Арбалетчики в Карфагене (СИ) - Безбашенный Аноним "Безбашенный" - Страница 15

— Это аж за Грецией? Севернее Египта, но в том же, дальнем конце моря? — я с географией тоже в ладах, но солдату-наёмнику ведь не пристало быть грамотнее сына олигарха, так что изобразим малограмотного солдафона, гы-гы! Я даже пальцем ткнул примерно в восточном направлении для пущей убедительности.

Усмехнувшись, пацан подтвердил правильность моих прикидок. А мы с Васькиным, переглянувшись, подмигнули друг другу, поскольку подумали об одном и том же. Не так уж и далеко этот Кос от Египта, в который нам так или иначе предстоит со временем прогуляться.

— А эта косская ткань — точно косская или тоже привозная? — поинтересовался я.

— Я читал у Аристотеля, что там и делают, — ответил Велтур, подумав, — Аристотель пишет, что после походов великого Александра на Кос попали рабы из Индии и стали делать такую же ткань, как делали у себя.

— А из чего? Что они для этого выращивают? — я решил, что знать о шелковичном черве для наёмного солдафона тоже несколько чересчур.

— Собирают коконы каких-то гусениц, щипают их как-то и прядут из них нить, а уже из неё ткут. Подробностей никто не знает, это ихняя тайна.

— Какой-то местный дикий шелкопряд, — задумчиво проговорила Наташка по-русски, — Скорее всего, дубовый. Тутовый здесь не водится…

— А дубовый водится? — спросил я её.

— Должен водиться. Он везде водится, где дубы есть.

— А зачем тогда тутового из Китая вывозили, когда дубовый есть?

— Дубовый хуже. Коконы очень плохо разматываются, нить в них спутанная — уметь надо с ними обращаться…

— Ты уверена?

— У меня ведь специальность по образованию — лесное хозяйство. Диких шелкопрядов изучали по основной программе — как насекомых-вредителей. А факультативно изучали и лесное шелководство, и я этим вопросом интересовалась.

— Местного дикого шелкопряда распознать сумеешь?

— Да хоть сейчас… Ой, там же эти слепни!

— Режем ветки! — я достал кинжал и подал пример.

Нарезав кинжалами свежих ореховых веточек с листьями, мы закрепили их на одёжке и на конской сбруе и избавились таким образом от опасности с воздуха. Потом, погрузившись в медитацию, я нащупал наконец-то местных крупных стрекоз, подходящих для "истребительного сопровождения". Здесь, в Северной Африке, это какой-то другой вид, не тот, что в Испании, отчего я и не нащупал их сразу. Наши и Велия с Велтуром вскоре это заметили и заулыбались, и только Наташка, в том горном походе не участвовавшая, поскольку оставалась с Юлькой на руднике, ничего не поняла. Впрочем, её я стрекозами и не прикрывал, учитывая её боязнь абсолютно всех членистоногих. Хватит с неё и ореховых веток, которыми мы её увешали особенно щедро.

Мы выехали из-под кроны приютившего нас орехового дерева и пустили лошадей медленным шагом в обратном направлении. Наташка вглядывалась в ветки местных дубов, время от времени брезгливо морщась, но я рано радовался — всякий раз оказывалось не то, что мы искали. То паук какой-нибудь, то жук, то оса или муха… Ага, классный специалист по насекомым нам достался — страдающий патологической насекомобоязнью, гы-гы! Но, будем надеяться, что кто ищет — тот всегда найдёт. Надежда — она ведь последней умирает…

— Вон, смотри! — не проговорила, а страдальчески простонала наша специалистка, отвернувшись от куста, скорчив брезгливую гримасу и показывая пальчиком вслепую, — И ещё рядом! Вот тебе твои дикие шелкопряды!

— Мыылять! Срань господня! Что ж они небритые-то такие? — прихренел я, когда разглядел этих невообразимо волосатых гусениц, копошащихся двумя плотными скоплениями.

— Ничё, надо будет — побреем на хрен! — пообещал Володя, — Если из этой ихней волосни шёлк и прядётся — прям щас и побреем!

— Я бы не советовала, хи-хи! — прикололась Наташка, — Во-первых, не из этой волосни, а из коконов, а во-вторых — она у них ядовитая. Обожжёшься, и болеть обожжённое место будет долго…

— А они что, всё время вот так вот, кучей держатся? — спросил я её.

