Парижский оборотень - Эндор Гай - Страница 21

— Это все твои фантазии, ты переутомился, — ласково сказал Эмар и погладил волосатую ладошку. — А откуда берутся эти куропатки и ягнята? Ты об этом во сне думал?

— Ага, мне снится, что я собака или волк. Я выскакиваю из окна и бегу на четырех лапах, быстро бегу, очень быстро. Потом перепрыгиваю через кусты, а там птица или ягненок… Все как по-настоящему, как будто я вправду это делаю.

— Да, сны бывают весьма реалистичны. Но от этого не перестают быть снами. А вот если бы на твоем окне была решетка, тебе все равно бы снилось, что ты из него выпрыгиваешь? Давай-ка мы тебе окно решеткой загородим и ночью будем запирать тебя на замок — посмотрим, что из этого выйдет. Может, кошмары пропадут. Попробуем?

— Давайте, дядюшка. Пожалуйста, сделаем так. Я очень боюсь ложиться спать. Но раз я буду знать, что окно с дверью заперты, мне перестанет сниться, будто я убегаю из комнаты.

В тот же день Эмар, дав Жозефине с Франсуазой правдоподобное объяснение и при этом ухитрившись не раскрыть настоящую причину страданий ребенка, поставил на окно комнаты решетку и смазал замок в двери.

Наутро он поспешил к Бертрану узнать, как тот спал, и с радостью узнал, что мальчику ничего не снилось. С тех пор он, перед тем как лечь в постель, каждую ночь запирал Бертрана. Лишь одна Жозефина осталась недовольна таким лекарством.

— А вдруг начнется пожар, — предположила она, — а Бертран будет заперт в спальне? Как он выберется? Придется нам бежать к вам за ключом.

— Мы будем вешать ключ на гвоздь рядом с дверью, и если дом загорится, тот, кто окажется ближе всех к комнате, выпустит мальчика.

Жозефину это немного успокоило.

— Ладно, — уступила она, — кошмары прекратились, и к ребенку вернулся аппетит, но все равно, не к добру это.

С того дня она частенько бродила по ночам и все проверяла, не забыл ли кто погасить свечи и лампы и не остался ли гореть огонь в печи или в камине.

Эмар тоже вставал с постели и прислушивался, замерев у двери Бертрана. Иногда из комнаты раздавались странные звуки. Когда дом погружался в тишину — такую, какая бывает лишь в очень поздний час после того, как все заснули; в полное безмолвие, нарушаемое лишь потрескиванием балок в стенах, лениво вздыхающих, словно после долгого трудового дня; в абсолютное молчание, при котором оживает мебель и начинает покряхтывать, точно жалуется на годы, терпеливо проведенные в углу, — в такую тишь Эмар мог услышать, как дышит Бертран. Медленно и глубоко, как всякий мирно спящий ребенок. Но неожиданно дыхание сбивалось. Мальчик дышал все быстрее и вскоре начинал чуть ли не задыхаться. Изредка вслед за этим раздавалось резкое и узнаваемое клацанье — по деревянным половицам цокали когти. Затем из-под двери слышались сопение и хрип, по дверному полотну раз или два били лапой. И опять тишина, порой разрываемая тихим всхлипом или ворчанием. Постепенно эти звуки затихали, и вновь слышалось лишь ровное дыхание мирно спящего Бертрана.

«Сомнений быть не может», — бормотал Эмар и с тяжким вздохом прекращал подслушивать. Но вскоре возвращался к этому занятию: уверенность все время сменялась в нем сомнениями. «Мне бы только взглянуть», — думал он, хотя и подслушивать-то мог с трудом. Он подбирался к двери с бесконечными предосторожностями и держался в метре от нее, опасаясь, что Бертран учует его запах.

Иногда Эмар пытался неожиданно ворваться в комнату, подбегал и распахивал дверь. Хватаясь за дверную ручку, он успевал расслышать, как в спальне суетится ее обитатель, но стоило двери открыться, и Бертран всегда оказывался на смятых простынях в постели и стонал, словно пребывая в плену страшных снов.

Наутро Жозефина передавала Эмару жалобы сына.

— Перестаньте будить ребенка, тем более так неожиданно, — настаивала мать. — Он говорит, что из-за вас у него кошмары. Зачем вы это делаете?

