Особое обстоятельство (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 41

— Я так и поняла, — многозначительно ответила ему.

Мы снова оказались на улице. День близился к обеду, выглянуло солнце, и былая духота вернулась с удвоенной силой. Было липко и дышалось с трудом.

— Макс сказал, что в номерах установлены камеры. Они работают без записи звука.

Я выругалась, вспоминая, не делали ли мы ничего такого, что могло нас выдать. Ну разве что не довели до логического конца разговор…

— Можем притворяться, — предложила я, — накрыться одеялом и симулировать отчаянный секс.

— Я не симулирую секс, — отрезал Тимур, и я покраснела еще сильнее, — и ни одна женщина не будет симулировать его со мной.

— Что еще сказал Макс?

— На обеде можно найти Когана-старшего.

Мы вышли на центральную улицу, где находился ресторан. На столе лежало меню с одним из трех вариантов обедов, я ткнула в тот, что без мяса.

— У Вас бледные губы, Вы любите запах железной дороги. На Вашем месте я бы начал есть мясо, — тихо, чтобы нас не услышали другие, заговорил Тимур.

— И как это связано?

— Недостаток железа в крови делает кожные покровы бледными и меняет восприятие ароматов. Вам нравится запах краски, метро, лака для ногтей?

— Допустим, — я была крайне удивлена разговорчивостью Байсарова.

— Это один из признаков анемии.

— Спасибо за краткий экскурс по медицинскому справочнику, но мясо я не могу есть.

Он пожал плечами, словно разочаровавшись от моей несознательности. Нам принесли первое, и я пошла мыть руки, оглядывая гостей.

Никого, похожего на нашего старика, в зале не было. Я не видела фотографии антиквара, лишь догадывалась, как он может выглядеть. И совсем не представляла, как вести себя с ним. Никаких инструкций, по крайней мере, для меня. Тимур-то наверняка знает больше, — почему-то его ставили выше меня, и если поначалу это просто бесило, то теперь бесило еще сильнее.

Хотелось позвонить Белогородцеву, убедиться, что с Пашкиным братом все в порядке, но я еще не придумала, как сделать это втихаря.

Обедали мы долго, я пересказывала Тимуру одну из прочитанных недавно книг, он терпел, но слушал, изображая искренний интерес. Воодушевившись, я решила рассказать о еще двух, но Байсаров, допив компот, поставил громко стакан на стол:

— Пойдем?

Я пожала плечами, поднимаясь. Тарелки за нами унесла официантка, сервис здесь организовали на высшем уровне.

Тимур услужливо открыл дверь, пропуская меня первой, и в этот момент я столкнулась с мужчиной, входившим в ресторан. Худой, высокий, со знакомыми чертами лица — я сразу поняла, кто передо мной.

Антикварщик выглядел уставшим и не совсем здоровым — может, это семейная черта? Они были очень, очень похожи с сыном, словно кто-то в фотошопе состарил фотографию Матвея.

— Извините, — я улыбнулась вежливо, и старик ответил мне тем же, блеснув зубами:

— Разве можно не извинить такую милую девушку?

А мне стало не по себе. Что я должна узнать у тебя, Коган? В курсе ли ты, что произошло с твоим сыном? Судя по всему нет, иначе не улыбался бы тут, разгуливая в клетчатой рубашке и модных джинсах по элитному коттеджному поселку, словно за высоким забором остались все проблемы, а его задача — дожить отмеренные дни, по максимуму наслаждаясь жизнью.

На меня накатила волна такого горького разочарования, что я выскочила на свет, боясь нахамить чужому человеку. Что со мной? Разве сделал он что-то плохое, ответив вежливостью на вежливость? Был ли он виноват в том, что Матвей лежит в больнице со сломанными руками?

Но разве в чем-то была виновата и я? Когда стала жить с Пашкой, который обрекал меня на то, как я теперь живу. Оставив совершенно одну, без близких людей, расплачиваться по его долгам, которые не простили даже со смертью.

Виновата ли я была в том, что происходит вокруг? И могла что-то изменить?

— Остудитесь, — Тимур коснулся плеча, переключая внимание на себя.

Но кажется, мои силы были на исходе. Я смотрела на него, но видела чужое лицо.

У Седого глаза черные — настолько, что кажутся нездоровыми.

