Солёный ветер (СИ) - "_YamYam_" - Страница 31

Каждое слово — будто удар хлыста по голой коже. Каждое слово — будто попадание в самую цель с припиской «убит». Каждое слово — не будто, а правда, пропитанная болью и искренностью, вызывающая зуд под кожей и ненависть к самой себе. Инён слушает слова — не такие на деле жестокие, какие заслужила, — и думает о том, что Чонгук прав. Она ведь действительно «в кусты» от одной единственной правды, к которой оказалась словно бы не готова, хотя должна была. И от этого на душе становится ещё гаже, чем прежде. Чонгук действительно заслуживает кого-то намного, намного лучше неё. Кого-то сильного, смелого, такого же уверенного, как он сам, способного понять каждую его шутку и ответить ухмылкой, полной сарказма, на каждую его шпильку. И этот «кто-то» — совершенно точно не она, а полная её противоположность.

— Тогда уходи.

Инён вздрагивает и поворачивается неосознанно в сторону парня. Он столь безразлично пожимает плечами, спрятав руки в карманах домашних брюк, что у неё по позвоночнику проходится самый настоящий холодок. Она смотрит на Чонгука, а в ушах — один только шум. Оттого и непонятно, действительно ли парень сказал нечто такое, или же ей показалось, послышалось, почудилось и услышалось воспалённым разумом.

— А что ты предлагаешь? — кидает Чонгук, кажется, замечая её ошарашенный взгляд. — Я не собираюсь удерживать тебя силой. Если хочешь — уходи. Если правда не любишь, если правда не полюбишь — уходи. Если не пожалеешь — уходи.

Так много «уходи», но ещё куда больше «не», что шипами впиваются в тело, мешая связано думать и адекватно размышлять. Больно становится не только в груди — и не ясно, отчего это происходит, если она именно этого и желала. Чонгук совершенно точно прав — при всех и без того бесконечных минусах она ещё и понятия никакого не имеет о том, чего же хочет на самом деле.

— Я позвоню Усину, предупрежу его, — продолжает тем временем Чонгук, отталкиваясь от стены и направляясь в сторону выхода из ванной, — и твоего отца предупрежу тоже. Думаю, он будет счастлив забрать тебя отсюда.

«Забрать» и «отсюда» оглушают сильнее и больше, чем захлопнувшаяся за спиной Чонгука дверь комнаты. Инён не сомневается, что он направился в собственный кабинет, где большая часть ящиков забита выпивкой — таким её количеством, что совсем не вяжется с образом двадцатиоднолетнего парня. И девушка в тот же миг съезжает по стоящей за её спиной ванной и, поджав под себя колени, закрывает лицо ладонями. Ей стыдно, страшно и больно. Она жалеет Чонгука, потому что, кажется, только что разбила ему сердце. А ещё жалеет себя — потому что поступила аналогично со своим.

Но к обеду, когда все вещи оказываются собраны, глаза почти полностью высыхают, выделяясь на лице лишь краснотой и огромными мешками под ними, за ней действительно приезжает Ким Усин. Он, подхватывая её чемодан, смотрит осуждающе — или, быть может, у Инён просто разыгрывается воображение, — но грузит его в машину привычно молча, лишь поглядывая на неё как-то особенно косо. Девушка в тот момент задумывается, почему же не сделала этого раньше. Почему не вернулась в клинику, не окунулась с головой в работу, когда приехал отец — тот ведь наверняка отлично справился бы с её «охраной» и обеспечением безопасности. Но потом тут же находит в своей голове ответ — тот самый, что не показывается из кабинета с ночи, явно не желая видеть её предательского лица. Инён его не винит, она винит исключительно себя — за то, что вообще когда-то умудрилась повестись на ни к чему ранее не обязывающие заигрывания, что привели на деле к слишком неожиданным и непредвиденным последствиям. Девушка, сжимая на плече тонкий ремешок сумки и оглядываясь на особняк — наверняка действительно в последний раз, — надеется только на то, что Чонгук отойдёт быстрее неё, что забудет всё скорее. А ей вовсе не страшно столкнуться с болевыми последствиями — заслужила, в конце концов.

Она уже поднимает ногу, чтобы сесть в салон автомобиля, как её окликают по имени, и Инён останавливается, бросает короткий извиняющийся взгляд на Ким Усина, что придерживает для неё дверь, и оборачивается.

— Действительно собиралась уехать, не попрощавшись?

Ей страшно неловко под взглядом тётушки Хеми, которой она, вроде как, всё это время нравилась. Инён, закусывая нижнюю губу, на самом деле думает, что предала не только Чонгука — обманула доверие или его подобие гораздо больших. Поэтому действительно собиралась уйти из жизни всех этих людей быстро и так же незаметно, как и появилась.

