Легенда об Уленшпигеле - де Костер Шарль - Страница 53

• Предыдущая
• 53/125
• Следующая

Это ходатайство получило название «Соглашение».[134]

Берлеймон[135] , который впоследствии предал родину и учинил в отечестве своем жестокую расправу, находился в эту минуту подле герцогини; глумясь над бедностью некоторых конфедератов-дворян, он сказал правительнице:

– Не бойтесь, ваша светлость, – это же нищие – это же гёзы!

Этим он хотел сказать, что дворяне разорились то ли на коронной службе, то ли стараясь перещеголять по части роскоши испанских сеньоров.

Выражая свое презрение к словам Берлеймона, конфедераты потом объявили, что они «почитают за честь именоваться и называться гёзами, ибо они обнищали, служа королю и заботясь о благе народном».

Они стали носить на шее золотую медаль, на одной стороне которой было вычеканено изображение короля, а на другой – две руки, сплетенные над нищенской сумой, и надпись: «Верны королю вплоть до нищенской сумы». На шляпах и шапках они носили золотые бляшки в виде кружек и шапчонок, какие бывают у нищих.

А Ламме между тем по всему городу проминал свое пузо в поисках бесследно пропавшей жены.

В одно прекрасное утро Уленшпигель ему сказал:

– Пойдем засвидетельствуем свое почтение одной высокопоставленной, родовитой, могущественной и грозной особе.

– А эта особа скажет, где моя жена? – осведомился Ламме.

– Коли знает, так скажет, – отвечал Уленшпигель.

И они отправились к кутиле Геркулесу Бредероде.

Он был во дворе своего замка.

– Ты зачем пришел? – спросил он Уленшпигеля.

– Поговорить с вами, ваше сиятельство, – отвечал Уленшпигель.

– Говори, – сказал Бредероде.

– Вы – прекрасный, отважный, могущественный рыцарь, – начал Уленшпигель. – Много лет назад вы раздавили одного француза в панцире, как слизняка в ракушке. Но вы человек не только могущественный и отважный, но еще и мудрый. Зачем же вы носите медаль с надписью: «Верны королю вплоть до нищенской сумы»?

– Вот именно: почему, ваше сиятельство? – подхватил Ламме.

Бредероде молча смотрел на Уленшпигеля. Тот продолжал:

– Почему вы все, важные господа, желаете пребывать верными королю вплоть до нищенской сумы? За какие такие особые милости, за какие такие благодеяния? Не лучше ли, чем присягать ему на верность вплоть до нищенской сумы, отобрать у этого палача все его владения, чтобы он сам присягнул на верность нищенской суме?

Ламме одобрительно кивал головой.

Бредероде окинул Уленшпигеля зорким взглядом и, удостоверившись, что лицо у парня хорошее, усмехнулся.

– Если ты не лазутчик короля Филиппа, то ты добрый фламандец, – молвил он. – Я тебя награжу и в том и в другом случае.

Он повел Уленшпигеля в буфетную, Ламме последовал за ними. В буфетной Бредероде изо всех сил дернул Уленшпигеля за ухо.

– Это если ты лазутчик, – пояснил Бредероде.

Уленшпигель не пикнул.

– Принеси ему глинтвейну, – обратился к ключнику Бредероде.

Ключник принес чашу с душистым глинтвейном и большой кубок.

– Пей, – сказал Уленшпигелю Бредероде, – это за то, что ты добрый фламандец.

– Ах, добрый фламандец! – воскликнул Уленшпигель. – На каком прекрасном, на каком душистом языке говоришь ты со мною! Святые и те так не говорят.

Выпив с полкубка, он отдал остальное Ламме.

– А кто этот пузан, который получает награды, ничего не свершив? – осведомился Бредероде.

– Это мой друг Ламме, – пояснил Уленшпигель. – Когда он пьет глинтвейн, ему кажется, что он непременно найдет жену.

– Да, да, – подтвердил Ламме, благоговейно прикладываясь к кубку.

– Куда же вы теперь направляетесь? – спросил Бредероде.

– Мы идем искать Семерых, которые должны спасти землю Фландрскую, – отвечал Уленшпигель.

– Кто эти Семеро? – спросил Бредероде.

– Дайте найти – тогда я вам скажу, кто они такие, – отвечал Уленшпигель.