Он сидит в кресле нашего с Пашей дома, постукивая пальцами по кожаному подлокотнику, ожидая моего ответа. Я разглядываю его лицо, размышляя о том, каково это, чувствовать себя убийцей? Но он даже близко не думает о том, что стал причиной смерти моего мужа.

— Готово, — я протягиваю ему документы, на которых размашисто стоит моя подпись. Дом, машины, дача — все теперь не мое, все чужое. Я не жалею, оставаясь ни с чем. Мной движет лишь одно желание — покинуть наш город, найти себе другое место, которое не будет ничем напоминать о Белогородцеве. Работать в школе, пойдя по маминым стопам, можно в любом городе, и чем дальше он будет от холодного приморского, тем лучше.

— Ты умная девочка, — кивает одобрительно головой Седой, — но это еще не все.

Я чувствую, как отливает от лица кровь; нервно дергаю себя за конец косы, представляя снова тех, кто издевался надо мной в порту и думаю: было бы неплохо умереть прямо сейчас, на его глазах, чтобы не знать, что он предложит мне дальше. Это даже смешно, — представлять растерянный вид преступника, если меня вдруг резко не станет.

— Ты понимаешь, что все ваше имущество не стоит и трети потерянных нами денег. Но ты можешь отработать их…

— Нет, — я вскакиваю, роняя стул, на котором сижу; бросаю взгляд на окно, мечтая выпорхнуть в него, но Седой, чье имя и прозвище так и остается для меня загадкой, шикает:

— Села!

И я замираю, вглядываясь в его губы, пытаясь понять, что он говорит. Слова доходят не сразу, но когда я осознаю, в чем смысл предложения, вздыхаю почти облегченно: по крайней мере, никакого секса.

Седой дает мне на раздумье два дня. За это время я должна освободить квартиру от своих вещей, не думая о Паше. На похороны я уже не попала: лежала в больнице, приходя в себя. Заявление я не писала: люди Седого, пришедшие меня навестить с пакетом фруктов — словно в издевку, — намекнули, что этого делать не стоит.

— Никто не хотел его убивать, — напоследок заявляет он, а я ненавижу мужчину так сильно, что это чувство почти осязаемо. Оно звенит в воздухе, нарастая и заглушая любой другой звук. Как только за ним закрывается дверь, я иду на кухню, и бью посуду, одну за другой, разбивая ее до мелких осколков. В босые ноги впивается стекло, но я не ощущаю боли и не слышу звуков.

Два дня, чтобы решить, согласиться или нет.

Седой обещает, что в таком случае меня не тронут, а я не понимаю, почему он выбрал именно меня. Что, на свете перевелись бабы, способные безропотно выполнять его задания?

Перебирая варианты, я судорожно решаю сбежать. Хватаю свои пожитки, запихивая все необходимое в спортивную сумку. Прячу волосы под тонкий берет, натягиваю шарф и очки, и через заднюю калитку убегаю из дома.

… Меня находят быстро: высаживают из междугородного автобуса еще до того, как он тронется. Всего три часа я верю в то, что все обойдется, а теперь затравленно смотрю на водителя автомобиля, в котором еду в неизвестном направлении, пытаясь понять, не он ли был одним из тех насильников?

Кажется, я запомнила их троих настолько, насколько это было возможно, но черты лица путаются, и из нескольких разных образов складывается один, который я вижу в каждом мужчине. Такие травмы не заживают быстро, — и я не про физические. Стоит сказать спасибо, что издевались надо мной они без всякой фантазий, и тело мое пострадало куда меньше души.

— И куда тебя несло, дура? — спокойно спрашивает тот, что сидит впереди.

— Ну попробовать-то надо было, — тихо отвечаю я. Наверное, именно в тот момент мне становится понятно, что лучше не сопротивляться. Однажды труп врага проплывет мимо меня по реке, а до тех пор нужно терпеть.

В офисе неизвестной мне фирмы, где в кресле руководителя сидит Седой, притворяясь бизнесменом, я чувствую себя неуютно.

— Это было ожидаемо, — наконец, заявляет он, — поэтомы тебя пасли.

— Понятно, — отвечаю равнодушно.

— В общем-то, ты понимаешь, что выбора у тебя не осталось.