Сияние - Валенте Кэтрин М. - Страница 34

ПЕРСИВАЛЬ АНК: Варела всё это время говорил, что она мертва.

МАКО: А Эразмо — что нет. Ты сказал, что хотел бы избежать смерти, но сам её пихаешь куда попало. И ещё… Северин находится за пределами истории. И она не может на это повлиять. Это вся роль, какую ей отводит такой сценарий. Предмет на каминной полке, который окажется важным в третьем акте. Пистолет, из которого обязаны выстрелить. Она не человек — ты сам этого добиваешься, со своими игральными картами, стервами и тёмными улицами на краю космоса. Она просто цель.

АНК: Не цель, Винче. Грааль.

МАКО: Ну конечно. Ладно, Персиваль… Грааль. Очень умно. Очень тонко. Но Грааль — не живое существо. У него нет собственной крови, только чужая; в нём нет жизни, кроме той, которую он дарует. Его работа в том, чтобы стоять смирно и… быть Граалем. Который кто-то ищет. Это не похоже ни на кого из наших знакомых. И, по правде говоря, это слегка прозаично по твоим меркам. По нашим меркам. Мне кажется, ты сдерживаешь себя. Я-то сдерживаю. Потому что… потому что нам кажется, что она бы этого хотела. Чтобы мы сделали ставку на истории вроде тех, которые нравились ей. Ну в самом деле, насколько твой Те-Деум отличается от настоящих уранских трущоб? Да едва ли найдётся хоть пятнышко грязи, которое было бы не на своём месте. Это всего лишь… события, которые могли на самом деле произойти во всамделишном городе. Это не ты. Это не я. Это она.

АНК: Но это и впрямь случилось на самом деле. В настоящем городе. Просто не в том городе.

МАКО: Когда подобные вещи нас останавливали? Да мы ввели вампиров в «Похищение Прозерпины»! Это была настоящая история, которая произошла в настоящем городе. И Прозерпина — настоящий город, который на самом деле исчез с карты Плутона, осмелюсь напомнить, схожим образом с Адонисом. Мы запихнули туда целую орду вампиров и даже глазом не моргнули. Просто заказали чан фальшивой крови и начали кроить плащи.

[Анк не то смеётся, не то вздыхает.]

Послушай, у меня возникла идея. На самом деле, просто маленькое смещение. В перспективе. В кадре. Потому что в нуаре на самом деле нет ничего нового. Это просто волшебная сказка с пистолетами. Твой детектив-нищеброд — не более чем благородный рыцарь с сигаретой и чёрной дырой вместо сердца. Язык у него лучше подвешен, вот и вся разница. Он вовсе не лишён идеализма — для него есть хорошие женщины и плохие, хорошая работа и плохая. Справедливость и истина всегда стоят того, чтобы к ним стремиться. Он опускает «федору» на лицо, как забрало шлема. Он верно служит своему лорду, хочет того или нет. И он порабощён идеалом женщины. Просто в детективных историях женщины обычно умирают ещё до того, как поднимается занавес. В сказках они, как правило, живы. Сказки — они про выживание. Только и всего. Принцесса доживает до последнего акта, чтобы выйти замуж. Детектив решает загадку о женщине, а рыцарь — спасает женщину.

И вот честное, честное слово, если в сказку добавить грязь, отчаяние и экзистенциальный страх промышленного производства, получится готика — и это наши владения, Перси. Мы тут живём. Так почему бы нам не сменить тренч на чёрный плащ? Выкрутить байронизм на максимум. Родовое проклятие, безумный лорд, зловещий замок. Одержимость, страсть, секреты. Всё уже там. И призрак. Потому что правда в том… правда в том, что это история о призраке. Она всегда такой была. Мы выливаем полную миску крови на берегу Стикса и просим её испить и заговорить с нами.

АНК: Это… неплохо.

МАКО: Я знаю, дурачок. Это же моя идея. Конечно, она неплохая. Мы уже послали его на Плутон. Безупречно. Нет ничего темнее и загадочнее того проклятого места. Судя по сведениям, которые доходят к нам с Плутона, он с тем же успехом мог бы оказаться самим Гадесом. Целая планета, которая представляет собой всего лишь особняк с привидениями на холме. Огни в темноте. Звуки в ночи.

Перси… мы обязаны сделать для неё лучшее из того, на что способны, а не просто проявить вежливость. У нас с тобой не получается рассказывать линейные истории. Они выходят неправильными. Как собака, читающая сонет. Впечатляет, но собакам полагается выть, верно? Ну так вот, слушай. Она… она пленница в чёрном дворце из тысячи комнат. Её поместил в темницу ужасный владыка. За преградой из терновника спит наша Красавица с чёрной помадой на губах. Никто не видел её много лет. Она превратилась в легенду, которую рассказывают шёпотом в тавернах и переулках.

