Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий - Страница 64

В одиннадцать мама не позвонила. Я сидел на полу под телефоном и смотрел на него глазами преданной собачки. Ну же, ну! Может быть, в этот раз я смогу сказать что-то важное?

Телефон зазвонил в половине первого.

— Резиденция Ковалёвых.

— Семён, ты почему так на телефон отвечаешь?

— А почему нет?

— А если кто-то другой звонит?

— Ну и что?

— Что они подумают?

— Мам, поверь, если человек хоть что-то подумает в результате мною сказанных слов — это уже мне плюсик в карму. Девяносто пять процентов людей не думают вообще никогда.

— Семён!

И снова не было слов. Будничный дурацкий разговор слепоглухого со слепонемым. Я положил трубку и понял, что путь зовёт меня наружу. Надо, зачем-то надо мне выйти. Выйти — и не вернуться. Значит, это будет не здесь, а где-то там. Посмотрим, куда приведёт…

Я выкурил ещё одну сигарету на балконе. Осталось их одиннадцать. Курил — «холодно». Пора выходить, а я простаиваю. Так нельзя. Смерть зовёт, неприлично задерживаться. Отвернётся, обидится, и придётся убить себя самому. А вдруг у меня рука дрогнет?

Я оделся. Минуту стоял на пороге, пытаясь сообразить перегретым мозгом, всё ли взял. Ключи — да, деньги — да, сигареты — да… Вроде всё. Да господи, чего я туплю-то? Что мне ещё может быть нужно? Цепляюсь за жизнь, как утопающий за соломинку. Пока!

Запер дверь — в последний раз. Руки дрожали. Подумал: может, ключи оставить соседям? Пригодится маме второй комплект… Наверное, пригодится. Может, надо было записку оставить? Не как в первый раз, серьёзную… Ага, конечно, и просрать ещё два часа времени на сочинительство. Может, уснуть в процессе. А проснуться, когда мама придёт. Нет.

И я, сунув ключи в карман, вышел на улицу.

Холодно, но «горячо». Я жадно хватал ртом холодный воздух. Шелестящие от табачного дыма лёгкие удивлённо ему внимали. Куда понесут меня ноги?

Я не следил. Они просто несли и несли. Я ходил по посёлку туда-сюда, будто что-то тщательно разыскивая, медленно смещаясь к центру. Иногда попадались какие-то люди. Кто-то что-то говорил. Мол, ты же в школе должен быть, все дела. Я молчал. Боялся упустить путь.

Наверное, звонила мама. Наверное, уже начала беспокоиться. А может, злиться?.. Нет, хватит за неё думать. Пусть она сама. Я сам — и она сама. Боже, зачем ты привязываешь к нам родителей?! Это так больно рвётся, прям по живому каждый раз!

Вдруг я наступил на еловую ветку. Потом — на другую. Поднял взгляд и замер.

Передо мной медленно двигалась похоронная процессия. Люди несли гроб по улице. Закрытый гроб, алый, с чёрным крестом на крышке.

Они шли в молчании. Медленно. Шестеро мужчин несли гроб, а остальные — человек двадцать-тридцать — просто шли и бросали еловые лапы.

«У этого-то Сёмы всё в ёлочку будет», — вспомнил я и затрясся от беззвучного истерического смеха.

Вот она, смерть, Катя. Смотри. Хорошенько смотри, в будущем такого не будет. Это сегодня ты, придя домой, можешь увидеть на площадке между этажами крышку гроба и с минуту смотреть на неё, борясь с суеверным, паранормальным страхом. Это сегодня ты можешь увидеть, как несут по улице гроб. Пока ещё можешь.

В будущем этого не будет. Запретят забирать покойников домой. Запретят похоронные процессии и еловые лапы. Запретят саму смерть. В будущем смерти нет, Катя! Можешь себе представить? Мы выстроим культ жизни. Мы, как дикари, будем прыгать под примитивные ритмы и веселиться, предаваться похоти и чревоугодию. А смерти — не будет. Никто её не увидит.

Но мою смерть — увидели. Я знаю, что превратился в прекрасный алый цветок на асфальте, и обожравшиеся жизнью люди это увидели. Они орали, падали в обморок, матерились и, разумеется, доставали смартфоны. Сфотографировать, выложить в интернет. Смотрите, смерть, смерть! Смерть, которую от нас скрывают! Конечно, все фотки быстро потрёт комитет борьбы со смертью. Но память… Память стирается дольше.

