Сияние - Валенте Кэтрин М. - Страница 30

Она позволила мне поесть. Она позволила мне выпить. Рассказывая об этом, я чувствую примерно то же самое, что чувствовал бы, рассказывая о первоклассном перетрахе. Это личное, извращенец, иди-ка прогуляйся. Что я делаю со своим пищеводом, касается только меня. Я пробубнил своё имя в ответ Цитере Брасс. Я не стремлюсь его произносить слишком уж часто. Это имя почти что не моё. Оно мне не впору, как пальто с чужого плеча. Слишком просторное имя для парня вроде меня. Слишком известное, слишком замысловатое, слишком велик шанс, что кто-то окинет меня взглядом с головы до ног и извергнет то, чего я страшусь: «А, тот самый!» Но мисс Брасс уже знала, кто я такой. Она бы меня не сцапала, не будь я тем, кто я есть, так что мы с нею могли просто сидеть рядом, и каждый был в курсе относительно того, что мы знали. Только вот у неё было преимущество: я-то ничегошеньки о ней не знал. Ненавижу такое. Это противно моей природе. Я коллекционирую сведения.

— Американка? — спросил я и глотнул ещё её бурбона.

Она кивнула; едва шевельнула подбородком, но это всё же был кивок.

— Сенека.

Ну да. Точно. Я-то думал про сиу, но, чёрт возьми, американцы для меня все одинаковые.

— Я бывал в Нации в детстве. Прошёлся с экскурсией по залам и землям Лиги. Поздоровался за руку с парочкой судей. Мне там больше понравилось, чем в Штатах.

— М-м-м-м, — ответила моя длинноногая дама, не сводя глаз с какого-то малого в маске в виде рыбьей морды, прыгающего рядом с лимузином, словно особенно неуместный восклицательный знак.

— Сам-то я вообще никто. Даже не знаю, на каком шарике родился. Провёл какое-то время на Венере, ясное дело. Надолго застрял на Луне, и это был унылый период, как целый год Великого Поста. Ну и побывать успел практически везде. Если сосчитать все орбиты, где я повесил шляпу на гвоздь, то я был подданным четырёх разных Корон; гражданином Китая, Франции и Аргентины; и невольником на Ио — думаю, в строгом смысле слова это сделало меня итальянцем, — но всего на месяц.

Поглядите-ка на меня. Собиратель сведений, изливаю свою никчёмную биографию даме лишь по той причине, что её милые бронзовые коленки выглядели предзнаменованием второго пришествия. Мне не надо было ничего говорить. Я мог бы наслаждаться «тэлботом», тишиной и выпивкой. У Цитеры Брасс где-то лежала папка, в которой было записано всё. Она была из тех бабёнок, чья работа — раскладывать всё по папкам. Хранить секреты, разложенные рядком, от зарплаты до зарплаты. И всё же я, устроившись на кожаном сиденье цвета цыплячьего жира, пытался ей понравиться.

— Послушайте, — проговорил я. Маслянистый привкус дармовой выпивки заставил шестерёнки в моей голове вращаться более плавно. — Знаю, речь о больших деньгах, а я на мели. Но мне не нужна эта работа. У меня больше нет силы воли на путешествия, и мне попросту плевать на всё, что вам небезразлично. Я не хочу ничего знать. Я не любопытен. Вы-то думали, всё наоборот, да? Но я не такой. Я хороший. Мы по этому поводу с Господом моим Богом во всём разобрались. Честно говоря, мне вообще не хочется работать, когда этого можно избежать. Я сюда приехал, чтобы дотянуть до конца. Просто шлёпнуться в снег и прожить один долгий год. Этого должно хватить. На этом снежном шарике один естественный год длится восемьдесят четыре земных года. Может, меня хватит до весны. Может, лето помашет мне ручкой издалека. Лето на Уране. Наверное, это круто. Но, скорее всего, нет. Я не расстроюсь, если карты лягут не так. Послушайте… — Я схватил её за руку и внезапно запаниковал. Не знаю, почему так вышло. Она посмотрела на мою лапищу так, словно я был йети с триппером. — Послушайте, ну пусть пройдёт шестьдесят лет или пятьдесят, или, учитывая мои привычки, двадцать, но с точки зрения Урана, который мыслит крупным планом, мне осталось жить меньше года. И это просто прекрасно, Цит. Я этому чрезвычайно рад. И этой радостью дорожу. Не хочу её испортить, бегая туда-сюда из-за каких-то целей, амбиций или планов, которые превосходят мои ближайшие пятнадцать раундов со сном. Не отнимайте у меня этот год, мисс Брасс. Он принадлежит мне одному.

