Артамошка Лузин. Албазинская крепость (Исторические повести) - Кунгуров Гавриил Филиппович - Страница 82

Иезуит вежливо убеждал посла:

— Богдыхан давно неведомо присутствует в зале… Грамота русского царя известна богдыхану…

Мандарин подсунул Спафарию крошечный бамбуковый столик, чтобы он мог поставить ларчик. Спафарий повиновался.

Вновь ударили бубны, барабаны, литавры.

Спафарий сожалел об уступке, допущенной им, гневно посматривал в глубину зала. Занавесь распахнулась. Спафарий увидел молодого человека лет двадцати четырех, с лукавыми подвижными глазами, тонкими усиками, царственным, надменным лицом. Сидел он на возвышении, утопая в шелку, в бархате.

На нем желтая шелковая одежда, расшитая золотыми драконами, на ногах — светло-синие туфли с толстой мягкой подошвой. Позади трона, над головой высокие опахала из павлиньих перьев.

По правую руку богдыхана находился его советник — седовласый старец со строгим сухим лицом, в просторной длинной одежде темного цвета, по левую — главный сановник двора. Перед главным сановником стоял лакированный столик с фарфоровым чайным прибором и маленькой блестящей шкатулкой. В ногах богдыхана расположились близкие родичи: братья, племянники, дяди.

Богдыхан не смог скрыть удивления, заметно волновался, неловко теребил шелковый шнурок. Тонкие усики повелителя вздрагивали.

Спафарий шагнул, отвесил только один глубокий поклон и сел на подушку в отдалении от богдыхана.

По залу пролетел легкий шепот: первая дерзость русского посла не прошла незамеченной.

Несколько минут никто не шевелился: богдыхан рассматривал посла.

Перед Спафарием поставили крошечный лакированный столик. Неслышно шагая по коврам, скользили слуги, разносили чай в фарфоровых чашках. Кан-си трижды посылал кушанья со своего столика русскому послу: кубок с черным вином, золотые ломтики дыни, чашечку крупнозернистого риса.

Между Спафарием и троном появился человек; в нем он узнал переводчика и понял: наступила решающая минута — переговоры.

Гортанный тонкий голос богдыхана резанул ухо Спафария. Родичи и сановники торопливо отбивали поклоны. Спафарий сидел спокойно.

Переводчик, низко склонившись, перевел слова богдыхана.

Кан-си сказал Спафарию:

— Говорю сверху на низ… Страна Элосы далеко, вижу это по усталому и обветренному лицу посла… Страна Элосы богата, я вижу на твоих плечах дорогое одеяние… Богатый поймет только богатого, умный — умного… Я буду спрашивать тебя, ты отвечай мне.

Водворилась тишина.

Богдыхан спросил:

— Какую звезду посол считает вечной подругой луны?

Придворные, подобострастно глядели на мудрого богдыхана, гордясь его недосягаемой ученостью.

Спафарий подумал: «Смеется царек китайский, за младенца меня почитает».

Он побагровел, раздраженно бросил богдыхану:

— На небе не бывал, звезд там не считал!

Иезуит-переводчик вздрогнул: он не решался передать Кан-си дерзкие слова.

Кан-си ждал. Услышав слова переводчика, сановники попадали и боялись оторвать голову от пола. Кан-си не сводил глаз со Спафария, силясь разгадать человека, от которого исходят неслыханные по дерзости слова.

Дрожащей рукой богдыхан взял чашечку, слегка щелкнул по ней ногтем. Подобно флейте запел тончайший китайский фарфор, нежный звон разлился по залу. Богдыхан лукаво скосился, сдержанно спросил:

— Умеют ли в стране Элосы делать чашки тонкого небесного камня, с голосом райской птицы?

Спафарий обиделся еще больше, скрыв волнение, разгладил волнистую бороду, не торопясь, степенно ответил:

— Горшечником не бывал, я есть царский посол…

Кан-си вновь устремился глазами на посла при глухой тягостной тишине зала смотрел, не отрываясь, до тех пор, пока не устал.

Порывисто поднявшись, богдыхан дал знак. Ударили барабаны, заухали бубны. К Спафарию подошли люди сумрачные, свирепые; бесцеремонно взяли его под руки, вывели из зала.

