Окно в Полночь (СИ) - Гущина Дарья - Страница 73

— Конечно… Конечно, вернется. И сейчас… рядом.

— Знаю!.. — Маргарита Степанова просияла. Будучи выше меня на голову, сейчас, ссутуленная и высохшая, она казалась ниже. — Знаю!..

Я чуть не завыла в голос. Закусила губу и кивнула. Все же в «заморозке» есть масса преимуществ… И быстро сосредоточилась на другом. Она холодная, ледяная, а внутри… Сущность, защитник, позвонок к позвонку. Мертвый?.. Я обняла Маргариту Степанову, погладила, успокаивая, по спине, и защитник… шевельнулся. Тусклый, бледный, но живой. Силу, «паук», выпил, а добить не смог… Удивительная живучесть… Сущность, потянувшись, прижалась к моим ладоням узловатой спиной.

— Больно! — мать Валика дернулась, но теперь уже я вцепилась в ее плечи.

Не я виновата, но я исправлю. Не написать, так… придумать. Восстановить. Пробовать хотя бы. Ведь бабушка же могла… менять, и почему бы мне не унаследовать эту особенность дара? «Героя» с «песцом» унаследовала же. И, про себя проговаривая детали образа Маргариты Степановны, вспоминала ее такой, какой помнила. Защитник шевельнулся и начал… синеть. Это мой цвет, что ли?.. Маргарита Степановна глухо вскрикнула и сползла по стенке. В обморок. Я села рядом на корточки, а защитник требовательно высунул голову из-под ворота платья и ткнулся мордой в мои ладони. Я зажмурилась. Наверно, однажды я к этому сюру привыкну, но пока… мне нехорошо.

— Васют, идем, — от непривычных ощущений отвлек хмурый голос Сайела. — Ты нужна, — и протянул мне руку.

Защитник разочарованно фыркнул и вернулся на место. Тускло-синим, но… подвижным. И Маргарита Степанова открыла глаза. Мутные, больные, но… разумные.

— Вася? — удивилась тихо. — Ты же Василиса? Как выросла, и не узнать…

Да, тринадцать лет — как с куста…

— Маргарита Степанова, вам нужно уйти, — я встала.

— Я провожу, — рядом тенью возникла Ауша. — Идите. Время коротко.

Что-то я… очкую.

— Куда ты ее?..

— К твоим родителям. Квартира под защитой, но у меня есть ключи.

Как многого я еще не знаю… Я ободряюще улыбнулась Маргарите Степановне и поплелась на кухню. Сайел сопел в спину и подталкивал вперед. А у меня все очнулось, да. И инстинкт самосохранения на кухню очень не хотел. Категорически. И не пошел бы, но с таким провожатым попробуй взбрыкнуть… И в глаз дать кое-кому уже совсем не хочется, даже по поводу…

На кухне все было по-прежнему. Окно нараспашку, дым коромыслом, холод зверский и Владлен Матвеевич, сидящий на табуретке. И дядя Боря. Похожий на мумию, но… не в себе. Он сидел на подоконнике, в гнезде из собственных записей, и раскачивался из стороны в сторону, что-то бурча. И дед мой двоюродный… тоже не в себе был. Не собой, вернее. Горел тусклой багровой звездой и на стол опирался левым локтем. Парализованным. Якобы.

Владлен Матвеевич обернулся, и по кухне поплыли багровые волны силы. Дядя Боря выругался и снова что-то забормотал себе под нос, раскачиваясь так, что еще чуть-чуть — и выпадет из окна. В полночь. М-да.

— Василек, нужна твоя сила писца, — двоюродный дед улыбнулся, и у меня мороз пошел по коже.

И на секунду накрыло странным ощущением. Я раздвоилась. И одна я стояла рядом с дедом и глупо смотрела ему в рот, а он говорил что-то, говорил, убеждал… А вторая я стояла на пороге кухне, рядом с саламандром, и нифига не понимала. Зато видела. Второго дядю Борю. Он метался рядом с раскачивающимся коконом и орал благим матом. Видимо, пытаясь достучаться до своего неразумного тела. Неразумного… Так вот в чем сила, брат… Интересно, а что мне внушают сделать? Второе «я», похлопав ресничками, деревянной походкой подошло к подоконнику, нашло чистую бумагу с карандашом и… изготовилось писать. Вернее, записывать. За заговорившим «коконом». Я прислушалась, но ничего не поняла. И этот, второй, орал, и Владлен Матвеевич что-то подсказывал… И…

— …фима, — донеслось глухим эхом.

И я оказалась стоящей у окна. «Кокон» по-прежнему раскачивался, но мои руки уже рвали бумагу с первой фразой.

