Легенда об Уленшпигеле - де Костер Шарль - Страница 89

• Предыдущая
• 89/125
• Следующая

– ’Т is van te beven de klinkaert! ’Т is van te beven de klinkaert!

– Чтобы вы слишком много не болтали, семеро доставят вас связанными в Петегем, к гёзам, – продолжал Уленшпигель. – В море вам выдадут по десять флоринов на брата, а до тех пор вы пребудете верны хлебу и вареву из походной кухни, в чем мы и не сомневаемся. Если вы докажете свою храбрость, то при дележе добычи вас не забудут. Если попытаетесь бежать, вас повесят. Если избегнете веревки, то уж от ножа не уйдете.

– Мы служим тому, кто нам платит, – сказали сыщики.

– ’Т is van te beven de klinkaert! ’T is van te beven de klinkaert! – повторяли семеро и Ламме, постукивая по столу черепками горшков и осколками бокалов.

– Вы возьмете с собой старуху Стевен, Жиллину и еще трех девок, – сказал Уленшпигель. – Если кто-нибудь из них попробует улизнуть, зашейте беглянку в мешок – и в воду.

– Он меня не убил! – выскочив из своего угла, воскликнула Жиллина и, размахивая виолой, запела:

Старуха Стевен и три девки чуть не плакали.

– Не бойтесь, красотки, – сказал девкам Уленшпигель. – Вы такие славненькие и хорошенькие, что все вас будут целовать, миловать, ласкать. Вам выделят часть всего, что удастся захватить у неприятеля.

– Мне-то уж ничего не дадут – я стара, – захныкала старуха Стевен.

– Грош в день положат тебе, крокодил, – сказал Уленшпигель, – и будешь ты прислуживать этим четырем прелестным девушкам: будешь стирать им юбки, простыни и сорочки.

– Это я-то? О Господи! – простонала старуха.

– Ты долго ими помыкала, – осадил ее Уленшпигель. – Они торговали своей красотой, а денежки ты забирала себе да еще держала девушек в черном теле. Можешь хныкать и реветь сколько душе угодно – все будет так, как я сказал.

Тут четыре девки давай хохотать, давай над старухой Стевен глумиться и показывать ей язык.

– Всему на свете бывает конец, – говорили они. – Кто бы мог подумать, что выжигу Стевен ожидает такая участь? Она будет работать на нас, как рабыня. Дай Бог здоровья сеньору Уленшпигелю!

А Уленшпигель приказал мясникам и Ламме:

– Очистите винный погреб и заберите деньги – это пойдет на содержание старухи Стевен и четырех девиц.

– Старая жадюга зубами скрежещет, – говорили девицы. – Ты нас не жалела, и мы тебя не пожалеем. Дай Бог здоровья сеньору Уленшпигелю!

Затем три девицы обратились к Жиллине:

– Ты была ей дочерью и добытчицей, ты делилась с ней деньгами, которые тебе платили за твое подлое наушничанье. Хоть ты и в парчовом платье, а посмей-ка нас теперь бить и оскорблять! Ты нас презирала, потому что на нас бумазейные платья. Но ведь все твои наряды – это кровь твоих жертв. Давайте стащим с нее платье – между ней и нами не должно быть никакого различия.

– Этого я вам не позволю, – объявил Уленшпигель.

Тут Жиллина бросилась ему на шею.

– Дай Бог тебе здоровья! – сказала она. – Ты не только не убил меня – ты не хочешь, чтобы я ходила замарашкой!

Девицы ревниво поглядывали на Уленшпигеля и говорили между собой:

– Он, как и все, без ума от нее.

А Жиллина запела под звуки виолы.

Семеро двинулись по берегу Лиса в Петегем, уводя с собой сыщиков и девиц. Дорогой они напевали:

– ’Т is van te beven de klinkaert! ’T is van te beven de klinkaert!

На рассвете они приблизились к лагерю и запели жаворонком, а в ответ им раздался боевой клич петуха. Над девицами и сыщиками был учрежден строгий надзор. Со всем тем на третий день Жиллину нашли мертвой – кто-то воткнул ей в сердце длинную булавку. Три девицы заподозрили старуху Стевен, и она предстала перед военным судом, состоявшим из капитана, взводных и сержантов. На суде она добровольно созналась, что убила Жиллину из зависти к ее красоте и за то, что Жиллина обходилась с ней как со своей рабыней. И старуху Стевен повесили, а потом закопали в лесу.

