Артамошка Лузин. Албазинская крепость (Исторические повести) - Кунгуров Гавриил Филиппович - Страница 14

Лучше Саранчо никто не умел делать и стрел. В его колчане всегда битком набито таких стрел, которые редко можно встретить у самых хороших охотников. Кроме стрел, насмерть разящих лося, медведя, дикого оленя, в колчане Саранчо всегда имелись страшные стрелы: стрела-певунья, ястреб-стрела, вой-стрела, свистун-стрела и множество других.

Выйдет на озеро Саранчо и пустит ястреб-стрелу. Взовьется она над озером, прокричит по-ястребиному — попадают в страхе на озеро утки, тогда и бьет их Саранчо тупыми стрелами.

Пойдет Саранчо в темный лес и пустит страшную вой-стрелу. От дикого воя шарахнутся в страхе звери, а он тут как тут, догоняет зверя с собаками и разит из своего лука без промаха. Дал себе зарок Саранчо: как убьет большого зверя — лося, медведя, оленя, — ставит на берестяной обкладке лука тонкий узор. Не осталось на луке Саранчо места для узоров — столько добыл он зверей!

Панака, Одой и Чалык вышли из чума. Каждый нес свой лук. Не успели они отойти и двух шагов, как услышали лай собак и отрывистое: «Хой! Хой!»

— Едет кто-то, — сказал Панака. — Олень хрипит, устал — большая дорога, видно, у того человека.

На пригорке показались рога оленей. На одном из них верхом сидел человек, три оленя бежали сзади с легкой поклажей.

— Хой! — обрадовался Панака. — Да ведь это славный Саранчо. Ставь, жена, котел на огонь!

Саранчо легко спрыгнул с оленя. Усталый олень тяжело и хрипло дышал.

— Здравствуй, бойе[8]. Я здоров! — сказал Саранчо.

— Здравствуй, бойе. И я здоров! — ответил Панака.

— Здоровы ли твои олени?

— Олени мои здоровы!

— Здоровы ли твои собаки?

— Собаки мои здоровы!

После этого Панака расспросил о здоровье оленей и собак Саранчо.

Вошли в чум. Саранчо сел у входа. Панака упросил гостя обойти огонь и сесть на белую шкуру в почетном углу чума.

— С бедой или с радостью? — спросил хозяин желанного гостя.

— Беда от радости недалеко ушла, — ответил гость скороговоркой. — Что это вы, на охоту собрались?

— У мужичка своего хотели силу мерить, — ответил с достоинством отец и кивком головы указал на Чалыка.

Потом он повернулся, приподнял серую кожаную покрышку и взял в руки большую берестяную чашку, молча поставил ее к ногам гостя. В ней лежало почетное кушанье — только что вынутый розовато-желтый, с кровавыми прожилками сырой мозг дикого оленя. Так же молча он поставил вторую чашку с лакомым угощением — языком оленя.

— Дикого добыли? — спросил гость.

— Двух добыл Одой! — похвастался Панака.

Гость снисходительно оглядел Одоя, сидевшего по другую сторону очага. Увидев Чалыка, прятавшего глаза за спиной Одоя, гость вскочил:

— Хой! Не буду есть, пока глаза мои не увидят стрельбу вашего мужичка.

В голосе гостя звучала добродушная насмешка. Несмотря на усталость и лакомые кушанья, он весь был поглощен желанием скорее увидеть стрельбу.

Все вышли из чума.

— Кукшу птицу стрелять будем или белку искать пойдем? — спросил Панака.

— Не надо…

Гость рассмеялся и вытащил красивую табакерку, искусно сделанную из оленьего рога. У табакерки на тонкой замшевой тесемке висел мешочек, выделанный из зоба утки-нырка. Мешочек красиво был расшит, блестел и переливался.

Гость подошел к своему оленю и повесил табакерку на рог. Панака и Одой переглянулись, женщины от волнения зажмурились.

Чалык взял лук отца, отмерил от головы оленя двадцать пять шагов и намочил слюной стрелу. Расставив широко ноги, он поставил лук одним концом на землю у носка левой ноги, прищурил глаз и с трудом натянул тетиву. Стрела взвизгнула и мелькнула мимо цели. Панака заволновался, но, по уговору, Чалык должен стрелять четыре раза.

Чалык взял вторую стрелу и натянул тетиву сильнее. Стрела молнией метнулась и ударила в табакерку. Удар оказался метким, и табакерка разлетелась вдребезги. Облако табака поднялось над головой оленя. Олень поднялся на дыбы, оборвал ремень и унесся в тайгу.

