Медицинская академия им. Макоши. Спецкурс (СИ) - Кутузова Елена - Страница 56

— Хватит разоряться, — грубости в Степаниде Петровне я тоже не подозревала. — Душу только свою сгубишь. Ладно, к девке я ненависть еще пойму. Но остальные-то причем? Ты же ведала, что на Тоне они не остановятся!

— А мне все равно! Хоть весь мир тот проклятый пусть изведут под корень. С него все наши несчастья начались!

— Дура ты, — Баба Яга жалостливо вздохнула. — Сама, своими руками столько людей положила. И в том мире, и в этом… И ведь не побоялась против богини пойти! Ну, да ладно, пусть с тобой Макошь сама разбирается, ты ее задумку чуть не погубила. А ты, — повернулась она к вознице, — пот по этой тропке ступай, и не смей оборачиваться! Лешак, проводи добра молодца!

В этот раз мне не показалось: деревья задвигались, освобождая путь. «Добрый молодец» рванул прочь не хуже рысака. Баба Яга велела мне ждать и легко вспрыгнула на передок саней:

— Скоро вернусь. От костра чтоб ни ка шаг!

Вернулась она, когда Лешак устал приносить хворост. Огня он не одобрял, но и ослушаться не смел, а когда Баба Яга попрощалась, исчез, как сквозь землю провалился.

— Спокойной ночи! — пожелала она и кивнула на ступу: — Ну, поехали обратно.

Возвращались гораздо медленнее. Ветер уже не норовил снять скальп, да и мороз словно утихомирился.

— Ты чего такая смурная? — Бабе Яге надоело молчание.

— А что… что с Богданой Желановной будет? Куда вы ее…

— К капищу Макоши. Пусть богиня сама решает, что с ней делать.

В мысли полезли отрывочные сведения про человеческие жертвоприношения. Но я, хоть убей, не могла вспомнить: практикуют ли их на Кромке?

— Да не дрожи! Макошь милостива, даже слишком. Жива твоя Желановна останется. Только я бы на твоем месте не радовалась!

— Почему?

При известии, что казни не будет, настроение поднялось.

— Потому! Сама подумай! Если у человека хватило ярости, чтобы жар-птицу поймать, да в другой мир протащить, неужели он успокоиться?

— Это… она?

При воспоминании о пожаре в нос ударил запах гари. Показалось, я снова слышу крики охваченных огнем людей.

— Зачем ей это?

— Так говорил уже: в такой суматохе лихоманке проще проскользнуть между мирами. Я же как нахлестанная металась туда-сюда, врачей водила, знахарей, ловцов, опять же.

— Но, может, это кто другой?

— Если бы. Павел Семенович всех поднял. Берегинь загонял, сам чуть на тот свет не отправился, но выяснил: кормилица князя тулимского решила за него отомстить. Так что… Да ты, милая, не о ней сейчас беспокойся, а о себе. Да и вы — тоже не о том думаете!

Это она сообщила окружившим ступу спецкурсникам. Было видно, что они рады меня видеть. Все до одного. Я тоже радовалась, как ребенок, и меня не пугало даже ближайшее будущее. А оно выглядело нерадостно: встал вопрос о нашем отчислении.

— Сроду такого не было, чтобы всех разом, — ругался куратор. — Додумались, самодеятели! Завтра же документы заберете, учебники сдадите, перед кастеляншей в общежитии отчитаетесь, и по домам!

Мы переглянулись. А оставшись одни, не разошлись по комнатам, а передвинули стол в центр кухни и заварили чай.

— Полгода! Полгода до выпуска! — стонал Артем. — И вот чего я сунулся?

— А смог бы мимо пройти? — поинтересовался Кирилл. — Не смог? Ну и не ной.

Чай допивали в полной тишине а утром, как один, отправились в деканат.

Баба Яга смотрела с интересом. И когда возок остановился у самого костра, встряхнула сковородку и поинтересовалась:

— Какими судьбами, Богдана Желановна?

Что?

Я глазам своим не верила: укутанная в медвежью полость, в расписных санях сидела кормилица князя Зареслава!

Но как она изменилась! Куда делась дородность и важный вид! Пере до мной была уставшая, измученная женщина, почти старуха: похудевшая, седая — нечесаные пряди выбивались из-под шерстяного платка.

— Ты! — зашипела, увидев меня. И тут же застонала Бабе Яге: — Перестань! Жжет! Насквозь жжет!