— Милая, — неожиданно нежно зовёт её женщина, подходя ближе, и, мягкими ладонями касаясь её лица, заставляет поднять взгляд, — никакой конец света не наступил. Ну ладно Чонгук — хотя бы ты не делай из всего произошедшего трагедию.

Тётушка Хеми улыбается совсем так, как раньше: мягко, тепло и нежно, сверкая тонкими морщинками-щёлочками в уголках глаз. В душе у Инён почему-то сразу от одного её вида начинает теплеть. Она не понимает, что женщина имеет ввиду, искренне недоумевает, почему их фактическое расставание считает чем-то несерьёзным, но неожиданно для самой себя чуть успокаивается и выдыхает, кажется, много спокойнее, чем прежде.

— Я звала его проводить тебя, но ты ведь знаешь этого упрямца — засел в своём кабинете и видеть никого не хочет.

— Было бы странно, если бы Чонгук был здесь, — улыбается Инён несмело. — Всё же мы не то чтобы расходимся друзьями.

— Расходитесь? Девочка, что за глупости? — хмыкает тётушка Хеми, пальцами забирая за её уши выпавшие из хвоста пряди волос. — Вам обоим лишь нужно время.

— Чонгук сказал мне уйти, — не соглашается она. — И сделал верно.

— Чонгук предоставил вам то самое время, — женщина вздыхает и, опустив руки, делает шаг назад. — И я очень надеюсь, что вы оба примете решение, которое сделает вас счастливыми вне зависимости от того, каковым оно будет. Мой сын сейчас злится на тебя, совершенно не понимая, но это пройдёт.

— А вы злитесь на меня?

— Обязательно бы и злилась, и осуждала, не окажись много лет назад на твоём месте, — тётушка Хеми вдруг смеётся, пока глаза её совершенно однозначно увлажняются, а Инён правда не понимает, как можно быть настолько потрясающей. — Скажу тебе прямо: будь Сонши жив, он бы сейчас оттаскал Чонгука за ухо, приговаривая, что тому ещё с тобой повезло.

Она правда не хочет улыбаться, действительно не считает это допустимым, но губы отчего-то сами собой растягиваются, обнажая зубы, и Инён не остаётся ничего другого, кроме как получить улыбку в ответ. Женщина на прощание крепко сжимает её в объятиях, коротко целует в щёку, шепчет на ухо что-то наверняка важное и нужное, однако она совсем слов не разбирает, а потом — уже сидя в машине — всё же не сдерживается и снова заходится в рыданиях, жутко стесняясь присутствия Ким Усина и ненавидя саму себя за слабость.

Её жутко рады видеть и отец, и коллеги. Нара неожиданно огорошивает заявлением о том, что они с Чжинпалем решили пожениться, а сам парень смешно в это время поправляет вечно съезжающие с носа очки и несмело кивает головой. Инён за ребят искренне рада, действительно счастлива узнать, что они решились на такой ответственный шаг, но почему-то улыбаться себя заставляет. Отец не спрашивает ровным счётом ничего, не лезет с вопросами и не интересуется произошедшим, лишь поджимает недовольно губы, когда она просит дополнительные смены, и качает головой, когда по утрам на её лице замечает следы сильной усталости. Инён действительно ударяется в работу так, как никогда раньше, рассыпается в натянутых улыбках, поддерживает напряжённых клиентов, переживающих о своих питомцах, проводит операцию за операцией, всеми мыслями находясь в выверенных алгоритмами действиях, и только по ночам утыкается в подушку, не находя сил на сон, и вспоминает то, от чего сбежала сама. Инён думает, что Чонгук чертовски прав — она действительно не знает, кажется, чего хочет на самом деле. Или знает, но ей смелости и храбрости не хватает на то, чтобы жить вместе с этими желаниями в разумном симбиозе. Девушка поэтому ночи начинает любить и ненавидеть одновременно. Любить — потому что они с головой накрывают её покрывалом, сотканным из лучших воспоминаний о прошедших месяцах. Ненавидеть — потому что эти же воспоминания ничего, кроме боли и отвращения к самой себе не приносят. Она даже начинает видеть в себе эгоистку — ту самую, о существовании которой ранее действительно не подозревала, всегда стараясь и пытаясь интересы по крайней мере ближних людей ставить выше своих. А теперь вот понимает, что, кажется, сбежала, испугавшись за одну только себя, прикрываясь заботой о Чонгуке и не хотя даже слушать о том, что он сам думает обо всём этом. Прикрылась для чего-то тем, что сама будто бы знает, что ему нужно и что ему подходит. Поступила подобно тем, кого сама на дух не переносит, в пух и прах испортив всё то, что было и могло бы быть.