— Просто проверяю, как он, прежде чем самому лечь спать, — неловко оправдывался Эмар.

Внизу, у себя в кабинете, он собрал все, что смог найти про оборотней. Странная болезнь, это оборотничество. В любом месте, где бы ни жили люди, они верили в нее. Издревле, от Цейлона до Исландии и от Исландии до Цейлона, о ней слагались легенды. Люди-медведи (берсеркеры) в Скандинавии, люди-гиены в Африке, люди-бизоны в индейских сказаниях Северной Америки, женщины-кошки в Константинополе (евшие с булавки по рисинке, зная, что набьют животы на кладбищенском пиру с упырями), индийские люди-тигры — ужасное суеверие, известное всем и выдаваемое за правду.

Эмар читал о вспышках ликантропии во Франции в 1598 году, когда заболевание приобрело размах эпидемии и болели целыми семьями. В Шалоне, в доме портного, нашли бочки, набитые человеческими костями. Его судили перед Парламентом, и вскрылись столь ужасные факты, что документы и протоколы сожгли на костре вместе с преступником. В том же самом году и по тому же обвинению приговорили к смерти еще одного человека, однако заменили наказание на пребывание в лечебнице Сен-Жермен-де-Пре, где обычно держали умалишенных. И в этот же год поймали и казнили семью Гандийон[50].

Если брать только три страны: Францию, Англию и Германию, — то подобные случаи исчислялись сотнями. Можно привести название одного из памфлетов тех времен: «Преправдивейшая повесть о богомерзкой жизни и смерти некоего Петера Штубе, жителя Верхней Германии и урожденного колдуна, в образе волка за 25 лет множество людей погубившего и за преступления казненного в граде Бедбурге, что под Кёльном, 31 марта 1590 года. Напечатано в Лондоне Эдуардом Венджем»[51].

В этих ужасающих рассказах преступники, сознавая вину, горели желанием признаться в том, как превращались в волков и бегали по лесам и полям в поисках разного рода добычи.

Отрываясь поздно ночью от книг, Эмар, с гудящей от чтения головой, невольно бормотал: «Невероятно. Так не бывает». Затем доставал из потайного ящика письменного стола серебряную пулю и долго смотрел на нее. В голове крутились воспоминания о необычайных событиях, свидетелем которых ему довелось стать с тех пор, как бедняжку Жозефину послали в грозу за святой водой — в руки отца Питамона. Потом, все еще не доверяя себе, Эмар поднимался на второй этаж и замирал под дверью Бертрана. Если ничего, кроме мирного посапывания мальчика, изнутри не доносилось, он, терзаемый сомнениями, отправлялся в постель. Но стоило ему заслышать странное скуление или стук когтей по полу, как он быстро поворачивался и спускался в кабинет, зная, что уже не уснет этой ночью.

Неужто все эти кровавые сказки Средневековья не просто фантазии? Не лежат ли их истоки в природных явлениях, некогда исчезнувших, как вымершие животные? Разве не могла своеобразная цепочка причин, некое редкое и удивительное переплетение событий, способных совпасть лишь раз в несколько столетий, породить чудовищное исключение из привычного облика природы?

В своей рукописи Эмар рассуждает так: «Всё вокруг нас пронизано духами стихий, душами умерших животных и еще более ужасных тварей, так и не воплотившихся в нашем мире. Когда тело человека слабеет, его душа начинает вырываться из щупалец плоти, готовясь отлететь, как только тело умрет. И возле умирающего человека толпится, выжидая, сонм кошмарных призраков. Они мечтают вселиться в чудесное тело, тело человека, наипрекраснейшего существа, когда-либо выходившего из-под руки Творца. Человек — тело с прямым позвоночником, с которым никогда не сравниться горизонтальным позвоночникам зверей.

Трупное окоченение, наступающее после смерти, есть не что иное, как защита от вторжения в тело блуждающих душ.

Они, проникая в пустую человеческую оболочку, оказываются в холодном и недвижном панцире. Тем не менее, иногда случается так, что душа зверя проникает в живое человеческое тело. И тогда две души сражаются друг с другом.

Человеческая душа может в конце концов отступить и оставить тело душе зверя. Это объясняет, отчего по свету ходят похожие на людей чудовища, лишь притворяющиеся человеком, венцом творения. Так слуга рядится в одежду господина.