— A думать надо было! — та поставила сковородку в мгновенно оплавившийся снег. — За что девку погубить хотела? И не испугала же!

— Мне бояться больше нечего, — как только иголка остыла, дыхание Богданы Желановны выровнялось, но голос остался таким же шипящим. — Как князюшки не стало…

— Князь твой в честной битве голову сложил! Антонина тут ни при чем!

— Из-за нее все! Из-за змеи подколодной! Голову вскружила, опоила, увела на смерть неминучую!

— Да что же это… Я не… Не виновата я в его смерти!

— Зареславушка-а-а, — взвыла кормилица и одним прыжком выкинулась из саней. Я едва успела отшатнуться, иначе бы лишилась половины волос.

— Угомонись!

Я не думала, что в Бабе Яге столько сил. Она скрутила бесноватую одним движением, швырнула в снег, где та и осталась лежать, спутанная чарами по рукам и ногам. Но плеваться и проклинать меня не перестала.

— Хватит разоряться, — грубости в Степаниде Петровне я тоже не подозревала. — Душу только свою сгубишь. Ладно, к девке я ненависть еще пойму. Но остальные- то причем? Ты же ведала, что на Тоне они не остановятся!

— А мне все равно! Хоть весь мир тот проклятый пусть изведут под корень. С него все наши несчастья начались!

— Дура ты, — Баба Яга жалостливо вздохнула. — Сама, своими руками столько людей положила. И в том мире, и в этом… И ведь не побоялась против богини пойти! Ну, да ладно, пусть с тобой Макошь сама разбирается, ты ее задумку чуть не погубила. А ты, — повернулась она к вознице, — пот по этой тропке ступай, и не смей оборачиваться! Лешак, проводи добра молодца!

В этот раз мне не показалось: деревья задвигались, освобождая путь. «Добрый молодец» рванул прочь не хуже рысака. Баба Яга велела мне ждать и легко вспрыгнула на передок саней:

— Скоро вернусь. От костра чтоб ни на шаг!

Вернулась она, когда Лешак устал приносить хворост. Огня он не одобрял, но и ослушаться не смел, а когда Баба Яга попрощалась, исчез, как сквозь землю провалился.

— Спокойной ночи! — пожелала она и кивнула на ступу: — Ну, поехали обратно.

Возвращались гораздо медленнее. Ветер уже не норовил снять скальп, да и мороз словно утихомирился.

— Ты чего такая смурная? — Бабе Яге надоело молчание.

— А что… что с Богданой Желановной будет? Куда вы ее…

— К капищу Макоши. Пусть богиня сама решает, что с ней делать.

В мысли полезли отрывочные сведения про человеческие жертвоприношения. Но я, хоть убей, не могла вспомнить: практикуют ли их на Кромке?

— Да не дрожи! Макошь милостива, даже слишком. Жива твоя Желановна останется. Только я бы на твоем месте не радовалась!

— Почему?

При известии, что казни не будет, настроение поднялось.

— Потому! Сама подумай! Если у человека хватило ярости, чтобы жар-птицу поймать, да в другой мир протащить, неужели он успокоиться?

— Это… она?

При воспоминании о пожаре в нос ударил запах гари. Показалось, я снова слышу крики охваченных огнем людей.

— Зачем ей это?

— Так говорил уже: в такой суматохе лихоманке проще проскользнуть между мирами. Я же как нахлестанная металась туда-сюда, врачей водила, знахарей, ловцов, опять же.

— Но, может, это кто другой?

— Если бы. Павел Семенович всех поднял. Берегинь загонял, сам чуть на тот свет не отправился, но выяснил: кормилица князя тулимского решила за него отомстить. Так что… Да ты, милая, не о ней сейчас беспокойся, а о себе. Да и вы — тоже не о том думаете!

Это она сообщила окружившим ступу спецкурсникам. Было видно, что они рады меня видеть. Все до одного. Я тоже радовалась, как ребенок, и меня не пугало даже ближайшее будущее. А оно выглядело нерадостно: встал вопрос о нашем отчислении.

— Сроду такого не было, чтобы всех разом, — ругался куратор. — Додумались, самодеятели! Завтра же документы заберете, учебники сдадите, перед кастеляншей в общежитии отчитаетесь, и по домам!

Мы переглянулись. А оставшись одни, не разошлись по комнатам, а передвинули стол в центр кухни и заварили чай.