Ягодка опять (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 48

— Ты любишь спать в одежде?

Отвечаю честно:

— Терпеть не могу.

— Тогда для чего напялила эту штуку?

— Тебя стесняюсь.

— Все-таки ты балда…

Берется за меня и как-то очень ловко выпутывает из моего ночного одеяния. Потом устраивает поудобнее и наконец-то вроде бы угоманивается. В тишине и неподвижности проходит по-моему целых секунд тридцать, может быть даже сорок. Потом:

— Черт. Черт! Черт!!

Смеюсь. Объяснять мне ничего не надо — он прижал меня к себе достаточно тесно, чтобы причина этих его тройных чертей была мне совершено ясна. Как видно, не все части его длинного поджарого тела готовы перейти ко сну. Некоторые, напротив, предпочитают начать действовать.

— Надь, ну что такое? Все через пень колоду. Думал: приду, скажу тебе, что хотел, а уже потом…

— Скажи сейчас.

— Ты что? — даже пугается. — Не-ет. Нет! Давай, говорить мы будем утром, а кое-что другое сделаем уже сейчас.

— Концепция в очередной раз поменялась?

— Ага.

Не могу сказать, что мне эти перемены неприятны…

Утром меня будит оглодавший Данька. Саша в ответ на его похрюкивание только ворчит что-то маловразумительное и засовывает голову под подушку. Кормлю сына, тепло укутываю и укладываю досыпать в коляску, которую выкатываю на балкон. Здесь, на свежем воздухе, он должен поспать подольше… А мне что? Тоже идти досыпать? Или завтраком заняться? Нет, наверно уже больше не засну. Привычка рано вставать, как бы поздно я до этого не легла, въелась в меня очень основательно.

Иду на кухню. Что бы мне приготовить этакое — достойное первого завтрака с мужчиной моей мечты (по определению Севы Гарлицкого)? Или лучше об этом спросить его самого? Кто его знает?.. Поэтому просто завариваю кофе. Успеваю сделать один глоток, как Саша собственной персоной возникает на кухне. В одних трусах, недовольный и всклокоченный. «Облико морале» пытаются поддерживать только консервативные очки на носу.

— А еще есть?

— Кофе? Сейчас сварю…

— А давай я твой выпью, а ты себе еще сваришь? Он у тебя с сахаром?

— Нет.

Пододвигает к себе сахарницу и принимается перекладывать ее содержимое в мою теперь уже бывшую в чашку. Сбиваюсь со счета, когда он наконец-то успокаивается и, энергически перемешав получившуюся адскую смесь, делает большой глоток.

— Круто.

Смеюсь. Нахаленок…

— Что на завтрак будешь?

— Ничего. Я по утрам есть вообще не могу. А вот часа через два — слона слопаю, если дашь.

— Ну тогда может быть, наконец-то, поговорим?

Оглядывает себя и вдруг совершенно неожиданно для меня смущается. Даже странно. Что это с ним?

— Нет. Подожди. Не в таком же виде.

В два глотка допивает кофе и отправляется в сторону ванной. Полощется там так долго, что боюсь вода в кране кончится. Возвращается одетым, причесанным, свежевыбритым. Красавец-мужчина! Подходит, пытается обнять…

— Подожди, Саш.

Замирает, отстранившись.

— Сначала все-таки поговорим.

Отходит.

— Ну… хорошо… А о чем ты хочешь говорить?

Усаживается на табуретку и принимается накладывать сахар уже во вторую чашку кофе, которую я сварила себе, пока он был в душе! Провожаю ее тоскливым взглядом, но он даже не замечает этого. Придется покупать турку в три раза больше… Если все у нас… Стоп. Хватит мечтать! Ничего ведь до сих пор не ясно с этим проклятущим мужиком!

— О чем говорить? О том, что произошло там, на Домбае, о твоих исчезновениях и появлениях, о твоем чертовом молчании и, наконец, о бегстве за границу моего бывшего мужа.

Отводит глаза так воровато, что понимаю — без него тут действительно не обошлось. Но, видимо, из всего мной перечисленного, именно этот пункт для него самый безболезненный. Потому как начинает с конца.

— Я и сам не понял, чего он так драпанул. Попросил просто немного пощупать его за мягкое подбрюшье. Чтобы жизнь медом не казалась. А он в бега подался.

— Значит, попросил…

— Ну Надь!

