Скользкая дорога (СИ) - Байдичев Константин - Страница 23

Меня догоняет телега, в ней двое. От ближайшего угла в мою сторону внезапно выворачивается высокий мужик с пегой бородой, в меховой безрукавке и треухе, останавливаюсь, чтобы не столкнуться, он отрывисто бросает мне в лицо:

— Ты Козырев?

Это еще кто такой? По фамилии называет…

— Ну, я…

Кто-то сзади резко толкает меня в спину, руки жестко выворачивают и тротуар больно бьет в лицо, чувствую на запястьях веревку, пытаюсь вывернуться и заорать. Ааахх, дыхание перехватывает от резкого удара в живот! В рот запихивают тряпку и на голову накидывают мешок. Бью ногой назад, удар приходится в пустоту, ноги тоже связывают, поднимают и кидают, походу, на телегу. Бьюсь как свежепойманный сазан! Резкий удар вдоль спины. По ходу палкой… Вот суки! Больно же! Да что за…! Чувствую, как на ногах затянулась петля, которую привязывают к моим запястьям. Не дернешься. Везут в телеге. Кто, куда, зачем? Мешковина плотная, разглядеть ничего не удается. Везут недолго. Поднимают, несут, куда-то вниз, похоже, в подвал. Бросают на пол. Доски. Свежеструганные. Срывают мешок. Сумрак, бревенчатые стены, стол, на столе керосиновая лампа. Воздух сырой и затхлый. В помещении четверо: давешний мужик, поп с парохода и еще двое в рясах. Поп командует:

— В железА его!

Меня поднимают, ставят на ноги, прислоняют к стене. Вижу на потолке блоки и спускающуюся с них цепь, ее накидывают мне на кисти и хитроумной застежкой защелкивают. Мужик подтягивает цепь. Это же дыба! Пытаюсь заорать, больше от ужаса, чем от возмущения, да толку чуть, сквозь кляп только мычание. Один из монахов выдергивает кляп.

— Вы че творите, уроды?

На лице попа удовлетворение. Он подходит ко мне с какой-то кружкой в руке:

— Пей.

— Сам пей, козел!

Он снова сует мне кружку ко рту:

— Пей, сатанинское отродье!

Вроде ничем не пахнет, в кружке вода. Пью. И спрашиваю:

— Вы кто такие?

Вместо ответа один из монахов рвет ворот моей рубахи, сует руку мне за пазуху, заинтересованно разглядывает мой нательный крестик, срывает, показывает его попу. Тот пожимает плечами и отходит к столу. Туда же подходят оба в рясах и мужик в безрукавке. Доносятся реплики:

— … воду выпил. Не скорчило…

— Крест нательный, серебряный. Ой, крепко заклят!

— … как предписано, огнем пытать…

— Жаровню тащи. И дрова…

Меня пытать? Да вы тут с ума все посходили! Ору во всю глотку:

— Вы чо творите, стадо пидарасов! По какому праву! Кто такие? Помогитеееее!

Поп снова подходит ко мне, в руке у него здоровенный крест, тычет им мне в рот:

— Целуй. В бога веруешь, в Иисуса Христа?

Крест касается моих губ, изображаю, что целую, потом говорю:

— Верую в нашего господа всемогущего, Иисуса Христа, отца, сына и святого духа. Вот креста святого положить не могу, потому как ты, сучий потрох, руки мне связал, ни дна вам, ни покрышки, иудиным детям, чтоб вы сдохли, кол осиновый вам в грызло, ублюдкам, отпустите меня, б****ь!

Поп слегка смущен (или мне так кажется), он снова отходит к столу и делает знак рукой пегобородому. Тот тянет за цепь, выворачивая мои руки в плечевых суставах. Больно же! Опять ору:

— Че вам надо, твари? Денег хотите, что-ли?

Мужик перестает тянуть и смотрит на попа. Тот корчит свирепую гримасу. Потом машет рукой вверх и мужик снова выворачивает мне руки дыбой. Ой, больно-то как!

— А-а-а!

Внезапно дверь распахивается и в пытошную врывается куча народу. Завязывается драка, даже не драка, а избиение, потому как сопротивления никто не оказывает. Ворвавшиеся безжалостно избивают руками, ногами и толстыми палками находящихся в подвале, сбивают их с ног, вяжут и кладут на пол. Цепь дыбы без поддержки провисает и я падаю. Один из ворвавшихся берет со стола лампу и подходит ко мне. В нем я с удивлением узнаю голландца-датчанина, скупившего всю заготовленную мной и Петром икру. Сейчас он ничем не напоминает расфранченного хлыща, жеманно ее пробовавшего на вкус и брезгливо отсчитывавшего засаленные русские кредитки. Крепкий молодой мужик среднего роста, ловкие уверенные движения, быстрая и бесшумная походка, острый и умный взгляд. Ничего не понимаю, сюр какой-то.