— Да, это дубовый походный шелкопряд. Походным назван за то, что гусеницы при передвижении следуют колонной одна за другой.

— Слушай, так это ж удобно! Если они всё время кучей, так небось ведь и коконы все где-то в одном месте совьют?

— Да, все их коконы будут в одном общем гнезде. Но лучше бы там их и оставить…

— А это ещё почему?

— Вот из-за этой длинной ядовитой волосни. После их окукливания она останется в коконе, и из-за неё и при работе с коконом люди будут обжигаться, да и в ткани эта дрянь останется. Кому нужен шёлк, который нельзя носить?

— А если их перед самым закукливанием побрить? — поинтересовался Володя, и хрен его знает, в шутку или всерьёз.

— Слово "загребёшься" пишется с мягким знаком, — напомнил я ему на всякий пожарный.

— Угу. С им самым, млять…

— В Германии при вспышках численности походного шелкопряда даже запрещают посещение лесов, — просветила нас Наташка, — Как раз во избежание массовых ожогов ихней волоснёй.

— Так что, надо с Коса тамошнего шелкопряда вывозить? — поняв, что халява отменяется, я решил выяснить все предстоящие трудности.

— Нет, обычный дубовый шелкопряд, не такой волосатый, наверняка есть и здесь. Просто он мне пока не попался. Попадётся — покажу. А с Коса нужны только люди, которые умеют делать из его коконов пряжу.

Всё это мы, естественно, обсуждали по-русски. Незачем посторонним знать подробности намечающегося у нас бизнес-плана. Впрочем, когда я спохватился, что прогулка-то заканчивается, и пристроился бок о бок к Велии, та в очередной раз продемонстрировала недюжинную сообразительность:

— Ты задумал делать косскую ткань здесь?

— Почему ты так решила?

— Ты заинтересовался, где находится Кос, а потом этими мохнатыми червяками. Это они нужны для косской ткани?

— Нет, эти не подходят. Но должны быть другие, и их надо будет найти. Ткань, которая стоит своего веса золотом, заслуживает того, чтобы поразмышлять о ней…

Потом мы, само собой, плюнули на всех червей — как шелковичных, так и обычных — и занялись друг другом. Увы, недолго — надо было возвращаться к биваку. Там уже горели костры, от которых доносился дразнящий запах. Шашлык, не шашлык, но что-то вроде того. Отличный пикничок организовал наш наниматель! А для нас — так ещё и полезный, и весьма познавательный…

— Мы выяснили, досточтимый, что корабль с твоими травами из Гадеса Ферониды отправляют на Кипр, где и продают груз оптом нескольким покупателям, — докладывает Васькин, — Там след груза теряется, и его дальнейший путь узнать не удалось. Ясно только, что на самом Кипре признаков его использования не обнаруживается.

— Это мне уже известно из моих прежних источников, — заметил Арунтий, — Но раз вы узнали это сами — это хорошо. Значит, мои источники не ошиблись, и я по-прежнему могу доверять им. Продолжай выяснение подробностей, Хул — возможно, это даст нам какой-нибудь след.

Говорит он это на финикийском языке, на котором заслушивал и доклад Хренио. А вот меня сейчас наверняка заставит отдуваться на долбаном греческом…

— А что скажешь ты, Максим? — так и есть, млять, по-гречески, — Ты всё ещё считаешь, что перепродажа на Кипре ложная?

— Ты сам, досточтимый, делаешь так же. В Гадесе это твой груз — ну, твоего отца, это то же самое. От Гадеса до Карфагена он уже не твой. А в Карфагене — опять твой. Ты продаёшь его в Гадесе самому себе. А в Карфагене опять покупаешь его у самого себя. Этим ты запутываешь след, — я, естественно, имею в виду не совсем это, а то, что липовый посредник, формально самостоятельный купец — на самом деле человек Тарквиниев, но сформулировать это по-гречески пока-что свыше моих сил. Я стараюсь говорить короткими рублеными фразами, для которых мне легче припомнить греческие слова. От этого немного страдает передаваемый смысл, но здесь все свои, которые в курсе, и всё понимается правильно. Пару раз, впрочем, и при таком упрощённом изложении я затрудняюсь с подбором нужного греческого слова, и на помощь приходит Фабриций — хвала богам, владеющий иберийским. Отец хмурится на сына, но не препятствует. А я, отрабатывая устроенный мне заодно с докладом экзамен по греческому, продолжаю разжёвывать то, что и так уже все поняли: