Лезвие сна - де Линт Чарльз - Страница 11

• Предыдущая
• 11/131
• Следующая

– Ничто по-настоящему ценное не дается легко, – произнесла Кэти и тут же поморщилась. – И кто только выдумает такие нравоучительные высказывания?

– Писатели вроде тебя.

– Нет, в этом ты меня не можешь упрекнуть.

– Но зато эти слова правдивы, – сказала Иззи. Кэти снова кивнула:

– Так как же ты собираешься поступить?

– Я думаю, будет нетрудно изменить расписание занятий, чтобы освободить утро.

– Из чего я могу сделать вывод, что ты и дальше будешь посещать студию Рашкина.

Иззи улыбнулась:

– Ну я же должна дать ему возможность закончить портрет, правда? А после этого Рашкин обещал начать мое обучение, так что рано или поздно я своего добьюсь

– Удачи тебе, – только и ответила Кэти.

– Нет, нет, нет! – закричал Рашкин.

От громкого скрипучего голоса, заполнившего студию, Иззи невольно съежилась.

– О боже, ты безнадежна.

Иззи уже целый месяц каждое утро поднималась в студию. Но если ей самой был виден явный прогресс в работе даже за столь короткое время, от своего учителя она не слышала ни единого слова одобрения. По его мнению, она не могла сделать ни одного правильного мазка. Ее работы становились не лучше, а хуже. Она недостойна даже мыть кисти и подметать мастерскую настоящего художника, несмотря на то что именно этим она занималась каждый день, кроме того, готовила обед для них обоих, делала покупки и выполняла еще множество разных мелких поручений.

– О чем только ты думаешь? – продолжал Рашкин. – Ведь вся проблема именно в этом? Ты не умеешь думать.

И до сих пор он не спросил, как ее зовут.

– Любое насекомое способно лучше выполнять инструкции, чем ты.

– Я... я пыталась следовать вашим указаниям, – заикаясь под его пристальным взглядом ответила Иззи.

– Ты действительно пыталась? Ну тогда тебе лучше оставить свои попытки и подумать о какой-нибудь другой карьере. О чем угодно, только не об искусстве. Можешь выбрать любую деятельность, лишь бы она не затрагивала ту часть твоего мозга, которая отвечает за выполнение простейших инструкций.

Рашкин сорвал полотно с ее мольберта и швырнул его через всю комнату. Иззи с тревогой смотрела, как холст задел стоящие у стены картины художника и они, одна за другой, стали падать на пол. Не обращая внимания на беспорядок и возможные повреждения собственных произведений, Рашкин выхватил из-под ног девушки загрунтованное только сегодня утром новое полотно и повесил его на мольберт. Потом вырвал у Иззи кисть.

– Посмотри сюда, – скомандовал он, показывая на установленное перед мольбертом зеркало. Он подтолкнул ученицу вперед, чтобы ее отражение оказалось прямо перед глазами. – Что ты там видишь?

– Себя.

– Нет. Ты видишь фигуру, облик, и ничего больше. Чем скорее ты перестанешь соединять увиденное со своими собственными представлениями, тем легче тебе будет сосредоточиться на размерах и оттенках того, что ты действительно видишь, и тем скорее ты добьешься успеха.

Рашкин замолчал. Несколько минут он рассматривал ее отражение, а потом быстрыми, четкими движениями стал обозначать на холсте контур. Не больше дюжины мазков, и на полотне перед глазами Иззи предстал вполне узнаваемый образ. Но фигура на картине казалась окутанной облаком тумана.

– Ну а теперь что ты здесь видишь? – спросил Рашкин.

– Себя?

Кисть в его руке снова пришла в движение, на лице и волосах обозначитесь тени, линия скул стала более отчетливой, глаза потемнели.

– А теперь?

Сходство пропало. Двумя-тремя мазками художник совершенно изменил образ и превратил ее в незнакомку. Но, как ни странно, последнее изображение казалось больше похожим на нее, чем то, что было несколько минут назад.

– Это то, что ты хочешь увидеть, – сказал Рашкин. – А то, что находится перед тобой, можно использовать в качестве шаблона, основной идеи, но окончательный образ должен создаваться здесь. – Он постучал себя по голове. – И здесь. – Его рука опустилась к груди. – Или где угодно, это не имеет значения. Ты должна добиться того, чтобы образ на полотне был совершенно неведомым для зрителя, но при этом мучительно напоминал ему о чем-то знакомом. А если хочешь в точности повторять то, что видишь, лучше стать фотографом. На картине должны оставаться твои чувства.