«Тэлбот» круто повернул и выехал на рыночную площадь. Я должен был встретиться со своим связным в закусочной «Тартар»: не сказать, что забегаловка, но приличным местом её тоже не назовёшь. Ясное дело, мы проехали мимо «Тартара» и устремились прямиком к Штаб-Квартире. Замёрзшие фонтаны. Высокая статуя обнажённой девушки с прилипшими к бокам руками и запрокинутой головой, так что её тело напоминало ракету, а куски льда, громоздившиеся у ног, — выхлопы работающих реактивных двигателей.

Меланхолия.

Самый дорогой из адресов в Те-Деуме… ну, один из самых. Меланхолия. Башен, естественно, четыре — как и жидкостей. Сангуа, Холе, Флегма и Меланхолия[48].Четыре флуоресцентных небоскрёба, возвышающихся над Тэ-Дэ словно праздничные свечи. Вздыбленные к небесам рога единорогов, населённые боссами. Боссы заправляют всякими разными делами. А мы, все прочие, у них на побегушках. В наши дни это единственная иерархия, которая что-то значит. Хоть баронами их называй, хоть боярами или халифами, но это всё равно что изукрасить динозавра кружевами и лентами в надежде, что он довезёт тебя до ближайшего города. Ты босс или нет? В этом-то всё и дело.

Я как-то побывал в Холе — метал кольца в цель и получил жалкое подобие минета. Стены там были мягкими на ощупь. Как лёгкие.

— Дело не во мне, мистер Сент-Джон, — чистосердечно проговорила Цитера Брасс. Она плавно выскользнула из «тэлбота» и обошла вокруг машины, чтобы открыть мою дверь — да уж, замашки у этой ирокезской девы были джентльменские. — Вы свой год заслужили. Будь моя воля, позволила бы вам остаться с ним в обнимку.

В пузыре лифтовой кабины мы взмыли вверх, вдоль лавандового хребта Меланхолии. Поднялись над сизой вонью сигарного дыма, окружающего Уран. Через пятно впавшего в спячку светостекла я увидел чёрное небо и звёзды. Суровые и яркие, словно следы от пуль. Никаких лун. Что-то внутри меня встрепенулось. Моё тело знает: небо должно выглядеть именно так. Меня как будто обдало горячим душем.

Лифт поднялся в пентхаус, как дым поднимается по трубке бонга[49], и Цитера Брасс, безупречная до последней молекулы, решительно вышла в помещение, пол которого представлял собой громадную шахматную доску. Её каблуки звонко целовали стеклянные квадраты. Офис, большой, как бальный зал. Низкий потолок с контрфорсами украшали пересекающиеся узорчатые полосы из жидкого светостекла, мандариново-оранжевые, красно-белые, как леденцовые палочки, или полыхающие огнём Святого Эльма. В дальнем конце комнаты располагался длинный чёрный стол, на котором горела зелёная лампа. В северном углу громоздилась частная установка дальней радиосвязи размером с целый дом. Задняя стена целиком состояла из окон, и за ними открывался вид на бульвар Эпи, располагавшийся далеко внизу под этим гнёздышком в сотню этажей. Над окнами висела картина — картина из светостекла. Я раньше никогда не слышал, чтобы кому-то удалось до такой степени взять светостекло под контроль и сотворить подобное. Я глазел разинув рот. Цвета скользили и бежали: женщина без одежды и с длинными волосами цвета павлиньих перьев. Она ими не прикрывалась, как случается с дамами на картинах, нет. Она просто стояла, не стесняясь своей наготы, и смотрела сверху вниз на ярко-алого мускулистого мужчину, который пыжился от гордости. Он с жизнерадостным видом преклонил перед нею колени, протягивая длинный медный пояс, изукрашенный по всей длине драгоценными камнями: Гефест, предлагающий пояс Афродите. Когда она надевала этот пояс, даже боги из штанов выпрыгивали. Каждый драгоценный камень был водоворотом, в котором цвета сменяли друг друга, всевозможные цвета. А потом на краткий миг они перестали быть драгоценными камнями. Они были планетами. Лунами. Затем они слова сделались гранатами, изумрудами и опалами. Меня затошнило. Цветовая болезнь. Уранское головокружение.