Смотрит умильно, но глаза смеются. Мальчишка. Великовозрастный мальчишка, облеченный колоссальной властью… Ладно. Проехали. В конце концов, не мне быть недовольной тем, что Игоря наконец-то крепко щелкнули по носу. Чувствую себя отомщенной. Хотя, наверно, месть оказалось слишком масштабной… С другой стороны, если так резво кинулся бежать, может, совесть-то у него действительно не чиста?..

— А что до последних событий, завершение которых ты наблюдала на Домбае, то спрашивай. Я отвечу на все твои вопросы, Надь. Обещаю.

— Ты даже не представляешь себе, что я пережила. Из-за Даньки, из-за тебя…

— Так было надо.

Черт! И этот туда же!

— Но почему? Зачем?..

— Этой истории уже много лет. Моя жена… Бывшая жена… — смотрит со значением и продолжает. — Я бы действительно развелся с ней уже давно, если бы…

— Если бы не гора трупов…

— Надь, ну ты-то не такая дура, как Наташка. Это она вбила себе в голову, что если уничтожит вокруг меня всех женщин, то я навек останусь с ней. Чушь. Я оставался с ней совсем по другой причине.

— Из-за чувства вины?

— Поняла, да?

Киваю и, чтобы спрятать от него лицо, отворачиваюсь к плите и принимаюсь варить еще одну порцию кофе. А заодно ставлю на огонь большую сковородку. Я, в отличие от моего любовника, есть уже очень хочу.

— После той аварии, когда она чуть не умерла — врачи чудом вытащили, я себе места не находил. Как гляну на нее… Или на Димку, бедолагу. Я был тогда очень усталым — ехали издалека. Не заснул за рулем, нет, но если бы не эта чертова усталость, наверно, мог бы среагировать быстрее, резче и адекватнее. А так тот камазист, которого Наташка при тебе упоминала, нашу машину просто в узел завязал.

Даже руками всплескиваю, поворачиваясь к нему.

— Глупости! Ни в чем ты не виноват, Саш. Ты… Ты просто дурак какой-то. Столько лет себя терзать! Кому от этого легче?..

— Ты бы меня простила?

— Ну конечно, простила. Когда женщина любит, то может простить все…

Думаю о Даньке и о том, как повел себя Саша в пионерском лагере. И сразу мрачнею. Боль он мне тогда причинил колоссальную… Теперь-то понятно — небось, уже тогда Гошу подозревал, но все равно… Я снова отворачиваюсь к плите, снова прячусь. Внезапно его руки обнимают меня.

— Тогда прости меня, Надь! За все.

— Так уверен, что люблю?

— Да. То есть нет. То есть… Надь, иди к черту. Не умею я на эти бабские темы говорить — люблю, не люблю. Я за вас с Данькой жизнь отдам, а ты со своими глупостями…

— Уже отдал. У меня на глазах. Седых волос мне сколько прибавил!

— Нету у тебя никаких седых волос, не ври. Это вот у меня вся башка седая…

Вырываюсь из его объятий. Вздыхает и вновь отходит в сторону.

— Так зачем был нужен этот спектакль?

— Из-за покушений на меня. Кто-то очень хотел меня убить, а кто именно, никак не удавалось вычислить. Про Наташу я в этом смысле и не думал. Был уверен, что все пропавшие и погибшие женщины — Нина, Оля, потом Таня, Маша и Юлька — дело рук Димы.

— Они все… Ты любил их?

— Нину — очень. Ушел бы к ней, если бы… Если бы сумел ее сберечь. Оля… С Олей мне просто легко было. Приятно и легко… Маша и Таня — просто случайные связи, которые закончились для этих девчонок так страшно. Юлька забеременела… Как ты… Только…

— Я знаю. Можешь не продолжать.

Молчит. Потом:

— Спасибо. Мне было бы трудно говорить об этом… — повисает пауза, а потом продолжает уже другим, куда более деловитым тоном. — Что только не предпринимали, чтобы Димку под контролем держать, а он все равно раз за разом ускользал. Скольким я людям жизнь сломал, увольняя с волчьим билетом. Гневался, что не уследили они за маньяком… Теперь-то стало понятно, что Димке в этих побегах профессионально помогали те, кому моя жена платила. Его увозили из больницы, по всей видимости, вкалывали сильное снотворное и клали возле очередного трупа. А когда он приходил в себя и видел весь ужас вокруг, появлялась Наташка и рассказывала ему, что это он все сделал. С подробностями.