Окно в Полночь (СИ) - Гущина Дарья - Страница 69

— Жива? — сходу спросил Владлен Матвеевич.

Я снова кивнула. Посмотрела в его хмурое неподвижное лицо и молча расплакалась.

— Не реви, — подбодрил он, сбрасывая куртку. — Сейчас все поправим. Птичку позови.

Я недоуменно подняла брови:

— Птичку?..

— Бывшего своего, — пояснил он, неодобрительно покосившись на пепельные следы. — Защитник сестричке нужен, а у меня низшего под рукой нет. Позови, он прилетит.

Я нахмурилась, обнаружив в себе предосудительность и подозрительность. Не так уж они и защищают…

— А может…

— Нет, не может! — отрезал Владлен Матвеевич и с неожиданным интересом посмотрел на мою макушку. — Чтобы изменения прописать, не один год нужен. Хочешь, чтобы завтра же Алевтина чужого серединного подцепила? — и резко сменил тему: — Волосы понадобятся твои. И кровь. Кровь писца — лучшая приманка. Не жаль косы?

Ауша ободряюще улыбнулась, и я повернулась к ней спиной. Давно хотела подстричься, но жаба — это такой вредный зверь… Много лет отращивала волосы, жаль было. Но не теперь. По шее щекотно скользнули черные искры, и голове стало легче. Я повернулась, протянула руку и трусливо зажмурилась, когда из пальцев черной саламандры выскользнули иглы шипов. Ладонь кольнуло, но боли не было.

— Вы долго там? — недовольно вопросил из гостиной Сайел. — Я устал ее держать!

Устал он… Я хмыкнула и съежилась, когда из гостиной донеслось сначала рычание, а потом леденящий душу вой. Беспомощный. Недовольный. Ауша метнулась в комнату, и двоюродный дед поковылял за ней. Я попыталась увязаться следом, но меня остановили резковатым:

— Василек, не ходи. Тебе не понравится то, что ты увидишь, — и добавил чуть мягче: — Когда ты повзрослеешь, когда привыкнешь, я тебя всему научу. А пока — иди-ка… в ванную. И не верь тому, что услышишь. Неприятно будет. Но иначе никак. Иди.

Я посмотрела на него умоляюще и послушно потопала в ванную, вытирая слезы. Боже, помоги… В ванной я закрылась, включила воду, обернулась к зеркалу и замерла, изучая новый облик. Легким движением руки Ауша ухитрилась подстричь меня «лесенкой» и сделать перманентную завивку. И укладку. Крупные светлые кольца волос падали на плечи, вились вдоль щек. Впалых. Когда я ела-то в последний раз?.. А концы прядок почернели на сантиметр. Я придирчиво изучила аушину фишку. Вроде не сожженные…

От осмотра отвлек новый вопль. Вернее… рев. Я села на край ванной и попробовала позвать птичку. Да, надо отвлечься… И одной, в неизвестности… страшно. Сосредоточиться получилось с попытки двадцатой, когда меня уже трясло от страха, нервов и усталости. Красный птеродактиль возник на батарее, обернулся на меня и спорхнул на руки. И радостно курлыкнул, едва я обняла теплое тельце. И протяжно зевнул, уткнувшись клювом в мое плечо. А я слушала его сонное сопение и молилась. Разговаривала с Алькой, уговаривала потерпеть и снова молилась. Когда она дважды рожала, это помогло. А Бог троицу любит…

Владлен Матвеевич напугал. Он вломился в ванную с шумом и грохотом, едва не выдрав «с мясом» дверную ручку. Увидел защитника, улыбнулся бледно, сгреб в охапку и ушел. Алька больше не кричала, и я подумала, что все, но… Новый леденящий вой и возня в коридоре напугали до дрожи. Я сжалась в комок на краю ванной. И понимала, что защитят, но… Черт. Не смотреть — страшно, а увидеть — еще страшнее…

Я зажмурилась, снова заговорила с сестрой и кожей ощутила за спиной движение. Капли воды промочили свитер, а плечи на секунду обняли знакомые руки. Я обернулась. Тень подмигнула зеленым глазом и затаилась. Я жалко улыбнулась. Папа как-то заметил, что характер у меня… сложный, но одна я никогда не останусь. Со сложными — трудно, зато нескучно. Вероятно, он был прав. И всегда со мной рядом кто-то вертится — не Муз так птеродактиль…

Дверь снова открылась, являя измученного Владлена Матвеевича. Здоровая рука трясется, волосы дыбом, белки глаз — в кровоподтеках, в темных зрачках — багровые угольки. Включив ледяную воду, он сунул голову под напор и замер. Я предусмотрительно сдернула с крючка полотенце. Двоюродный дед выключил воду, вытерся и сел рядом со мной. Вытянул ноги и сипло выдохнул:

— Все, Василек. Победили, — и обнял меня за плечи. — Молодец, что поняла. Не то потеряли бы.