– Но ваши картины очень реалистичны. Почему я должна...

Она не увидела взмаха руки. Но удар его открытой ладони заставил девушку покачнуться. Щеку словно обожгло, а в голове зазвенело. Иззи медленно подняла руку к пылающей щеке и уставилась на художника сквозь пелену подступивших слез.

– Разве я не предупреждал тебя о вопросах в студии? – закричал Рашкин.

Иззи сделала шаг назад. От неожиданности она онемела и очень испугалась.

Ярость Рашкина продолжалась недолго. Вскоре гнев, исказивший до неузнаваемости черты его лица, улетучился. На смену ему пришло раскаяние, и казалось, что он был не меньше Иззи поражен случившимся.

– Мне очень жаль, – произнес он. – Я... я не имел никакого права.

Иззи не знала, что ответить. Она была еще сильно взволнована, но теперь страх уступил место злости. Последним, кто посмел поднять на нее руку, был ее приятель из последнего класса в школе. После того как она наконец сумела от него отвязаться, Иззи поклялась самой себе, что больше никому этого не позволит.

Рашкин бросил кисть в банку с растворителем и тяжело опустился на кушетку. Он склонил голову и уперся взглядом в пол. В таком положении художник, как никогда раньше, напоминал одну из каменных горгулий – трагическое и потерянное создание, смотрящее вниз, на мир, к которому оно никогда не могло принадлежать.

– Я пойму, если ты решишь уйти и больше не возвращаться, – сказал Рашкин.

Довольно долго Иззи могла только молча смотреть на своего учителя. Щека еще горела, а сердце билось слишком часто. Наконец она сумела оторвать взгляд от фигуры Рашкина и обвела глазами мастерскую. С каждой стены, из каждого угла на нее смотрели картины великого художника; удивительные шедевры указывали на расцвет его творчества. В голове зазвучали слова Кэти, произнесенные в тот день, когда Иззи впервые встретила Рашкина.

...Вы все немного сумасшедшие. А его странность – издержки гениальности.

Иззи не могла сказать точно, был ли он сумасшедшим. Скорее такой поступок говорил о постоянном эмоциональном напряжении. Многие художники, если только они не обладали сверхлегким нравом, в большей или меньшей степени становились эксцентричными. Согласно утверждению Кэти, это было определено сферой их деятельности. Никто так не изводил окружающих своим сварливым характером, как гении. Таких, как Рашкин, люди терпели и шли на компромисс по многим причинам. Владельцы галерей хотели заработать на его картинах. Студенты горели желанием у него учиться.

Иззи тоже прощала брань Рашкина, поскольку получала от него много полезных сведений. Он мог позволить себе быть властным и эгоцентричным, но, видит бог, он настоящий мастер. И даже если она не добьется ни слова одобрения с его стороны это не имеет никакого значения, ведь и ее собственные родители ни разу не похвалили дочь. По крайней мере, Рашкин многому сможет ее научить, а дома не было даже этого.

Иззи на всю жизнь запомнила случай, когда вместо прополки огорода она целый день просидела под старым вязом возле отцовского дома с альбомом для эскизов на коленях. Подошедший отец при виде этого поддался одному из ставших уже привычными приступов ярости. Он не ударил Иззи, но выхватил альбом и разорвал каждый лист, сведя на нет работу целого месяца. За этот случай и за многие другие попытки сломить ее дух и запереть в клетку укоренившихся привычек Изабель никогда не могла простить родителей.

Внимание Иззи с незапланированного осмотра многочисленных работ Рашкина переключилось на фигуру самого хозяина мастерской. Боль от удара почти прошла, и ее гнев немного утих. Оставшаяся злость странным образом перешла с художника на ее отца. В тот день, вырвав из рук Иззи альбом, он заявил: «Всякое искусство – это сущая чепуха, а художники – всего лишь неудачники и бездельники. Ты этого добиваешься, Изабель? Хочешь стать озлобленной неудачницей, когда вырастешь?»

• Предыдущая
• 11/131
• Следующая