А прекрасное тело Жиллины предали земле лишь после того, как над ней были прочтены заупокойные молитвы.

Между тем два сыщика, подученные Уленшпигелем, явились к куртрейскому кастеляну, ибо дело о шуме, гаме и погроме в заведении старухи Стевен должен был разбирать не кто иной, как помянутый кастелян, поелику дом старухи Стевен находился в черте его кастелянства и, следственно, весь этот ночной переполох городским властям был неподсуден. Рассказав сеньору кастеляну все по порядку, сыщики заговорили в высшей степени уверенным, естественным и в то же время смиренным тоном:

– Уленшпигель и его верный и близкий друг Ламме Гудзак, заходившие в «Радугу» отдохнуть, никакого касательства к убийству проповедников не имеют. У них даже есть пропуска, подписанные самим герцогом, – мы их собственными глазами видели. Убили проповедников вовсе не они, а два гентских купца: один – тощий, а другой – во какой толстый. Купцы все как есть у старухи Стевен разнесли и дернули во Францию да еще четырех девок угнали для забавы. Мы совсем уж было их сцапали, да за них заступились семеро мясников, самых здоровенных во всем городе. Они связали нас и увели, а отпустили уже во Франции. Вот и рубцы от веревок. Еще четыре сыщика следуют за ними по пятам и только ждут подмоги, чтобы схватить их.

Кастелян за верную службу пожаловал им по два каролю и велел выдать им новую одежу.

Затем он поставил в известность Фландрский совет, Куртрейский суд старшин и другие суды о том, что настоящие убийцы обнаружены.

Сообщил он об этом во всех подробностях.

Члены Фландрского совета, а равно и других судов были ошеломлены.

И все превозносили кастеляна до небес за его прозорливость.

А тем временем Уленшпигель и Ламме в мире и согласии двигались по берегу Лиса в Гент, и оба мечтали попасть в Брюгге, где Ламме надеялся найти жену, и в Дамме, куда не чаял как добраться Уленшпигель, все мысли которого были теперь с Неле, страдавшей за свою безумную мать.

В Дамме и его окрестностях с некоторых пор чинились неслыханные злодейства. Если было заранее известно, что какой-нибудь паренек, девушка или же старик собираются в Брюгге, в Гент, в любой другой фландрский город, в любое селение и берут с собой деньги, то их неукоснительно находили потом убитыми и раздетыми догола, со следами чьих-то длинных и острых зубов, перегрызших им шейные позвонки.

Лекари и цирюльники определили, что это зубы крупного волка. «Загрызал волк, а грабили потом, конечно, воры», – говорили они.

Сколько ни искали воров – так и не нашли. Про волка скоро забыли.

Именитые граждане, самонадеянно пускавшиеся в путь без охраны, исчезали бесследно, и все же бывали случаи, когда хлебопашец, ранним утром выходивший работать в поле, обнаруживал волчьи следы, а затем его собака, разрывая лапами землю, откапывала мертвое тело с отпечатком волчьих зубов на затылке, за ухом, иногда на ноге, причем непременно сзади, с раздробленными шейными позвонками, с раздробленной костью на ноге.

Крестьянин в ужасе бежал к коронному судье, а тот вместе с секретарем суда, двумя старшинами и двумя лекарями немедленно выезжал на место происшествия. Тщательно и внимательно осмотрев мертвое тело, а если лицо еще не было изъедено червями, то и установив звание убитого, как его имя и какого он роду-племени, они всякий раз невольно дивились тому, что волк, обыкновенно загрызающий свою жертву с голодухи, тут не польстился на мясо.

Жители Дамме были до того напуганы, что никто из них не решался выйти ночью без охраны.

И вот наконец на волка устроили облаву: нескольким храбрым солдатам был дан приказ искать его днем и ночью среди дюн, вдоль морского побережья.

Однажды они обследовали большие дюны недалеко от Хейста. Спустилась ночь. Один из них, понадеявшись на свою силу, отделился от товарищей и пошел с аркебузой на волка один. Товарищи не стали его отговаривать – они были уверены, что он, человек бесстрашный и хорошо вооруженный, наверняка убьет волка, если тот где-нибудь объявится.

• Предыдущая
• 89/125
• Следующая