Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 28

Зато потом… Потом пространство вокруг меня внезапно наполняется диким ревом и грохотом, разрывающим барабанные перепонки, и в тот же миг я слепну от ярчайшей вспышки. Это потом мне объяснят, что сработала свето-шумовая граната под названием «Заря» (интересно о чем думал ее создатель, придумывая это романическое и отчасти революционное название своему адскому изобретению?). Но там, в подкопе, я этого еще не знаю, и в тот момент, когда она взрывается, мне кажется, что наступил конец. Всем нам. Что сработала какая-то бомба, заложенная теми, кто побывал в схроне Унгерна до нас. Что сейчас всех нас посечет осколками, а обвалившийся потолок подземного хода погребет наши тела под толщей земли. Но вместо этого чувствую, что меня, слепую и полностью оглохшую, куда-то энергично волокут. Видимо на улицу. Потому что, когда зрение возвращается ко мне, я обнаруживаю себя стоящей посреди незнакомого мне двора.

Подозреваю, что это двор того самого дома, где меня держали все это время, но я ведь его никогда толком не видела…

Квадратный мужик в бронежилете и шлеме (мечты сбываются!) что-то спрашивает меня, но я ничегошеньки не слышу. Улыбаюсь неуверенно и указываю ему на свои уши. Он смеется и машет рукой. А потом неожиданно треплет меня по спутанной шевелюре. Федька? Нет, не он. Но этот — тоже свой, почти родной, спаситель. Он усаживает меня на лавочку рядом с колодцем, и убегает назад в дом. Через несколько минут вижу, как из дверей такие же ребята в черных брониках и шлемах выводят немчика и Фонаря. Оспу несут следом. И по тому, как его несут, понимаю, что он мертв…

Не смог он просто сдаться. Да еще тем, кого считал ниже себя по мастерству. Мужские понты… Пожимаю плечами и отворачиваюсь. Сил смотреть на него у меня нет.

Когда освободившие меня ребята поднимают забрала на своих шлемах, принимаюсь искать среди них знакомые лица. Но их нет. Потом понимаю почему — это местный спецназ, из Читы.

Дорогой, когда слух ко мне отчасти возвращается, мне объясняют:

— Лезли сюда ваши москвичи, но наше начальство добро им не дало. Сказало: наша операция.

— А как узнали, где искать-то меня?

— Так у тебя на шее радиомаяк.

Улыбаюсь недоверчиво.

— Ты что ж не знала? Ну даешь. В кулоне на шее. Зона покрытия у него правда небольшая, так что пришлось побегать. Но потом запеленговали четко.

То-то Федька сказал тогда — если он у тебя останется, мне спокойнее будет… Позвонить! Мне срочно надо позвонить. Прошу мобильник у парня, который сидит рядом со мной, развлекая разговорами. Мнется.

— Ты ж, небось, в Москву звонить будешь? Значит по межгороду. А у меня на счету денег — раз, два и обчелся. У нас-то тут люди живут не так, как вы там в столице.

Морщусь. Уж это мне отношение к москвичам. И почему все так уверены, что мы в золоте буквально купаемся? Кстати о золоте! Взглянуть бы хоть полглазиком на все то богачество, из-за которого меня чуть жизни не лишили. Спрашиваю. Парень смотрит удивленно.

— Так там же пусто было…

Вот те на! Я-то думала, что это полицейские до схрона добрались каким-то образом, а оказывается — ничего подобного. Уплыло золотишко. Правду говорят — заговоренное, в руки не дается…

Меня везут в Читу, для начала в какую-то больничку. Здесь мне дают возможность принять душ — надо полагать несет от меня знатно после стольких-то дней. После врачебный осмотр. Тем временем сердобольные сестрички находят мне какую-то одежку. Объясняют, что она из забытых выписавшимися больными вещей. Вид у нее соответственный. Зато все это — и штаны в обтягон (типа леггинсов) и большая мужская рубашка в клеточку — чистое. Не то что мое — вывоженное глиной и пропахшее потом. Только кроссовки на ногах остаются те же.

В больничных тапочках по улице разгуливать — это уж слишком.

Позвонить в Москву по-прежнему не удается. Вот ведь тоже проблема! Были бы у меня деньги, заплатила бы, а так ведь ни копья. Ни документов, ни денег, только вещи с чужого плеча. Красота!

