Бог-близнец (СИ) - Скребнёв Алексей - Страница 19

Он включил телевизор. За последние дни он нашёл лишь один канал, где про Явление ничего не говорится — канал о домоводстве. Еще чуть-чуть и он попросит инструменты и досок, будет делать настоящую деревянную колыбельную сыну… Всё равно больше тут заниматься нечем. Только грызть себя там, где изменить ничего не в силах.

Ещё пару часов можно поторчать перед экраном, а потом нужно готовиться к приходу Маши, порадовать ужином в рамках прописанной сверх-полезной-пресной диеты.

Действительно, надо найти себе занятие, а то недолго и умом тронутся.

***

Фрида и Марк провожают Александру и Муна Хомк до автобусной остановки. Испанцам повезло — сорок пятый маршрут останавливается возле входа в парк с их стадионом, и едет как раз до нужного госпиталя.

Маленькая Афина идёт держась за руки с обоими родителями. Она с улыбкой смотрит то на одного, то на другого. Александра сказала, что дочке пришлось соврать, мол едут спрашивать врачей, можно ли завести еще одну дочку. Уж больно Афина допытывалась, куда они собрались.

Погода солнечная, слышны трели птиц. Фриде пернатые свистуны радости не приносят. Она уже успела пожалеть, что согласилась приглядеть за девочкой. «Весь день, возможно, до утра следующего дня», как уже оказалось. Там где возможно два дня, может быть и трое и четверо суток. А послезавтра им с Марком наконец-то к Богородице ехать. И внутри всё тянет, кричит, что сроки обследования испанцев затянутся. Будет очень неудобная ситуация, мягко говоря. Как же хочется отдать девочку родителям и уйти обратно к себе.

Маленькая Афина постоянно пищит, бегает куда-то: то цветочек сорвёт, то на белку будет показывать и звать взрослых.

Марк, когда узнал, что на них взвалили, как будто даже обрадовался. Пошёл к Муну, стал расспрашивать, что надо делать с девочкой, как кормить, что та любит, во что играть.

Сам испанец был вчера бледным, как приведение, еле говорил, словно слабый старик. Если не знать, что болеет Александра, можно решить, что в больницу везут её мужа.

Фрида так и не спросила, что именно за проблемы у их соседки. Да, это могло бы дать представление, чего ждать от их поездки сегодня, или не предвидятся ли еще рецидивы в ближайшие дни. Но болезнь, это нечто такое личное, что можно разделить только с близкими и врачами, которые лечат. Фрида не стала к ней лезть с расспросами. Марк это не одобрил, но прекрасно понял.

Девочка собрала два букетика жёлтых одуванчиков и радостная прибежала к взрослым. Один букетик подарила маме, другой Фриде.

— Афина, дочка. Ты же испачкалась соком цветочков!

— Зато сразу два букетика! — детскую радость перебить сложно.

— Как красиво, Афина. Спасибо от нас с Фридой, — сказал Марк.

Если бы он не растягивал так слова в общении с ребёнком, по мнению его жены, было бы лучше. Она уже чувствует, как испачкала липким соком руки, но выбрасывать не стала: и приятно, и ребёнка обидеть не хочется. А девочка уже побежала куда-то еще.

— Она у вас такая милая, — обратился к испанцам Марк.

— Спасибо.

— Спасибо.

Александра хотя бы старается улыбаться, а вот Мун словно уже хоронит её.

Фрида думала выкроить время, чтобы поговорить об этом с испанцем, но вот они пришли. Желтый автобус подоспел сразу, они даже не успели попрощаться толком с дочкой.

Помахав Александре и Муну вслед, они двинулись обратно.

— А давайте погуляем по парку? — сильнее улыбки Афины сегодня сияет только солнце.

Фрида подумала, что день будет длинным.

***

9 мая 2282 года.

Завтра уже он отправится в Москву. В одиннадцать часов его, как бизнесмена, заберёт машина отвезти на вокзал. Ксений договорился, чтобы подъехали к университету.

Ну а сейчас — тёплый и тёмный майский вечер. Одна створка окна полностью задвинута за другую, и ещё не остывший воздух царит на балконе. Киреев устроился за столом: принёс несколько листов бумаги, пару ручек (обычную синюю и красную, для пометок, что уже давно вошло ему в привычку), подвинул поближе пепельницу. Сейчас докурит и начнёт. С черновика, конечно же.