Кан-си скрылся в боковой двери и направился в дворцовое книгохранилище. Раскрыв огромную, в деревянных обложках книгу, углубился в чтение.

Долго разбирал сложнейшие колонки иероглифов, мучительно искал объяснение случившемуся: богдыхан советовался с древнейшими из древнейших.

Мудрость книг не знает пределов, древнейшие находили непоколебимые истины даже в споре с могущественным небом, и Кан-си нашел точный ответ: еще не родилась новая луна после дня Ханьшицзе, а во сне богдыхан видел огонь и дым. Что может быть хорошего, если в день Ханьшицзе богдыхану приснился огонь и дым?

Хуже ничего быть не могло…

Кан-си бережно положил тяжелую книгу.

Русского посла он приказал запереть, держать под караулом строго. Подслухов послать, нарядив их купцами, вести приносить до солнца каждого дня.

Невиданно, чтобы камыш гнулся и не ломался.

Пусть непокорный покорится!.. А богдыхан сыщет в мудрых книгах, как поступали древнейшие с непокорными иноземцами.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Январские ночи морозны. Небо сине. Звезды ярки.

Спит Москва, в снег закутана, словно в заячье одеяло; снег сугробист, синь. Москва — Руси столица — пробуждается рано. Чуть зардеет первый отблеск зари, расцветает она в белосиянии, загорается золотом куполов; по кривым улицам тянутся длинной вереницей возки, скачут конники, спешит мелкий служилый народ, купцы, ремесленники и иной люд. На базарных площадях гам, брань, споры. Люд московский шумит спозаранку.

Посреди Москвы стоит великий Кремль. А в Кремле живет государь, властелин Руси. Башни кремлевские высоки, стены каменные крепки, ворота глухи. И что за теми кремлевскими стенами делается, знает лишь царь да его ближние помощники. На то он и Кремль. Испокон веков так повелось: царь в Кремле, а народ подле.

Боярин Матвеев встал рано, сотворил утреннюю молитву, наряд боярский надел и вышел из хоромин во двор. Зевнув, оглядел небеса.

— День яснолик, то примета добрая…

Встал боярин рано неспроста, тому причина — именины царя. Хлопот у боярина много, дел не счесть. Торопясь, боярин вошел в трапезную палату, ел нехотя. Перекрестился, набросил на плечи шубу, сошел с крыльца, сел в возок: надо было боярину в посольском приказе вести новые собрать, чтобы в утреннюю встречу рассказать царю все подробно.

В посольском приказе ждали гонцов из Сибирской земли. По дорогам кружила метель, снежные горы наметало огромные, оттого гонцы замешкались и на Москву к сроку не попали.

А по Москве плыли вести тревожные. И хоть стены Кремля толсты и высоки, а ворота глухи, вести доходили и до царских палат. Иные люди шептали, а иные, не таясь, говорили, что-де Руси ныне неуспех полный, а государю русскому — кручина и печаль. Земли-де Сибирские, повоеванные Ермаком еще при царе Иване Грозном, ныне пали. Отвоевали их мунгалы. Царев же посол, Николай Спафарий, по прозвищу Курносый, нерусских кровей человек, грамоту царскую изодрал в мелкие лоскутки, посольство бросил и даже икону святого Спаса нехристям отдал на поругание. Сам же богдыхану бил челом низко, ногу ему целовал и при дворе его десятым боярином служит.

В посольском приказе людно, шумно. Думный дьяк встретил боярина на крыльце:

— Три гонца прибыли, боярин!..

— Откуда ж гонцы?

— Сибирской земли посланцы.

Боярин резво вошел в приказ. Грамоты отобрал и поехал к царю.

Царь сидел хмур и невесел. Боярин хотел доброй вестью порадовать, царю сказал громко:

— Великий государь, грамотки дальних земель присланы.

Царь головы не поднял.

— Читай, боярин, неторопливо, внятно…

Боярин печать снял, развернул грамотку. Писал воевода Нерчинского острога Даршинский. Воевода сетовал на царского посла Николая Спафария: посол тот его, воеводскую, руку отвел, грабежников и воров, что воровскую поставили крепость на Амуре-реке, казнить не велел, а приказал пустить с миром. Неладное посол надумал и тем ворам волю дал, а надобно тех воров побить, повывести, чтоб и другим неповадно было грабежничать да бродяжничать, да воеводам царским смертью угрожать.