Ламме повеселел от вина.

– Тиль, – сказал он, – а не поискать ли нам мою жену на луне?

– Вели поставить лестницу, – отвечал Уленшпигель.

Был май, зеленый май, и Уленшпигель сказал Ламме:

– Вот и чудный май на дворе! Заголубели небеса, залетали веселые ласточки, ветви деревьев покраснели от сока, земля жаждет любви. Самая пора вешать и сжигать людей за веру! Славные, милые инквизиторы и до нас добираются. Какие у них честные лица! Им дана власть исправлять, карать, позорить, предавать светскому суду, им дано право иметь свои особые тюрьмы (чудный месяц май!)... хватать, судить не по закону, сжигать, вешать, сечь головы, закапывать живьем женщин и девушек... (Зяблики поют!) Милые инквизиторы учредили особый надзор за людьми зажиточными. Король унаследует их достояние... Танцуйте же, девушки, на лугу под звуки волынок и свирелей! О чудный май!

Пепел Клааса бился о грудь Уленшпигеля.

– Идем! – сказал Уленшпигель Ламме. – Блажен, кто в эти черные дни сохранит прямоту души и меч свой будет держать высоко!

В один из августовских дней Уленшпигель шел в Брюсселе по Фландрской улице мимо дома Яна Сапермиллементе, которого называли так потому, что его дед со стороны отца в гневе употреблял это слово как бранное, дабы не изрыгать хулы на пресвятое имя Господне. Помянутый Сапермиллементе был по роду своих занятий вышивальщик, но так как он не только оглох, но и ослеп от пьянства, то вместо него вышивала господам камзолы, плащи и туфли его жена, старая ведьма. Их миловидная дочка тоже в помощь матери занималась этим прибыльным делом.

И вот, проходя мимо их дома, Уленшпигель увидел в окне девушку и услышал ее голос:

– А хоть бы и я! – молвил Уленшпигель.

– Ты? – спросила девушка. – Ну-ка, подойди поближе, я на тебя погляжу!

А он ей:

– Отчего это ты в августе спрашиваешь о том, о чем брабантские девушки спрашивают в самом конце февраля?

– Им только один месяц в году посылает женихов, а мне все двенадцать, – отвечала девушка. – И вот перед наступлением каждого из них, в шесть часов вечера, я вскакиваю с постели, задом наперед делаю три шага к окошку и говорю то, что ты сейчас слышал. Затем поворачиваюсь и делаю задом наперед три шага к кровати – и так до самой полуночи, а в полночь ложусь и засыпаю в надежде, что мне приснится суженый. Но месяцы, милые месяцы – они ведь злые насмешники, и снится мне не один суженый, а целых двенадцать сразу. Коли хочешь, будь тринадцатым.

– Другие приревнуют, – возразил Уленшпигель. – Твой клич тоже, стало быть, «Избавление»?

Девушка зарделась.

– Да, «Избавление», – отвечала девушка, – я знаю, чего хочу.

– И я знаю, – подхватил Уленшпигель, – вот я тебе его и несу.

– Подожди! – сказала она, улыбаясь и показывая белые зубки.

– Да чего ждать-то? – возразил Уленшпигель. – Не ровен час, дом мне свалится на голову, ураган сбросит в ров, бешеная собака укусит за ногу. Нет, я не согласен ждать!

– Я еще молода, – сказала девушка, – я гадаю о суженом только по обычаю.

Уленшпигель опять подумал о том, что брабантские девушки гадают о суженом перед наступлением марта, а не в пору жатвы, и в сердце к нему закралось сомнение.

– Я еще молода, я гадаю о суженом только по обычаю, – улыбаясь, повторила девушка.

– Будешь ждать, пока состаришься? – снова заговорил Уленшпигель. – Прогадаешь!.. В первый раз вижу такую округлую шею, такие белые фламандские груди, полные сытного молока, которым вскармливают сильных мужчин.

– Полные? – переспросила она. – Пока еще нет. Уж больно ты скор, прохожий!

– Ждать? – повторил Уленшпигель. – До тех пор, пока у меня все зубы выпадут и я уже не смогу тебя съесть в сыром виде, красотка? Что ж ты не отвечаешь? Только карие глазки твои и вишневые губки смеются.

• Предыдущая
• 53/125
• Следующая