Он долго думал, как может отгородить Екатерину от наказания за их дружбу. Вообще, у его плана есть три исхода: у него получится избавить мир от Бога, у него не получится, либо у него не получится даже начать покушение. В первых двух вариантах гнев людей скорее всего дотянется до близких. Вероятно, до его родни, братьев с их семьями, дальше уже придётся перебить десятки людей, у всех семьи большие. То, что за такое родство убьют, Ксений не сомневался. Особенно, если доберутся не сановники или спецслужбы, которые ещё могут сначала судить на весь мир, может быть пощадить детей, а придёт ненавидящая толпа. Эта жертва будет тоже на совести еретика.

«Дорогая Екатерина Ореевна.»

Он хочет начать именно так. В мыслях Ксения она смотрит телевизор, видит панику и страх в речи диктора, всё понимает и идёт вскрывать письмо… Для сторонних людей обращение «дорогая» будет выглядеть, как издёвка. Но она, может быть, поймает единственную нотку правды в этом письме.

Конечно, Киреев много размышлял, в праве ли он жертвовать семьёй ради своей цели. Даже не семьёй, они его изгнали, а просто людьми, невинными в родстве с ним. Но без такого риска не получится освободить мир. Человечество, разумные создания должны жить под прямым руководством Бога, за расхождения с которым он каждые тридцать лет бьёт дубинкой тех, кто посмел выбрать свой путь не так, как угодно Ему. Прогресса почти нет, весь мир — это какое-то пастбище, где все плодятся и размножаются, планета перенаселена, скоро чихнуть будет негде. И все, все должны подавлять свою же природу, созданную Им. Страсти, азарт, желания — всё это отбрасывается, как недостойное поведения человека. Ксению кажется, что Бог — это садист, который создал людей такими, а требует быть другими. Мы мучаемся, Он наслаждается этими мучениями.

И есть шанс освободить от Него мир. Призрачный, быть может. Но Ксений верит. Даже безбожнику-еретику нужно во что-то верить. Его жизнь лет через десять, максимум двадцать закончится, и он ни за что не простит себе, если не воспользуется этим шансом сделать мир лучше не лекциями, собирая успех по крупинке в год, но одним делом, меняющим сразу всё.

«Пишет вам еретик Киреев Ксений Савельевич. Если хочешь что-то спрятать надёжно, спрячь это на самом виду. Так и я таился, ничего не тая ни от вас, ни от остального мира. Вы все думали, что я — добрый и безобидный. Но у меня было знание об Оружии, которое может освободить мир. А вас, всех своих коллег и учеников, я лишь использовал, чтобы не вызывать подозрений.»

Да, приписать в письме не только Екатерину Буш, но и коллег со студентам — хороший ход, так хоть на каплю, но ответственность будет распределена между ними всеми.

«Но сейчас скрываться смысла нет. Когда вы это читаете, я уже убил Бога, или хотя бы попытался. И вот, что я хочу сказать вам всем, «нормальным» людям. Вы — жалкий и презираемый скот, всю жизнь, от рождения и до старости, смотрящий в рот Создателя, аки птенцы в рот родителям. Я вас всех ненавижу.»

Пожалуй, хватит. Ксений ещё раз окинул письмо, вроде получилось достоверно. Тем более, врать не особо и пришлось. Киреев затушил очередную сигарету и начал переписывать аккуратным почерком на чистовик (он думал написать специально коряво, добавляя к своему образу некой «порченности», противопоставления порядку и красоте, каким, по общему представлению, и должен быть еретик, но потом передумал, почерк должен быть узнаваем).

Да, ради это этого он готов рискнуть всем. Своей жизнью. Чуждой роднёй. И даже Екатериной. Хотя для неё есть эта записка, дающая шанс отвести гнев. Если придут за госпожой Буш, она сможет предъявить написанное его же рукой письмо. Там, в этих словах, он ненавидит её и презирает.

Сложно сказать, сработает ли это на самом деле. Раскусить не так, чтобы очень сложно. Но иного пути Ксений не нашёл. Рвать отношения публичным скандалом он не смог бы: не любит внимание посторонних, да и актёрских качеств, пожалуй, недостаточно. И ещё, как робко шепчет сознание, у него кишка была бы тонка. А так — записка на экстренный случай, шансов Екатерине добавляет, уже не бесполезно.