Северный волк (СИ) - Булгакова Ольга Анатольевна - Страница 51

Когда Эдвин уставал, мы встречались в столовой или в библиотеке. Он проверял мои расчеты, придирчиво вчитывался в переводы и расспрашивал о каждой закорючке на чертеже. Вначале думала, что Эдвин так пытается отвлечь меня, и была признательна. Но постепенно осознала истинную цель его истощающей работы над амулетами и тщательного обсуждения просчитанных мной формул. Эти темы давали ему возможность изображать благополучие, поддерживать иллюзию нормальных отношений. На деле он избегал общения со мной. Старался не говорить о личном. В частности после того, как услышал подробности моих встреч с Серпинаром. После ссоры Эдвин хотел услышать все в подробностях и вызвал меня на откровенность на следующее утро. Тот разговор вспоминался исключительно с неприязнью. Эдвин был серьезен, скуп на слова и жесты, в голосе слышалось тщательно скрываемое раздражение, дар отблескивал металлом. Впечатление беседа оставила гнетущее, как допрос. От сопоставления виконта с инквизиторами Ордена становилось не по себе, слишком хорошо он подражал тону, которым следовало задавать вопросы. Тону, заставляющему жертву постоянно испытывать вину и радоваться намекам на благосклонность инквизитора.

Не только поведение и манера задавать вопросы напоминали о допросах так сильно, что ныли старые шрамы. Отчетливо ощущалось недоверие. Оно ранило больше всего. Эдвин сомневался в моей искренности, в рассказах о стойкости и сопротивлении магическому принуждению Серпинара. И все же спокойно выслушивал то, что считал ложью, зная, что в ближайшее время выведет меня на чистую воду.

Это раздражало и оскорбляло невероятно. Тогда и последующие дни я порывалась заставить его произнести обвинения вслух, но останавливалась. Не хотела провоцировать лишнюю ссору. Наши отношения и без этого казались хрупким механизмом, не готовым выдержать новую серьезную встряску. Видимо, Эдвин разделял это мнение, потому что не стремился к беседам. Предпочитал общению его жалкое подобие. После разговора о Серпинаре самым продолжительным обменом репликами стало обсуждение волшебства для закупоривания дома. Эдвин давал четкие указания, снабдив меня папкой с формулами. Чертеж иллюзии места нонраффиен, сложные схемы родового волшебства, скрывающего подходы к дому, чувствительные сети на поляне, выведенная чужим, исключительно красивым почерком формула управления коболами. Я должна была просчитать расходы резерва, найти способы сберечь магию, пока Эдвин отдыхал после создания одноразовых амулетов.

Математика утомила больше проведенных ночью ритуалов, но не вспоминалась с разочарованием. Во время совместного волшебства Эдвин снова меня прощупывал, испытывал, снова проверял, достойна ли я доверия. Это выматывало, раздражало. В который раз похвалила себя за решение ничего не рассказывать о беременности до корабля. Не хотела привязывать, вынуждать Эдвина терпеть мое общество только из-за того, что природе вздумалось пошутить и обойти мое заклинание против зачатия.

Предпоследняя ночь в доме. Потушенные светильники, притихшие коболы, сияющее всеми цветами радуги волшебство. Взявшись за руки, мы бродили по коридорам, заглядывали в каждую комнату и кладовку. От свободных ладоней голубыми и зелеными лучами расходились потоки магии. Я видела, как наши заклинания укрепляют имеющиеся, как дом впитывает нашу силу, как изменяются коболы, когда наша с Эдвином магия подпитывала общий источник их силы. Красивый ритуал истощил резерв полностью. Учитывая, что заклинания большей частью были родовыми, виконт творил волшебство не только с моей помощью, но и мной. Он черпал силу осторожно, но потребительское отношение ко мне, как к накопителю магии, раздражало, казалось несправедливым. Особенно, когда я вспоминала, что он защищает свой дом, свои артефакты, книги и безопасность.

Он заснул, обнимая меня, а я долго рассматривала висящую на противоположной стене картину. Тусклую и нечеткую в свете лампы. Из-за опустошенности резерва она казалась отталкивающе блеклой, пыльной. Весь дом пропитывала затхлость, воздух казался мертвым. Ровное дыхание спящего не успокаивало, в голову приходили только неприятные мысли. Потом ненадолго задремала, но разбудил ставший привычным сон.