Все побежали ловить оленя, только гость стоял, сдвинув брови, плотно сжав тонкие губы.

С трудом поймали оленя и пустили в стадо пастись.

Гостя пригласили в чум. Он был недоволен.

— Табакерка — подарок Лантогирского князя, да и табаку ваш мужичок не оставил мне даже с ноготок белки.

Панака молча подал свою табакерку. Лицо его расплылось от счастья, в узких щелках-глазах навернулись слезы, а сердце билось и стучало, будто хотело выпрыгнуть, крикнуть: «Огэ, Панака, сын-то у тебя — ладный сын!»

От котла валил густой пар. Чум наполнился запахом вареного мяса и рыбы. Панака улыбнулся.

— Сначала животам дадим еду, потом — еду ушам нашим: гостя будем слушать.

Гость, при молчаливом одобрении мужчин, съел мозг и язык оленя.

Панака засучил рукава, жена подала ему огромный кусок мяса. Варевом остался доволен: жена знает, что Панака любил вареное мясо с кровью. Первый кусок он подал гостю, второй взял себе, потом потянулись руки Одоя и Чалыка, а остатки Панака бросил женщинам. Ели не торопясь, обглоданные начисто кости кололи ножами и, припав губами, сосали полусырой душистый мозг. Мясо запивали жирным наваром, разлитым в деревянные чашки. Собаки на лету хватали объедки, надоедливо совали носы к чашкам.

Чалык первый раз в жизни сидел во время еды на мужской половине чума. Теперь он настоящий охотник, может, как взрослый мужчина, говорить о мужских делах. От счастья и гордости Чалык высоко держал голову, так что косичка его выбилась из-под шапки, и он так же, как остальные мужчины, бросал женщинам недоглоданные кости, презрительно поджимая при этом нижнюю губу.

Поели сытно, закурили трубки. В знак дружбы гость и хозяин обменялись на одно курево своими трубками.

— Весть привез… — начал гость.

— Худую? — перебил Панака.

В чуме все насторожились, устремили глаза на гостя. Гость не торопясь потянул из трубки, выпустил густое облако дыма и громко сказал:

— Люди не нашего рода в тайге бродят…

— Война! — неожиданно крикнул Чалык, да так громко, что и сам испугался.

— Плохо, когда самый маленький кричит громче большого. — Гость строго поглядел на Чалыка.

Отец сурово скосил глаза. Чалык все понял: гостя обидеть — счастья не видеть.

— Люди эти — с большими красными бородами, волосы у них желтые, как камыш на болотных кочках, а глаза круглые и синие, как снег при луне.

— Лючи (русские), — сурово сдвинул брови Панака. — Добра не будет.

— Лючи, — подтвердил гость. — А ведет лючей эвенк Андогирского рода. Род этот кочует у страшного моря Байкал.

— Худой род! — рассердился Панака и сплюнул на мягкие шкуры.

Гость кивнул головой и тоже рассердился:

— Привел эвенк лючей к верховьям нашей реки — Нижней Тунгуски. Дальше вести — смерти боится. Трусливая мышь!

— Андогирский род еще не залечил ран от стрел нашего рода, — вмешался Одой.

— Наши стрелы и ножи они тоже не забыли! — с гордостью добавил гость.

— Видно, им этого мало, изменникам! — сжал кулаки Панака. — Ножи надо точить, к стрелам наконечники острые готовить. Изменники хуже дикого волка!

— Война! — не утерпел Чалык, но его дернул за рукав Одой.

Стиснули люди зубы до боли, бились сердца, переполненные ненавистью. В гневе забыли гостя спросить, зачем ведет в тайгу людей эвенк Андогирского рода.

— Лючи с войной идут? — забеспокоился Панака.

— Без войны, — спокойно ответил гость. — Пушнину хотят менять, товар давать. Огненной воды везут много.

Задумались люди. Вмешалась жена Панаки, старая Тыкыльмо:

— Уши мои слышали, что у лючей товар добрый: котел, чайник, чай густой, камни сладкие, мука белая для лепешек.

— Глупая утка! — рявкнул Панака. — У тебя голова, как хвост у оленя, — во все стороны дрыгает. Не слушайте ее… Куда кочевать будем? Где спасемся от беды?

— Худая пора.

— Худая, — согласился Панака. — Сейчас кочевать тяжело, надо ждать, когда вода в реках на место станет.