Артамошка Лузин. Албазинская крепость (Исторические повести) - Кунгуров Гавриил Филиппович - Страница 9
- Предыдущая
- 9/106
- Следующая
— Худая примета! — в десятый раз твердил купец Войлошников, стоя на крыльце своей избы.
Ему отвечал купчина Свершников:
— Быть войне, не иначе как с бурятскими да монгольскими ханами!
— Аксинья моя дурное на небе видела, — кричал Войлошников: — звезда летела, а хвост у нее длинный, в полнеба, синими огнями рассыпался. К войне!
Воевода Савелов подобрел, ходил потупившись. Но казаки и горожане слышать о нем не хотели, недобрым словом вспоминали, грозились побить. Всем неугоден был злобный лиходей-правитель.
Весной по первому водному пути прибыла в Иркутск жена покойного воеводы с маленьким сыном. На берегу Ангары собрались жители городка. Дощатый парусник, рассекая крутую волну, ударился о берег. Из дощаника вышли невысокая, с усталым лицом женщина и мальчик. Мужчины сбросили шапки, пестрая толпа сгрудилась на берегу. Женщина с трудом протолкалась, ее усадили на длинные дрожки, и она уехала на государев двор.
Поплыли по городу липкие слушки. На перекрестке встретились две бабы — Маланья Корноухова и Лукерья Зипунова. Встретились и зашептались:
— Слышала?
— Нет. Говори, говори!
— Воеводу-то батюшка великий государь нам послал, слышала?
— Как не слыхать! Хоть краем уха, но что-то такое слышала. Сказывай! Ты и умница, и разумница, и голова пресветлая. Сказывай! — торопила Лукерья.
Маланья нараспев тянула:
— Государя нашего пресветлого помощник…
— Да-а… Вон как! Помощник? Да-а!
— Дорогой-то умер, — сказывала Маланья. — Только не умирал, касатка, не умирал!
— Жив?
— Нет, в могилке, на спокое его душенька, на спокое… Только не умирал.
— Как так?
— Злодеи покончили.
— Злодеи?..
Маланья прилипла к самому уху Лукерьи и, оглядываясь, шептала:
— Наш воевода-лиходей тех злодеев подослал.
— Ох! Казнитель, бога не боится!
— Сказывают, послал и наказал: вы, мол, его сыщите, но не режьте его, и не стреляйте, и не душите. И подал лиходей вот такусенький узелок — с человеческий ноготок. Да-а! А в том узелке черное зелье заморское. Подсыпали того зелья злодеи в квас. Выпил воевода — был и не стало его.
— Царство ему небесное!..
Послышались шаги. Бабы разбежались в разные стороны.
У воеводского дома собрался народ. В полдень ударили в огромные барабаны. Знамена поставили в ряд.
Казачий старшина Никита Бекетов поднялся на помост:
— Вольные казаки! Докуда муки принимать будем? Спихнем воеводу! Спихнем негодного!
— Спихнем! — зашумела толпа.
— Вор!
— Лиходей!
— Спихнем и к великим государям в кандалах отправим.
— Великие государи нам нового воеводу пожаловали. Но не суждено ему нами править…
— Царство ему небесное!..
— Сын у него остался, его и примем воеводой!
— Малолетен! — возразил казак Еремей Седло.
— Из-за малолетства глуп, — добавили из толпы.
— Помощника сподручного выберем, — объяснил Бекетов. — Так и великим государям отпишем.
— Кого выберем?
— Перфильева, сына боярского.
— Перфильева!..
— Согласны? — спросил Бекетов.
— Согласны!
Так, не дождавшись нового воеводы, самовольно выгнали казаки ненавистного Савелова и назначили малолетнего Полтева, а к нему в правители — городским выборным судьей — поставили сына боярского, иркутского жителя Перфильева. Малолетний Полтев был для видимости, полновластно же воеводствовать стал Перфильев.
Стоял городок, твердыня царская; охраняли казаки, как и прежде, рубежи от набегов разбойных ханов, от монгольских и бурятских князей.
Егорка Ветродуй
Еще одна обязанность прибавилась Артамошке: надо было день-деньской забавлять батюшку воеводу. Тянулись горькие дни, медленно тянулись, будто нитка суровая, бесконечная. Воеводиха драла уши Артамошке за каждую малость. Озлобился он, смотрел на людей волчонком.