— Василиса!.. — в голосе двоюродного деда явственно зазвучала угроза.

Я обернулась, с содроганием встретив его взгляд. Багровый. Чужой. Безумный.

— Чего вы хотите? — спросила сипло и испуганно сглотнула. — Зачем весь этот… цирк уродов?..

— Вернуть все хочу, — он заметил, что на магию я уже не ведусь, и тяжело вздохнул. И попросил: — Перепиши, Василек, прошу… Верни все, как было, до его появления, — он смотрел на меня и не видел. — Верни Симу… и Дусю… Ты же можешь, ты писец, — его голос стал хриплым и каркающим, в глазах взметнулись искры: — Ты же можешь! Я его берег, Василек, нарочно берег, хотя знал… Знал, что домой хочет, что у квартиры закрутится, на писца выйдет… Все знал! Но ждал — когда в тебе дар проснется, когда опыт появится… И трогать было нельзя!.. Память… Память — дорога в прошлое… Он все тебе сейчас расскажет. Как появился, чем извел Дусю, чем — Симу… А ты запиши. Все-все запиши. И измени. Ты летописец, ты можешь… — он вскочил на ноги и как рявкнет: — Переписывай!.. И меняй его, как он твоих близких менял! Делай из него, что хочешь, только дар отними! Чтобы не вредил! Ты и не на такое способна!

Я изумленно внимала. Однако прав дядя Боря, трижды прав. Сумасшедший — и не то слово… Перепиши… А я? А моя жизнь?

— Вы что… серьезно?

— Меняй! — снова рявкнул он, и сияние усилилось.

Кухня утонула в свете позднего заката, дядя Боря съежился, а меня снова чуть не вынесло из тела. Не знаю, что удержало. Или — кто… Муз, хорошо, что тебя здесь нет, ты умничка… Знаешь, что нельзя — и прячешься, хотя шепот крылышек нет-нет, да слышу…

— Меняй!..

— Не буду! — псих, прости, господи… — Ни в чужие головы, ни в чужие могилы я не полезу!

Он был страшен. Черт, он был пугающе страшен. Багровое безумие в глазах, ручьи силы по скрюченным рукам и искаженному лицу — как потоки крови. И сущность высунулась из груди, хлопнула крыльями, зашипела злобно. И от страха у меня снова перемкнуло все инстинкты. Я смотрела на деда с содроганием, но взгляд не отводила.

— Переписывай!.. — он шипел змеей. — Не дово…

— Не заставите! — лучшая защита — это нападение, да. — У вас нет надо мной власти! Вы не понимаете, чего хотите! Это же… все изменит! Все жизни! Мы все связаны! Одно изменение в прошлом и… А со мной что будет, а? Если бабушка оживет, что будет со мной? Во что моя жизнь превратится? Или вам пофиг, что очнусь в психушке после такой смены реальности?

— Эгоистка! — выплюнул как оскорбление. — Молодая еще, подстроишься! А Дуся…

— …умерла! — прости, бабушка, не к ночи ты будь помянута… — Кто я такая, чтобы менять законы мироздания? Кто вы такой, чтобы этого требовать? Не имеете права! И в мою жизнь лезть вы тоже права не имеете!

— Эго… — заладил.

— Да! — перебила злобно и психанула: — Да, эгоистка! И горжусь этим! Это мое достижение! Вы хоть знаете, как трудно в этом проклятом мире творческому человеку? Как трудно не потерять себя в бесконечных потоках информации, среди всех этих историй, образов, героев, сущностей? Как тяжело каждый день по кусочкам собирать себя, отрывать от историй и возвращаться в мир, которому плевать на то, что ты другой? В котором все от тебя чего-то хотят — то работы, то внуков, то замуж, а на твои желания — параллельно? Вы хоть представляете, как трудно сберечь свою личность — и не идти на поводу у общественного «надо», и не раствориться в бесконечных историях?..

Я перевела дух и выплеснула все, что болело долгие годы:

— Вы не представляете, как трудно сохранить себя… Когда чужие истории выносят мозг — приходится защищаться от них. Ведь писательством сыт не будешь — надо работать. Чтобы жить. И среди «надо» находить хотя бы час для себя. Чтобы выпустить истории, иначе они сведут с ума. И чтобы отдохнуть от этого мира и побыть немного тем, кем никогда не станешь… Это зверски тяжело. И я долго налаживала свою жизнь так, чтобы успевать везде и понемногу. И себя долго собирала по косточкам. Да, и стала эгоисткой. И не буду ничего менять. Не-бу-ду! Себя под удар не поставлю! И не заставите!