Окно в Полночь (СИ) - Гущина Дарья - Страница 10

— Василиса, шустрей, — скомандовал Гриша, пробегая мимо. — Валентин, пятую полосу открой, мы рекламный макет не заменили.

Я взялась за вдумчивую проверку заголовков. «Цены на гречку выросли вдове», «Облуживание по-королевски», «Сосем не тот случай» и «Совращение заводских работников» немного подняли настроение. Впрочем, в моем хит-параде на первом месте уже года два неизменно оставалось шедевральное «Святая вода благотворно воздействует на человеческий оргазм». Журналист, разумеется, писал об «организме», а вот о чем он думал по ходу работы над статьей…

— Гриш, да у тебя все ошибки по Фрейду.

— А ты свою работу работай! — буркнул он, шурша полосами. — А ты, напоминаю, корректор, а не психолог! Так, Валентин, на восьмой, где дырка, фотку поставь…

«Не психолог»… Я вообще-то и не корректор, а писатель. А здесь… Так, чтобы было, на что покушать.

— Игорь опять завтра в позу встанет, что не его фотки берем, а информагентства, — заметил Валик.

— Как встанет, так и сядет, он же не памятник, — отмахнулся Гриша. — Будет знать, как чудить по утрам и ломать имущество организации. На пятнадцатой полосе фотку высветли и рекламу пива замажь.

— Может, лучше денег с них стрясем? — пробормотал друг. — Спецвыпуск накрывается, а премию к Новому году охота…

Я подняла голову и переспросила:

— Спецвыпуск накрывается? А почему я об этом не знаю?

— А потому что в облаках витать меньше надо, — беззлобно отозвался редактор, вдумчиво изучая что-то на валиковом экране. — Рекламы не набрали наши трудоголики. Кризис, видите ли.

— А ты у них чайник реквизируй, — посоветовал Валик, — и печенюшки. И оклад обрежь, чтобы только на процентах сидели. И кризис сразу кончится, и реклама появится.

— Отставить диверсии! — нахмурился Гриша, потер живот и вздохнул: — Но про чайник с печеньем ты верно сказал…

— Грабим? — ухмыльнулся друг.

— Иди, — благословил редактор.

Я, сверяя последнюю полосу, фыркнула:

— На кого теперь валить будете?

— На тебя, — хором заявили «диверсанты».

— А совесть-то в курсе? — усмехнулась я.

— Совесть в деле! — весело отозвался из коридора Валик. — И в доле!

— А-а-пчхи! — согласно чихнул Гриша.

За день мы подъедали все свои припасы, а поздним вечером, когда кроме нас троих в редакции уже никого не было, — чужие. Обычно «рекламные», но иногда вспоминали о совести и воровали у журналистов. Но у рекламщиков — чаще. За журналистами приходилось подъедать засохшее и завалявшееся. А рекламщики по долгу службы постоянно разъезжали по фабрикам и магазинам, таща оттуда и колбасу, и сыр, и печенье, и все свежее и вкусное.

Валик ушел за сушками, а редактор сел на его место. Муз, кстати, сразу же от Гриши шарахнулся и вновь уселся на мой монитор, свесил кривые ножки. Я аккуратно сложила сверенные полосы в стопку, убрала старые в «макулатурный» ящик стола и предупредила:

— Я — домой.

Время — почти одиннадцать.

— Иди, — Гриша рассеянно таращился на Муза, но, понятно, ничего не видел.

Крылатый прохвост этим пользовался и, обернувшись, строил редактору страшные рожи. Впрочем, он такой страшный сам по себе, Муз, в смысле, что и корчить-то ничего не нужно.

Я быстро переобулась, выключила комп и натянула шапку:

— И завтра не приду.

— И не надо, — редактор устало откинулся в кресле и сложил руки на выпирающем животе. — Я тоже не приду.

Я надела шубу, застегнулась и перекинула через плечо сумку, хмыкнув:

— Ты-то? Тебе по должности полагается быть здесь всегда! Но мечтать, говорят, не вредно…

И хихикнула. Ага, кто ж его посадит, он же памятник!

— Кышь, — насупился шеф, — сгинь, нечисть!

— До пятницы, — я махнула рукой и устремилась к лифту.