Обидно: из воеводского служки сделали теперь его нянькой малолетнего воеводы. Служилые людишки — и те скалили зубы, над Артамошкой потешались и обзывали его воеводской нянькой.
А Перфильев вызовет его и твердит:
— Береги батюшку воеводу. Чуть что — не помилую!
Артамошка молча кланяется и думает: «Хитер, пес, хитер! Сам правит, а о парнишке заботу показывает…»
Одно несчастье за другим преследовало Артамошку. Началось с малого: играл он в костяшки с воеводой и обыграл его. Воевода обозлился, отобрал костяшки и в кровь расцарапал лицо Артамошке. Не стерпел обиды Артамошка, забыл все наказы Перфильева, вцепился воеводе в волосы, прижал его к земле, навалился коленом и отшлепал. Сбежались слуги. Примчалась воеводиха, всплеснула руками и заголосила.
— Драть озорника! — с гневом сказал Перфильев.
Но Артамошку будто ветром сдуло. Перевернули весь двор — не нашли.
Прошло три дня. Казак Селифанов пришел к Перфильеву и сообщил: в кустах на воеводском кладбище, между двумя свежими бугорками могил, лежит Артамошка и плачет.
Перфильев распорядился наказать его по первому разу легко — дать ему десять кнутов. Но казак переступал с ноги на ногу и не уходил.
— Ну что? — рассердился Перфильев.
— Не стоило бы драть парнишку, обождать бы чуток.
— Что ждать?
— Сирота он круглый, ночью мать у него померла.
— Ну, обождем, — согласился недовольным голосом Перфильев.
Шли дни, Артамошка, вяло передвигая ногами, ходил по двору, нехотя собирал разбросанные воеводой костяшки и думал: «Сбегу, как мой тятька сбежал, в леса сбегу», — и захлебывался слезами.
Вихры спадали ему в беспорядке на лоб, а мальчишески задорные глаза смотрели теперь строго и зло.
Под воскресный день, когда площадь кишела народом, а за околицей звенели девичьи голоса, разразилась неожиданно гроза над головой Артамошки: потерялась государева печать.
А случилось это так. Пришел Артамошка с малолетним воеводой в приказную избу. Увидел воевода, как ставит печать письменный голова, и пристал: дай да дай! Тот — туда-сюда, как откажешь!
— Смотри, батюшка воевода, не оброни, избави бог. — И, обращаясь к Артамошке, строго наказал: — Гляди, озорник, не то… — и погрозил пальцем.
Письменного голову позвал Перфильев. Он подошел к воеводе и хотел отобрать печать, но тот укусил его за руку, засмеялся и печать не отдал.
Письменный голова, пятясь вышел. Воевода повертел печать и покатил ее по полу.
— Ой, — вскрикнул Артамошка, — не катай! Не дай бог, утеряется — смерть.
— Не лезь, а то мамке скажу! — оттолкнул Артамошку воевода и покатил печать.
Артамошка, как кот за мышью, следил за печатью — не спускал с нее глаз. Раз даже схватил ее в руки и удивился: «Вот она какая!» Воевода вырвал печать и опять со смехом покатил ее по полу. Вот в это время и случилась беда.
Раздался грозный голос Перфильева:
— Артамошка!
Артамошка со всех ног бросился к нему, а про печать забыл. Когда он вернулся, то застал воеводу в слезах и сразу догадался:
— Печать где?
— Тут…
— Где тут?
— Ту-ут, — плакал воевода и показал куда-то в темный угол.
У Артамошки опустились бессильно руки, задрожали губы.
Вбежал письменный голова:
— Батюшки, загубили мою голову! — и заметался по избе.
Бросив свирепый взгляд на Артамошку, он так ударил его, что у Артомошки дыхание перехватило и в глазах помутилось.
— Драть! — орал письменный голова.
Прибежал Перфильев, вбежали дворовые людишки.
— Горе!.. Печать, государева печать… Ой, горе!.. — восклицали вокруг.
Перфильев схватил Артамошку за вихры:
— Печать где? Насмерть засеку! Ищи, подлец!
Все ползали по полу, шарили, но печати не было.
— Дать розог! — прошипел Перфильев и, обращаясь к письменному голове, добавил: — Ищи!.. В кандалах сгною! Понял?
Тот вздрогнул и съежился.
Когда все ушли, письменный голова подошел к воеводе и ласково зашептал:
— Сыночек, вот ты держал печать, вертел ее в руках…
- Предыдущая
- 9/106
- Следующая