Я снова, в который раз, захлюпала носом, но от облегчения. Да, Альку пока не видела, но деду верила. Кому еще верить, как не родне?.. И внутреннее ощущение подсказывало, что все получилось, и она спит.

— Спит она, — подтвердил и Владлен Матвеевич. — Несколько дней будет болеть — пока срастется, пока привыкнет… Но жива будет. И о том, что сегодня было, не вспомнит. Возможно.

Шмыгнув носом, я взяла с края раковины влажное полотенце и приложила его к горящему лицу. Высморкалась украдкой, собралась с мыслями и тихо спросила:

— Вы сказали, что бабушка могла изменять… Так?..

— Нет. Не так, — покачал головой мой собеседник и неловко поерзал. — Она не меняла суть, не трогала природу. Она… обновляла. Добавляла жизненных сил изношенным, не более. И у нее все было строго, все записано — из какого мира сущность, какими способностями наделена, к какому человеку подселена. Суть она никогда не меняла. И всегда по записям работала. Это… — он устало передернул плечом. — Это что-то новое.

— А Альку можно увидеть?..

— Можно. Только тихо.

— Спасибо!..

Теперь дверь едва не вынесла уже я. Промчалась по коридору, поднимая облака пепла, и нерешительно заглянула в гостиную. Бардака, к вящему удивлению не обнаружила, хотя, казалось, драка была. Только торшер свернули да у елки ветки обломали. На полу среди свечек дружно медитировали саламандры. Алька лежала на диване, укутанная в плед. Бледная, осунувшаяся, но живая. Я осторожно подошла и села на пол. Сунула под плед руку и нашла ледяную ладошку. Сестра дышала тяжело, но ровно, размеренно. Я снова хлюпнула носом. Черт, когда же это все закончится…

Алька вздрогнула, сжала мою руку и на мгновение открыла глаза. И на меня плеснуло… виной. Жгучей, тяжелой, болезненной. Ничего не забыла…

— Спи, — прошептала тихо и дрожаще улыбнулась: — И все равно люблю…

Сестра ответила такой же дрожащей и слабой улыбкой и закрыла глаза. В ее груди свернулась уютным клубком и тихо закурлыкала бывшая «птичка». Алька расслабилась и разжала пальцы, выпуская мою руку. И сонно засопела в унисон с курлыканьем. Наверно, пока я могу за них не волноваться…

— Васют?..

Я обернулась. На меня, не мигая, смотрела Ауша.

— Уже почти срослись, — прошептала она. — Владлен не видит — люди видят сущности только вовне. А я вижу. Защитник твой, кровь у вас с сестрой одна — и они уже почти срослись. Не бойся. Отдохни.

Легко ей говорить… Я шепотом поблагодарила обоих, ушла на кухню и привычно включила чайник. Метель по-прежнему не унималась, снег сиял в свете уличных фонарей, и на кухне было почти светло. Я не стала включать свет. Достала чашку и села за стол. Легко им всем говорить… Сейчас — Алька, а если завтра — родители или племяшки?.. Я этого не переживу… Конечно, Сайел отчасти прав — не я виновата, а дар. Охотятся за ним, а не за мной. Но мне от этого не легче. Ни разу. Я писец. Я носитель и хранитель. На мне ответственность. И за дар, и за родных.

Владлен Матвеевич приковылял на запах чая. Я достала вторую кружку, налила ему чая, выкопала из серванта пачку печенюшек и снова села за стол. И рассеянно уставилась на плавающие в кипятке чаинки. Надо топать к Маргарите Степановне. Срочно. Бегом. Может быть, не она. Может быть, она даже не знает. Но я разберусь и успокоюсь. Это единственная ниточка.

— Василек, если ты что-то знаешь — не молчи, — попросил двоюродный дед мягко.

Я опустила голову, нервно заправила за уши вьющиеся пряди волос и промолчала. Внутренний голос советовал не распространяться, и я была с ним солидарна. Он уже столько раз давал нужные советы…

— Что ж, — Владлен Матвеевич поставил кружку на стол. — Значит, свои подозрения мы проверим порознь.

Я не поднимала глаз, в полной темноте старательно вертя кружку и «рассматривая» узор из чаинок. А что, сегодня уже пятое января… Почти пятое. Вот-вот пробьет полночь. Следом — шестое и ночь перед Рождеством. И можно начинать гадать. Не на прЫнца с конем, так хоть на северного оленя, который «песец».