Сталин и заговорщики сорок первого года. Поиск истины - Мещеряков Владимир Порфирьевич - Страница 56

Очень интересный эпизод, характеризующий наших младших командиров, ни как слепых исполнителей команд вышестоящего начальства, а как думающего, рассуждающего и способного оспорить решение вышестоящего начальника, если ему показалось нецелесообразным выполнять полученный приказа. Здесь нет никакого противоречия воинскому уставу. Разве лицо, командного состава, получившего боевой приказ свыше, не вправе уточнить поставленную перед ним боевую задачу? С другой стороны, каким же должен быть простым и ясным в понимании поставленной задачи приказ, чтобы у подчиненного не возникало по нему никаких дополнительных вопросов?

В нашем случае, разве начались военные действия с той же, Германией, к которым готовился флот? А здесь, вообще, не вполне ясно читается, чьи самолеты приближаются к Севастополю. Так почему же у командира зенитно-артиллерийского полка не могло возникнуть сомнение по этому поводу? Он же приказ получил не лично от Ф.С. Октябрьского, но, тем не менее, не побоялся позвонить на командный пункт и удостовериться в правильности, поставленной перед ним боевой задачи. Думается, что он тоже не первый день на воинской службе и понимает, что неплохо бы, для начала, поднять в воздух авиацию, чтобы та определила, чьи же самолеты на подлете к Севастополю? А уж разобравшись, служба ПВО свою задачу выполнит. Ну, и как, объяснил ему вице-адмирал Октябрьский поставленные перед ПВО задачи? Более того, пригрозил расстрелом! А круто, насчет расстрела, за попытку выяснить, правильность поставленной боевой задачи? Как это знакомо — о наших генералах-адмиралах: молчать и не рассуждать! И это в тот момент, когда нам все уши прожужжали о том, как Сталин, якобы, запретил открывать огонь из всех видов оружия, чтобы, дескать, не поддаться на провокацию со стороны Германии. А здесь, извините, Октябрьский плюет на все эти «вышестоящие указания» и отдает приказ на открытие огня «по неизвестным самолетам» нисколько, видимо, не волнуясь от последствий принятого решения. А что ему переживать? Приказ-то, об открытии огня по «неизвестным самолетам» он получил из Москвы от самого Жукова. А какое рвение проявил! Сходу пригрозил расстрелом командиру зенитно-артиллерийского полка. Видимо, чтобы тот был более покладистым и не спутал Октябрьскому планы «обороны» Севастопольской базы Черноморского флота. Это притом, что Николай Михайлович Кулаков упомянул, что наши самолеты готовы были взлететь!

«Вскоре вибрирующий гул авиационных моторов донесся и до окон штаба. И сразу же — в 3 часа 15 минут — ударили наземные и корабельные зенитки. По всему небу шарили прожекторы. Выйдя на балкон кабинета командующего, я отчетливо увидел крупный самолет, вероятно бомбардировщик, попавший в лучи прожекторов. Он летел на небольшой высоте. Трассы пуль (огонь велся и из крупнокалиберных пулеметов), казалось, пересекают его курс. Вокруг все гремело и грохотало. Затем на фоне общей пальбы выделились два сильных взрыва, раздавшиеся где-то невдалеке…

Налет длился (с перерывами, так как временами самолеты удалялись) около получаса. С различных постов, из многих частей докладывали о замеченных в воздухе парашютах…

Однако парашютисты нигде не обнаруживались. Их не могло быть много — парашюты замечались лишь единичные. Но искали все же, живых людей — диверсантов или разведчиков. О взаимосвязи докладов о парашютах с происшедшими взрывами догадались не сразу.

А вот донесение о сбитом зенитным огнем самолете подтвердилось быстро. Потом выяснилось, что сбит и второй. Ни один наш корабль, ни один военный объект на берегу при внезапном воздушном налете не пострадали. Но в городе разрушения и жертвы были».