Чудилось, что рубины и сапфиры, вставленные в карту, засияли неестественно ярко, а рядом с артефактом постепенно обретала плотность иллюзия Серпинара. Поначалу я надеялась ее развеять. Подхватывала карту на руки или закрывала ее чемто. Но Серпинар из раза в раз появлялся.

В ту ночь он стоял напротив. Так близко, что я различала каждую морщинку на привлекательном лице Верховного магистра и четко представляла, почти чувствовала запах его духов. Он не заговаривал со мной, только смотрел в глаза. Его черты постепенно смазывались, а я проваливалась в омуты бездонных, невыносимо черных глаз безликого.

Проснулась в ужасе и холодном поту. С трудом выровняла дыхание, обхватив себя за плечи, постепенно успокоилась, уняла крупную дрожь. Слабость в ногах, головокружение, боль в висках. Смахнув пальцами испарину со лба, сообразила, что вокруг темно и пахнет землей. Глубокий вдох, очередная попытка успокоиться, шаг вперед. Дрожащая вытянутая ладонь коснулась стены.

Сердце болезненно сжалось от осознания.

Я была в подземном лазе.

Судя по промозглой сырости, очень близко от выхода на поляну. Пройдя не больше полутора десятков шагов, увидела затянутое свинцовыми тучами небо. Шел дождь. По всем признакам - затяжной и достаточно давно. Поляна, на которой я боялась увидеть свои следы, превратилась в болотце - воды налилось столько, что она не успевала уходить в землю. В подземном коридоре было сухо. Через прозрачный щит на входе не проникали ни капли, ни грязь. Поежившись от порыва ветра, посмотрела на себя.

Ночная рубашка и босые ноги - совершенно сухие и чистые. Признаков недавно примененных заклинаний на одежде нет. Следовательно, Серпинару не удалось выманить меня ни на поляну, ни на берег. Я готова была прыгать от радости.

Вздохнула с облегчением и попробовала осознать, что делала в последние часы. Вспоминались только провалы глаз безликого, холод и отторжение чужой воли. Зябко повела плечами, обхватила себя руками в попытке согреться. Уже хотела вернуться в дом, как увидела под деревьями на другой стороне поляны волков. Ни страха, ни удивления не испытала. Волки частенько появлялись поблизости. Казалось, они приглядывают за мной, берегут жилище своего родича.

Где ты была? - строго спросил Эдвин, нависая надо мной иглядя в глаза. - Коболы сказали, ты отсутствовала почти пять часов!

Он не кричал, не бушевал, хоть мне было бы проще так. Он держался устрашающе спокойно.

Не знаю, - честно ответила я.

Он отпрянул, поджав губы, сложил руки на груди. - Уверена, что не покидала подземный ход, - я старалась говорить убедительно. - Там ливень, а одежда у меня сухая. Он молчал, ждал дальнейших разъяснений. И я говорила. Говорила правду, хотя знала, что она разорвет наши связи, разлучит нас. Что откликнется обидой, причинит боль, не укрепит доверие, а разрушит его. Рассказывала о последнем сне, о Серпинаре и бездонных черных глазах. О том, как очнулась в лазе, как почувствовала на обратном пути остатки магии, собственных заклинаний, с помощью которых пыталась остановиться.

Он слушал внимательно. Недоверчиво приподнимал брови, пронизывал взглядом, хмурился и поджимал губы. Сложенные на груди руки делали фигуру артефактора зловещей. Тяжелый взгляд и настороженное выражение лица превращали мою правду в неумелую и наивную ложь. Настолько глупую, что не заслуживала даже ответов.

Его холодный дар отливал сталью. Казалось, я пытаюсь общаться с озлобленным незнакомцем, готовым переврать каждое мое слово. В тот момент поняла, что Эдвин никогда больше не сможет мне доверять. И похвалила себя за молчание.

Он посчитал бы беременность просто средством манипуляции.

Ты прав, - заявила я.

Левая бровь до того молчащего Эдвина удивленно изогнулась, но уточнять он не стал. Смотрел на меня с той же враждебностью.