После больницы меня все тем же способом — в полицейском газике, переправляют в какое-то другое, куда более солидное по сравнению с больницей здание. Вскоре понимаю, что это полицейское управление. Или как оно теперь после переименования милиционеров в полицейские называется?

Здесь с меня снимают допрос по всей форме и наконец-то дают позвонить. Какая жалось, что я до такой степени не дружу с цифрами! Больше всего хочется позвонить Федьке, но я, как ни стараюсь, не могу вспомнить его номер, которым и пользовалась-то всего от силы пару раз. Так что звоню маме.

— Анна! Анна, с тобой все в порядке?

— Да, мам, все хорошо.

— Ты где, дорогая моя?

— Мам, я в Чите.

— Это я знаю, мне так и сказали, но где именно?

— В полиции. Вот дали позвонить…

— Ты… Ты здорова?

— Да, мам, со мной нормально обращались. Я… Я потом все расскажу. Не по телефону.

— Да, да конечно. Ты… Тебя в Москву когда отпустят?

Этого я не знаю, о чем и сообщаю обеспокоенной родительнице. Вообще не знаю, как со мной дальше будут поступать. Отправят поездом за госсчет? По этапу? Денег-то на билет у меня нету. И на еду нету, и на гостиницу… И паспорта нет… Получается, что я — натуральный БОМЖ?

Делюсь своими проблемами с пожилым полицейским, которого приставили ко мне в качестве няньки — чаем поить и нервы мне успокаивать, пока остальные более серьезные проблемы решают.

— Да вы не волнуйтесь! На счет паспорта — справочку вам временную выдадим. Это дело нехитрое. А потом домой вернетесь, заявите об утере. Или, может, найдется еще. Он у вас в сумочке был?

— Нет, дома.

— Ну так вообще нечего переживать!

— Но как же я до Москвы-то доберусь? Без копейки денег?

— Так заберут вас в лучшем виде. Звонили. Сказали, что человек уже вылетел.

Сердце сбивается с ритма. Федор? Сама себя обрываю: да не он! Он же наверно еще в больнице. Но оказывается все равно в глубине души надеюсь. Потому как испытываю глубочайшее разочарование, когда вижу перед собой Стрельцова.

— Здорово, подруга. Прикольно выглядишь! Где прикид такой рванула?

— Где-где… В Караганде!

— Крутое местечко, должно быть. Готова отправляться домой? Тебя уж там заждались.

Он забирает меня из полиции и первым делом ведет в ближайший торговый центр, где, несмотря на мое вялое сопротивление, покупает мне белье, джинсы, футболку и новые кроссовки. Все надетое на мне до этого тут же отправляется в помойку. Потом он критически оглядывает мою голову и стремительно тащит меня в парикмахерскую. Дородная мастерица только презрительно губы оттопыривает?

— Вы, девушка, чем голову бжддааа моете?

Чем-чем? Чем было, тем и мыла. А было в той больничке только мыло отечественного производства с земляничным запахом. Хорошо хоть не хозяйственное…

Но настоящий шок ждет маникюршу.

— Вы что землю ногтями рыли? Киваю смирно. Ведь правда рыла.

— Ну совсем женщины с ума с этими дачами посходили! Руки-то беречь надо, руки — это ваше лицо (никогда бы не подумала!), а вам даже перчатки садовые лень надеть.

Честно сообщаю ей, что мне такой вариант просто не предлагали, а то бы я обязательно согласилась. После парикмахерской Стрельцов оглядывает меня критически и удовлетворенно кивает.

— Ну вот, хоть на человека похожа стала. Так хоть есть гарантия, что тебя с твоей бомжацкой справкой вместо паспорта в самолет пустят.

Он оказывается прав. В самолет нас действительно пускают. Дорогой Егор рассказывает мне о том, что Ксюхина бабушка все ещё в Москве. Шарль улетел — у него дела, а она осталась. Сказала: «Пока Аню не найдете, буду вам лично мозги компостировать и на совесть давить». Федя уже не в больнице, а дома. Сильно хромает и ходит пока что опираясь на палочку.

— Хорошо хоть нога левая. Машину водить может без проблем. Коробка-то, слава богу, автоматическая…

Еще сообщает, что моя «сумасшедшая мамаша» (так и говорит) всех затерроризировала настолько, что люди вздрагивают, когда звонит телефон.