А сегодня смерть ещё есть. Вот она, идёт торжественно по посёлку. И я иду вслед за ней. Нашёл, настиг, совпали наши пути.

— Знал его, мальчик? — спросила шедшая последней женщина с заплаканным лицом.

— Немного, — ответил я шёпотом.

Она дала мне несколько еловых веток, и я тоже бросал их, бросал, двигаясь с процессией непонятно куда. Не было уже никакого посёлка. Мы шли в Аид, в Валгаллу, в ад, чистилище и рай. Мы шли прочь отсюда, из жизни. Мы шли на Олимп. И мои слёзы — они были настоящими. Моими.

Я очнулся в автобусе. Вокруг меня сидели все эти люди, плакали, о чём-то негромко переговаривались. Я выглянул в окно. Уже Назарово… Остановка «Консервный завод».

— Сколько времени? — спросил я вдруг.

Кто-то мне ответил:

— Половина третьего.

— Третьего…

Я встал, прошёл к водителю и сказал:

— Остановите.

Он недоуменно посмотрел на меня. Открыл рот, и я услышал:

— Холодно.

— Парень, тебе что, такси, что ли?

— Знаю, что холодно, — сказал я. — Но я хочу попрощаться.

— Куда попрощаться? На кладбище попрощаешься!

— Останови автобус. Иначе тебе придётся это сделать. Я не шучу.

Мой взгляд и мои слова были холодными. И водитель содрогнулся. Ворча что-то себе под нос, он остановил автобус на остановке «Молодёжная», и я, не говоря ни слова, вышел. Вслед за мной полетели снежинки, а потом двери закрылись.

Холодно

Знаю, знаю. Я вернусь. Или всё сделаю сам. Я уже большой мальчик, не обязательно мне помогать. Пока — есть ещё дело.

Ноги заплетались, но несли. Знали, куда. В какой-то момент появилось такое чувство, как если движешься по навигатору, отклонился от курса, но он перестроил маршрут. Снова перед глазами загорелись буквы:

Теплее

Так и живём. РеалРПГ на марше. ГробРПГ. СмертьРПГ.

Возле подъезда я сел на скамейку, открыл пачку. Три сигареты…

Взял одну, закурил. Никаких ощущений. Ни удовольствия, ни отвращения. Что дым, что воздух — мёртвым всё равно. Могу и хлором подышать. Я им и так надышался — не напугаете.

— Семён?

Я поднял взгляд. Аня стояла передо мной, в своей ярко-красной куртке.

— Готова отдать долг? — спросил я, позабыв улыбнуться.

Она побледнела. Кивнула. В руке у неё звякнули ключи.

Она дрожала. В квартире было прохладно, сквозь деревянные рамы сквозило. Мы лежали под толстым одеялом, но она — дрожала всё сильнее и сильнее.

Холодно

— Боишься? — спросил я.

Моя рука коснулась её напряжённого живота, пальцы скользнули вверх, замерли у самой груди, чуть касаясь её костяшками, потом спустились ниже и повторили свой путь. Будто бродит кто-то, неприкаянный, будто ищет что-то и не находит.

Буква Х всё ходит, ходит, места, что ли, не находит…

— Да, — шепнула она в ответ.

Комната тонет в серости. Оттенки меняются. Чернее и чернее. Сторона не солнечная, шторы задёрнуты. Как будто кто-то заглянет в окна четвёртого этажа.

— Только не говори, что я у тебя первый

мертвец

— Нет. Нет, конечно.

— Не ври. Всё равно ведь узнаю.

Пальцы вверх. Какое это дивное наслаждение — касаться живого. Аня — жила. По-настоящему жила. Это была чужая жизнь, неизвестная, оттого кажущаяся немного идеальной. Там, за этой гладкой и нежной плотью, томилась душа. Томилась в ожидании и страхе.

— Я не вру.

— Т огда чего ты боишься? Ответственности?

— Как будто можно бояться только первого раза или ответственности.

Моя рука сместилась, легла на талию. Вверх, до плеча, и вниз. На бедре остановилась. Тепло…

Холодно

— Холодно, — прошептал я.

И что-то она переломила в себе после этого слова. Чуть подалась вперёд, и её рука легла мне на плечо. Дрогнула, скользнула на спину.