Успеть бы… Некрасиво, конечно, но с Валиком объясняться не хочется. И поднимать неприятную тему — тоже. Она почти улеглась, как и беспокойство. После сдачи номера от переизбытка информации так голова болит, что не до птеродактилей совсем. Хочется прийти домой, забраться под одеяло и сдохнуть до утра. Чтобы воскреснуть часам к двум дня и вопросить «Доколе?..» И, не получив ответа, вновь пойти по привычному порочному кругу. Сама выбрала. Сама виновата.

— Васька! А ну, стой!..

Я шмыгнула в лифт, нажала на кнопку и нервно улыбнулась:

— Знаешь… давай потом. Пока! И не валите на меня свои пряники!

— Васька!..

Грозный окрик должного результата не возымел. Я махнула рукой, и двери лифа закрылись. Я сказала — завтра, значит — завтра! И неважно, что завтра на работу я не приду. И — бегом домой. К голодному коту, глюку-птеродактилю, компу и одиночеству.

И кому я такая ненормальная нужна-то?.. Даже Валик, во избежание неприятностей, сразу решил, что мы «дружим», и точка. И, как метко сказал мой бывший на прощание — осчастливь мужчин, не начинай ни с кем отношений. Уже в который раз думаю, что он был прав. Но — это все лирика. А проза висит в ванной на потолке. Кстати, как там Баюн, ужился ли с глюком, будь он неладен?.. А может, померещилось спросонья?..

Я вышла из бизнес-центра и вздрогнула. У здания напротив, через дорогу, стоял сутулый парень и расписывал стену граффити. Ядовито-зеленая люминесцентная краска обрисовывала странный символ, а мне опять померещился другой парень, из пыльного коридора. Точно, или в отпуск пора, или на больничный, пока вдохновение не схлынет, а Муз не денется куда-нибудь.

Ледяной ветер и сибирский мороз стали еще одним «за» к двухнедельному отгулу после каникул. А что? Я два года работаю без отпуска. Имею право. Пусть Гриша ищет мне замену, где хочет. До февраля уйду в астрал и там переведу дух. Все для себя решив, я быстро дошла до дома, от мороза и волнения забыв о пустом холодильнике. Мысли о котике, которые я тщательно отгоняла работой, вышли на первый план. Надеюсь, дома все в порядке…

Четыре этажа я преодолела бегом, на ходу расстегивая шубу, но в пролете между четвертым и пятым остановилась. Темно, хоть глаз выколи… И с площадки доносится явный лязгающий скрежет. Очень, кстати, знакомый. Так моя соседка по площадке, Серафима Ильинична, дверь открывает. Я пользовалась подсветкой от сотового, дядя Боря — зажигалкой, а Серафима Ильинична полагалась на свой третий глаз и пыталась в полной темноте попасть ключом в замочную скважину.

Я затаилась, переводя дыхание. И без того день дурной, так не хватало еще этой бабке на глаза попасться… Всего на площадке находилось три квартиры: ближе к лестнице моя, посередине — дяди Бори, а дальняя — престарелой пары, Владлена Матвеевича и собственно его жены. И если ее мужа я никогда не видела (по слухам, он был сидячим инвалидом весьма преклонных лет), то Серафима Ильинична постоянно шныряла по округе. И знаменита бабулька была своим третьим глазом (вернее, его отсутствием). Мало того, что она фанатела от «Битвы экстрасенсов» и врубала телевизор на всю округу, так и сама пыталась предсказывать будущее по поводу и без. Мне от нее тоже перепадало, но никогда не сбывалось. А опасалась я не предсказаний, а крайне параненормального вида сумасшедшей бабки. Ибо выглядела она жутко.

Лязганье ключа затихло, и скрипнула дверь. Я посчитала до двадцати, дождалась повторного скрипа и характерного щелканья замка и осторожно поднялась на площадку. Вроде, никого… Сняла холодные перчатки и достала из кармана шубы ключи и сотовый. Опять свет зачем-то вырубили… Надо завтра в ЖЭК позвонить и пожаловаться, второй раз на неделе без света остаемся… Я открыла дверь, облегченно улыбнулась урчанию Баюна, но в квартиру зайти не успела. Цепкая рука схватила меня за локоть.

Выронив ключи и заорав, я дернулась, освобождаясь, и резко обернулась. Голубоватое сияние экрана сотового озарило потустороннее лицо Серафимы Ильиничны. Мертвенно-бледная сухая кожа, обтянувшая острые скулы, остановившийся взгляд, направленный в «куда-то там», поджатые губы, короткие и всколоченные седые волосы.

— Беда за тобой… — прошептала она замогильно. — Беда, девонька…