Надо полагать, что зенитный огонь артдивизионов «отгонял» неизвестные самолеты от цели, но они продолжали снова прорываться к городу, видимо, не достигнув поставленной перед ними задачи. Какой? Думается, ко всем прочим, чтобы поднять на воздух боезапас Черноморского флота, хранящийся в Севастополе. Если бы попали в «часть боеприпасов, особенно морских мин, хранящихся на открытых площадках», то от детонации (столько тонн взрывчатки!), сдетонировали бы и боеприпасы, находившиеся рядом на закрытых складах. Последствия были бы ужасны. Да, но вряд ли бы командующий Ф.С. Октябрьский пострадал бы, в смысле сохранения должности и звания. Всё было бы списано на внезапную бомбардировку неизвестной вражеской авиацией. Неужели, не оправдается: скажет, что Сталин же не разрешал открывать огня, чтобы не поддаваться на провокацию, и всё. Алиби обеспечено!

Кулаков так вспоминает последствия первой бомбардировки города и военно-морской базы:

«Ночью, при первом вражеском налете, мы с Октябрьским больше всего опасались, как бы бомбы не упали на территорию минных и артиллерийских складов в Сухарной балке…».

Сколько лет прошло после войны, а ведь, запомнить тревожные обстоятельства той, первой бомбардировки врага. Прекрасно знал, чем она могла закончиться.

А в настоящий момент, Николай Михайлович описывает свои личные переживания и опасения, с которыми вполне возможно поделился и с Филиппом Сергеевичем. Не мог же тот ответить ему в другом ключе, понимал, однако, что Кулаков из другого ведомства, призванного именно наблюдать за действиями военных, чтобы они «рулили» в правильном направлении. Так что истинные намерения Октябрьского не в сопереживании с Кулаковым, относительно Сухарной балки, а в нежелании предотвратить бомбовый удар по Севастопольской базе. Оставил же на земле истребительную авиацию, и это для нас — главное.

Выше мы уже рассматривали версию о том, почему Октябрьский не поднял авиацию. (Это не входило в планы тех, кто готовил поражение Красной Армии). В дополнении к первой версии или в совокупности с ней, вырисовывается крайне неприглядная картина. А если бы немцы накрыли склады морских мин и флот лишился бы значительного запаса боеприпасов — было бы это на руку нашим заговорщикам? Вряд ли ответ будет многовариантным. Может и по этой причине тоже, не поднял навстречу «неизвестным самолетам» свою морскую авиацию «герой» Севастопольской обороны. Во всяком случае, в прегрешении сказанного о нем выше и по совокупности с данными действиями, все вместе вызывает странное чувство, которое трудно выразить словами. Но, можно ли все это называть служением Отечеству, вот в чем вопрос? Если кто-то хочет защитить вице-адмирала Октябрьского от необоснованных, с его точки зрения, упреков, в том смысле, что у нас с авиацией было, видимо, «не густо» и нечего было поднимать в воздух, то Кулаков и в этом случае дает исчерпывающие сведения.

«Авиация Черноморского флота представляла собой одну из его главных ударных сил. В ее состав входили бомбардировочная и истребительная авиабригады, отдельный разведывательный авиаполк, десять отдельных эскадрилий. Всего к началу войны насчитывалось 625 самолетов. Значительная часть экипажей была подготовлена к действиям в любое время суток (теперь этим никого не удивишь, но тогда летчикам-ночникам велся особый учет)…».

Значит, командующий, все-таки, не захотел поднимать истребительную авиацию. Вообще-то, это все не удивительно. Ю. Мухин в своей книге «Если бы не генералы» дал нелицеприятную характеристику Ф.С. Октябрьскому, когда тот руководил обороной Севастополя. Это и по его вине, в том числе, был сдан неприступный город-крепость Севастополь летом 1942 года. Что же тогда удивляться поведению Ф.С. Октябрьского при налете вражеской авиации в первые часы войны. Неужели 22-го июня был другим человеком?

«Команды МПВО и моряки разбирали завалы. Вокруг собрались люди.

Над городом и бухтами барражировали теперь наши „ястребки“, и, глядя на них, наверное, кто-нибудь думал: разве не могли истребители перехватить врага за пределами города, встретить его где-то над морем? Конечно, могли, если бы мы знали, хоть немного раньше, что произойдет этой ночью…»

Это политработник Кулаков, по своему статусу, должен был общаться с народом, разъясняя, почему не смог защитить его от врага? А кому оно, в действительности, вообще-то, нужно оправдание военных? Что? Не знали, заранее о ночном нападении? Так неужели немцы должны были предупредить руководство Черноморского флота о налете?