселенная, отомри!

И что-то изменилось в этот миг. Где-то что-то зашипело, капнуло, стукнуло, брякнуло. Ночь наполнилась звуками, которых обычно не замечаешь и называешь попросту — тишиной. Я слушал, глядя в зеркало. Руки изо всех сил вцепились в фаянс раковины. Сначала ничего не было. И вдруг — оно пришло.

Как будто в голову медленно погрузилось бешено вращающееся раскалённое добела сверло. Слепящая вспышка в глазах. Я заткнул себе рот ладонью, чтобы не заорать. Почувствовал, что голова дёргается, что я никак не могу на это повлиять, и вдобавок к боли мне стало страшно.

Я опустился на бортик ванны, старался глубоко дышать и лихорадочно прикидывал, сколько времени мы с Катей провели вместе. Умножал это время на два и получал вечность. Если ад хоть вполовину похож на то, что я сейчас ощущал, то лучше стать монахом-отшельником, чем попасть в это жуткое место.

Голова трещала. Я в своей жизни неоднократно болел с похмелья, и головные боли после этого бывали чудовищными, но всё равно присутствовало ощущение, что это — моя боль, и что организм с ней потихоньку справится. Не сегодня так завтра. Но то, что я испытывал сейчас, было болью иного рода. Эта боль пришла извне, и ей, казалось, не было никакого дела до того, справлюсь я с ней, или не справлюсь. Она шла сквозь меня, как скорый поезд, и каждый вагон взрывал мою голову на части.

Наверное, секунды три я героически терпел. Потом меня вырвало в раковину. Рвота неожиданно принесла облегчение. Пока меня выворачивало кислым пивом вперемешку с ужином, головная боль улеглась.

— Слава тебе… господи… — прошептал я заблёванной раковине, едва не падая туда лицом. По лбу катились крупные капли пота.

Но я рано расслабился. Лишь только успокоился желудок, боль всверлилась в мозг с новыми силами. Я застонал сквозь стиснутые зубы. Сколько? Сколько мне придётся так жить? Часа три? Четыре? Как бы не пять…

Наверное, у меня были галлюцинации. В какой-то момент, подняв взгляд на зеркало, я увидел в нём вместо отражения страшную, иррациональную тень. Она смотрела на меня своим ничем и будто спрашивала: «Раскаиваешься?»

— Х*й тебе, — прошептал я, трясясь, как настоящий наркоман. — Оно того стоило.

Меня снова вырвало, и снова я пережил несколько секунд блаженства. Открыл воду, чтобы смыть блевотину. Ополоснул лицо от пота и слёз. Вернулась боль… Прав был дядя Петя. Ни за что я не позволил бы Кате разделить это со мной. О такой боли она не должна даже знать.