— Удивлены? — голландец-датчанин весел. Тупо моргаю, сказать что удивлен — ничего не сказать. Да я в полном ахуе! Тебя бы на дыбу пристроить…

— Вы пережили, как это… шок! И не понимаете, что происходит. Я объясню, — он заходит ко мне за спину и освобождает мне руки от цепи и веревки. Я встаю и освобождаюсь от веревок на ногах. С удивлением обнаруживаю, что ворвавшихся всего трое, удивляюсь быстроте, с которой они вырубили четверых крепких мужиков. Датчанин отрывисто командует:

— Джо… парни, проследите, чтобы никто сюда не вошел. И приготовьте телегу.

Двое крепких парней выходят из подвала. Дисциплинка у них, однако! А голландец — начальник!

Нихрена себе, как руки-то болят. Потираю ободранные почти до крови запястья и спрашиваю:

— Вы Лукас Расмуссен, если мне не изменяет память?

— Не совсем. Но пусть будет Лукас Расмуссен, это имя не хуже и не лучше прочих.

— Вы отлично говорите по русски. В прошлый раз…

Он нетерпеливо обрывает меня:

— Я говорю и пишу еще на дюжине языков, но сейчас это не важно. Вы хотите узнать, что происходит, господин Козырев?

— Еще бы! Кто они такие? С виду вроде монахи, а повадки разбойные. На кой черт они меня схватили, затащили сюда, на дыбу подвесили? Зачем пытать собирались? За что? Что вообще происходит?

— Вы можете узнать причину у них самих.

Нерасмуссен нагнулся над иеромонахом, вытащил у него кляп изо рта и тихо спросил:

— Святой отец, господин Козырев желает узнать, зачем его подвесили на дыбу?

Поп злобно что-то прошипел в ответ.

НеРасмуссен, или пусть пока будет Расмуссен, хищно оскалился:

— Вам, святой отец, лучше сообщить правду господину Козырев. Или он ее сам из вас вытрясет. Ведь он не понимает, что происходит, от чего очень испуган, как испугается всякий на его месте. Еще он рассержен, и даже не так, он в бешенстве и вы сейчас в полной его власти. А в таком состоянии человек не всегда способен поступать разумно. Ну?

Поп сверлил нас обоих бешеным взглядом, потом внезапно попытался заорать, но оказалось, Расмуссен настороже — ловко пнул его в живот, поп подавился воплем. Расмуссен опять воткнул ему кляп в рот. Лже-голландец укоризненно покачал головой:

— Вы себя ведете неразумно. Будете упорствовать, я помогу господину Козырев задать правильные вопросы и проделаю сие в соответствии с вашим же предписанием о дознании. Пробу святой водой и целование креста мы пропустим, приступим сразу к поднятию на дыбу до, — он пощелкал пальцами, — чьорт, до чего сложное слово, — о, суставолома! После приступим к дознанию огнем, битью кнутом. Так, где тут кнут? Кнут есть. Молчите? Ну что же, на дыбе висели особы и познатнее вас, господин иеромонах! Козырев, поднимайте его, пора приступать, время у нас ограничено.

Я шагнул к попу и, наклонившись, схватил его за шиворот и правый локоть, с другой стороны взялся Рассмусен. Иеромонах задергался и замычал, но кляп… Поставив служителя культа на ноги возле дыбы и застегнув цепью его связанные сзади руки, Рассмуссен спросил:

— Вы будете говорить? Орать бессмысленно, вы уже убедились, что я вам не позволю, будет только хуже.

Поп закивал, Расмуссен вытащил у него кляп:

— Говорите.

Иеромонах посмотрел на меня затравленным взглядом, но заговорил бодро и все больше воодушевляясь:

— Такие как ты, порождения дьяволовы, бесовское отродье, молитвой и огнем должны быть изгнаны обратно в ад, откуда вас извергла преисподняя! Там ваше место, а не здесь. И мы, слуги божьи, находим и истребляем вас, дабы не могли вы искушать добрых христиан бесовскими речами. Так же все вещи и предметы, вами в сей мир принесенные, должны быть преданы огню или земле.

Чтооо? Этот урод думает, что я демон из преисподней? Кто ему такой пурги нагнал? А он огнем, святой водой и крестом бесов гоняет? Тоже мне, нашелся Константин![52] А ведь он это всерьез! Ишь как глаза сверкают! Кина попяра видеть точно не мог… И ссыкло он, сразу колонулся, как сухое полено. Его и не били еще. Ну, почти не били, пуганули только… Рассмуссен тронул меня за рукав: