Сажайте, и вырастет - Рубанов Андрей Викторович - Страница 13

Правда и то, что сейчас мне неизвестно, какова сама по себе процедура подкупа. Нет такого заведения, где можно было бы официально внести в кассовое окошечко сумму в обеспечение своей личной свободы. Я не знаю, что конкретно нужно предпринять, чтобы купить ее.

Но я узнаю. Придумаю и продумаю. Я найду человека, от которого зависит моя судьба. Кто бы он ни был – милицейский генерал, крупный чиновник или министр, – я договорюсь с ним. Я дам ему столько, что он будет шокирован. Завалю его деньгами. Вручу в пять раз больше, чем он попросит. В десять раз больше!

Ведь это просто игра. Они ловят меня, берут свою долю и отпускают. Они всегда в доле. Тот, кто об этом забывает, – круглый идиот. Никогда не следует забывать о том, что они в доле. У них есть семьи, дети. Жены, которые алчут мехов и золота. Внуки, за учебу которых нужно платить. И так далее…

Я уважаю закон. Я подкуплю его представителей со всем уважением. Я коррумпирую их не потому, что я плохой или злой человек. И не потому, что я преступник. Я за то их коррумпирую, что они посадили в клетку невиновного.

Потом кто-то невидимый, очень большой и строгий, несильно, но ощутимо обидно ударил меня прямо в лоб: ты же в тюрьме! Тебя посадили! Упрятали в камеру! Тебя подозревают в ужасном! Опомнись! Какой бизнес! Какие деньги! А ты подумал о семье? О близких? Как они переживут такое? Что станет с женой и сыном? С матерью и отцом? Как они там будут теперь без тебя? Что ты наделал?! Что ты наделал??!! Что ты наделал???!!!

В последний раз я видел свою жену за двое суток до ареста.

Тогда мы поскандалили. Прямо у дверей. В прихожей трехкомнатной квартиры, арендованной мною за бешеные деньги у разбитной пенсионерки, фанатично любившей Сталина и йогурты.

Своего собственного жилья я так и не приобрел, несмотря на сверхприбыли. Не нашел времени.

– Ты не ночуешь дома! – приговорила меня Ирма. – А если приходишь, то в час ночи, постоянно пьяный! Ты шляешься по бабам!!!

– Не шляюсь, – возразил я, стараясь дышать в сторону.

– Шляешься!

– Не шляюсь.

– Шляешься! Шляешься!

– Не шляюсь! Не шляюсь!

Мы изо всех сил старались поддерживать высокий уровень отношений. Договорились с первых же дней супружества, что у нас – самая лучшая в мире семья. Не такая, как все остальные. Мы сошлись не для пожизненных совместных манипуляций с пеленками и кастрюлями, а ради великой, самой великой, запредельно великой любви – таков был наш лозунг.

Однако движение к величию чувств сопровождалось величайшими же ссорами. Шум семейной жизнедеятельности разносился на километры. Упреки и претензии потоком сыпались с обеих сторон, оркестрованные звонкими пощечинами, плевками и ужасными проклятиями. В особо бурных случаях я ударом кулака пробивал сортирную дверь, а супруга любила выстрелить в окошко из газового револьвера или ловко похитить деньги, заначенные мною в томике Эдуарда Лимонова. Иногда, глубокой ночью, соседи – дай бог им здоровья – в попытке нас урезонить робко стучали по батареям отопления. Но на более решительные действия не решались. Ибо я, несмотря на то что происходил из семьи интеллигентов, выглядел всегда как заправский уголовник: одевался в черную кожу, зачесывал назад смазанные гелем волосы и не брился по три-четыре дня кряду. Добропорядочные граждане, находясь в плену расхожих стереотипов внешности, опасались связываться с таким подозрительным типом. А вдруг рванет из-за пояса маузер и стрельнет?

– Все не так, любимая! – проникновенно начал я, разведя руки в жесте крайнего миролюбия. – При чем здесь бабы? До баб ли мне? Я скрываюсь! Меня ищет милиция!

Жена устало махнула рукой. Она выглядела несчастной.

– Тебя все время кто-то ищет! Милиция, или бандиты, или кредиторы, или другие идиоты, с которыми ты вечно связываешься на свою голову! Я устала от этого! Мне надоели твои шпионские игры!

Я гордо выпрямил спину. От выпитого шумело в голове.

– Да, я живу полнокровной жизнью.

– Это не жизнь, – произнесла Ирма. – Я не вижу тебя неделями. А когда вижу, меня тошнит от твоего пьяного храпа!

И я, и она разговаривали грубым свистящим полушепотом. В соседней комнате спал наш ребенок.

– Пойми, – терпеливо продолжил я, – нами распоряжается наша природа. Я должен каждое утро идти и валить своего мамонта. А ты – его жарить. Вот и все. Если в процессе погони за этим мамонтом я задержался на работе и выпил рюмку – что в этом страшного? И вообще, наш спор банален. Хватит.

Усилием воли я удержался от того, чтобы не икнуть.

Моя женщина вышла за меня замуж восемнадцати лет. В университетах не училась. Работала парикмахером. Ряд лет она была всерьез убеждена, что «банальный» – это неприличное слово, означающее «похожий на банан». С другой стороны, некоторая неосведомленность с лихвой компенсировалась природным напором и жизнелюбием. Не говоря уже о внешних данных. К тому же за пять лет супружества она здорово прибавила, ее тезаурус существенно увеличился, и сейчас она энергично возразила:

– Эти твои сказочки про мамонтов – вот они-то как раз и банальны! Не держи меня за дуру! Бегаешь по девкам – имей мужество признаться в этом!

– Не бегаю.

– Бегаешь!

– Не бегаю!

Я наклонился, чтобы завязать шнурок. Из всех моих карманов беспорядочно посыпались на пол денежные знаки – в виде перетянутых резинками пачек и отдельных купюр, небрежно скомканных и смятых. Те самые деньги, ради которых я однажды пожертвовал нервной системой, своей и жены. Самую толстую пачку моя подруга в сердцах пнула носком домашней туфли.

Таких женщин хорошо бы сбрасывать на врага вместо ядерной бомбы, подумал я.

– Пошел вон, – сказала Ирма энергично, но несколько театрально, что сильно принизило пафос директивы.

– Я так и сделаю, – хладнокровно кивнул я. – Я вынужден… Отсижусь пару недель на другой квартире, а потом все уляжется, и я вернусь… Ты меня знаешь… И Мишу тоже… Дадим денег, сколько надо, и от нас отстанут…

– Вот-вот, – скорбно усмехнулась жена, – ты всем даешь денег, чтобы от тебя отстали. Ты даже мне даешь денег только для того, чтобы я от тебя отстала!

Я почувствовал себя виноватым.

Безусловно, разрушителем любви, семьи и самой идеи брачного союза выступает в конечном итоге всегда мужчина. В силу того, что он – разрушитель по своей природе. И тот, кто не понимает этой простой мысли, – не мужчина вообще. После каждого скандала я всегда первым шел на примирение, каялся, просил пощады, вставал на колени, срочно бежал за цветами и так далее. Вносился также и мощный штраф в твердой валюте.

Но реабилитироваться с каждым разом было все труднее. Все нервы и силы я оставлял в рабочем кабинете. Чем больше денег оседало в сейфе, тем меньше душевной энергии доставалось семье. Это понимала не только супруга, но и полуторагодовалый сын: если маму он воспринимал именно как маму, то папа, появляющийся через три вечера на четвертый, виделся чем-то вроде ходячего аттракциона. Клоуна, увешанного игрушками.

– Пошел вон, – твердо повторила жена и заплакала, некрасиво скривив полные губы. – Уходи. Уходи!

Я взял ее за плечи, но она резко отстранилась, повернулась ко мне спиной и побрела в комнаты, шаркая ногами по толстому свежекупленному паласу. Я остался на месте: сунул руки в карманы и прислонился спиной к двери.

Оставаться здесь – небезопасно. У подъезда меня вполне может ждать милицейская засада. Босс Михаил предупредил меня о готовящемся аресте еще позавчера и отдал твердое распоряжение: временно лечь на дно; ночевать только в потайной квартире; днем из офиса не выходить.

Я все же прошел в комнату – по дороге нагнувшись и подняв с пола рассыпанные деньги – и сказал негромко:

– Мне очень жаль тебя. Я знаю, что делаю тебе больно… Мне тоже больно… Но мы с тобой не можем по-другому.

Ирма молчала. Смотрела в темное окно. Ее плечи вздрагивали.

– Хорошо, – смиренно поправился я, сжимая в руках разноцветные лохматые пачки. – Это я виноват. Это я не могу по-другому. Не мы, а я, персонально. Но ты тоже должна меня понять. В такой момент, как сейчас, я должен много работать. Чем больше, тем лучше! Круглосуточно! Я получаю сверхприбыли. Каждый день обеспечиваю нас на год вперед. Наше будущее само идет в руки! Как только я заработаю все, что нам нужно, я брошу все и посвящу всего себя…