АНК: И в городе появляется незнакомец.

МАКО: Незнакомец, который скрывает своё прошлое. У него имеется некий чудовищный секрет. Тайное уродство?

АНК: И проклятие, Винче. Нам необходимо проклятие. Это аксессуар, без которого стильный антигерой не может существовать. Дай подумать… в ответ на любой вопрос он вынужден всегда говорить правду. Это даже не особенно большой скачок от детектива, которого принудили разузнать правду для своих боссов. У нас ещё остались все декорации для Плутона после «Прозерпины». И леса Бертилак из «Сэра Гавейна на Ганимеде».

МАКО: И Варела вписывается как влитой. Он и так всегда был по пояс в фантасмагории. Хочешь взглянуть лжецу в глаза? Давай это сделаем. Максиме Варела действительно сбежал на Плутон, когда «Оксблад» его отпустила.

АНК: А что с финалом, Винче?

МАКО: Чем заканчиваются все готические истории? Волшебством. И местью.

На протяжении всего ледяного, тёмного перехода через сверкающие и унылые транснептуновые пустыни, напоминающие осенние вересковые пустоши, пока ледяная дорога висела за иллюминаторами, тонкая и рваная, точно погребальный занавес, я старательно держался сам по себе на борту нашего узкого судна, которое держало свой курс сквозь ту исполненную особого одиночества протяжённость тьмы, пока призрачные синеватые отголоски утра на краю цивилизованного мира не пробудили в пассажирах воодушевление, заставив их обратить внимание на меланхоличный лик Плутона.

Завтрак вселял в мою душу тягостное уныние. Сваренные всмятку яйца испускали в ложечку золотой ихор одиночества; смазанные маслом булочки говорили лишь о длящейся муке моего бытия. Крушение надежд клубилось в туманных глубинах чая, а бекон, который я поглощал, был беконом скорби.

— На Плутоне нет никого, кроме магов, американцев и безумцев, — прохрипела старуха, устроившись рядом со мной в столовой «Обола» — роскошно обставленном элегантном помещении, доверху заполненном невыносимо раздражающим звоном столовых приборов и тихим шёпотом. Ей не стоило меня беспокоить; места хватало, чтобы она расположилась за отдельным столиком и уминала там лакомые кусочки, предоставив меня самому себе. Исполнившись презрения к ней из-за того, что она так не поступила, я поднял воротник шинели, дабы пресечь любые дальнейшие разговоры. На этих кораблях всегда царит лютый холод. На вечерних приёмах декольте всех приличных и серьёзных дам покрываются гусиной кожей, а у девушек с бледной кожей шеи отливают вампирской синевой. Однако каргу, с которой я поневоле делил утреннюю трапезу, прохлада не тревожила. Она была в красно-фиолетовом наряде, белые волосы украсила чёрными шёлковыми каллами с длинными зеленоватыми тычинками, многозначительно стоящими торчком, как будто её голова была радиоприёмником, настроенным на все частоты сразу. От неё исходил кисловатый запах — впрочем, как и от меня. Как и от дам с синими шеями, которые танцевали, украсив себя розетками и нарядившись в платья из узорчатой ткани. Все воняют после шести месяцев на Восточном Экспрессе. Здесь, посреди ледяной дороги, невозможно спрятать нашу звериную натуру. Карга, дева, паладин, моя собственная несчастная персона: никто из нас не источал запах лучше, чем недельный труп льва посреди вельда.

— В самом деле? — проворчал я, уткнувшись носом в чай и молясь, чтобы она вернулась к прилавку за новой порцией сегодняшней выпечки (засахаренные гардении в пушистых шариках глазури), или джема (инжир и свечника), ещё чего угодно, лишь бы избавила меня от своего внимания. Мой собственный осыпающийся шарик и горшочек с джемом стояли передо мною нетронутыми — как быстро я позабыл о предшествовавших временах голода, лишений и опустошений и достиг той невообразимой точки, где отказался от непристойно дорогого пропитания, которое собрались предоставить наши невидимые, неназываемые хозяева на студии «Оксблад». Цена моего завтрака, которая лишь возрастала с каждым днём, удалявшим меня от любых мест, где могли произрастать гардении или свечное дерево, равнялась стоимости небольшого поместья в менее престижных лентах Пояса Койпера, но я едва ли ощущал его вкус. На языке моём застряло прошлое и лишило меня настоящего — впрочем, в этом отношении я богатеям ничем не обязан. Дайте мне немного бекона и молока, и я неизбежно стану таким же декадентом, как все они.