Сияние - Валенте Кэтрин М. - Страница 41

Это ты сожрал тот большой старый город?

[Ледяной дракон торжественно кивает. Верёвки, на которых он подвешен, скрипят.]

Какой же ты плохой. Тебя надо наказать.

[Ледяной дракон опять кивает. ТОЛМАДЖ, расположившись прямо за кадром, дёргает за ниточки и приводит в движение блоки, отчего белые как снег плечи-буфы чудовища опускаются, как будто ему очень стыдно. Сам кукольник едва сдерживает смех.]

Почему ты это сделал? Мне кажется, если бы ты был поумнее, то подождал бы, пока город не растолстеет немного. Ты же не мог им насытиться! Он был такой малюсенький.

[ТОЛМАДЖ не может ответить; чудищу суждено оставаться немым, так что у изобретателя не было причин выдумывать устройство, которое позволило бы огромному кринолиновому телу заговорить.]

Папа говорит, поселенцы выкопали слишком глубокие ямы и разбудили древнее сердце Плутона. Но у тебя на носу невысохший клей, так что я сомневаюсь, что ты и есть древнее сердце Плутона.

[Ледяной дракон сотрясается от беззвучного хохота ТОЛМАДЖА. СЕВЕРИН приподнимается и вытирает клей большим пальцем. Потом она шепчет в огромную, усыпанную блёстками ноздрю куклы.]

Я тебя прощаю. Я тоже бываю голодной.

«И МОРЕ В ТОТ ЖЕ МИГ ПРИПОМНИЛО…»[62]

С1 ИНТ. ЛОКАЦИЯ № 19 НЕПТУН/ЭНКИ — ПАЛУБА НАБЛЮДЕНИЯ ЗА ШТОРМАМИ, ДЕНЬ 671. НОЧЬ [29 НОЯБРЯ 1939 г.]

[ПОСТЕПЕННОЕ ПРОЯВЛЕНИЕ демонстрирует балкон, покрытый коркой соли и ярко-зелёными коралловыми наростами. Его завитки, цветочные мотивы и колонны напоминают о балюстрадах Нового Орлеана. Заржавелые фонари висят на длинных цепях, похожих на цепи Джейкоба Марли, отбрасывая бело-синий свет на бурное кобальтовое море, которое покрывает всю несказанно огромную поверхность Нептуна. Балкон накрывает полупроницаемый стеклянный колокол; капли дождя стучат по хрусталю и скатываются вниз, но порывы морского ветра проникают сквозь преграду — впрочем, это пустяк в сравнении с ураганными ветрами снаружи, способными убить любого человека на своём пути быстрей, чем удар молнии. Тихий, скрежещущий, ровный грохот Энки, плывущего по своему экваториальному маршруту, оттеняет каждое сказанное слово.]

Город Энки — это ещё и корабль, возможно, самый большой из всех, что когда-либо выходили в море. Он огибает планету за десять лет, следуя за скорбным эхо Гольфстрима, текущим более-менее пряхмо, изящно обходя белый шквальный узел матери штормов, от которой происходят все прочие циклоны этого мира. Этот балкон и тысячи ему подобных выпячиваются, словно пузыри, на наружной стене нептунской столицы. Что бы ни происходило в этом городе — любая работа, любые амбиции, любой декаданс — населяющие его души всегда возвращаются к этим наблюдательным пунктам: к приютам паломника, к уютным очагам, к месту ночного дозора. Они приходят посмотреть на шторм. Встретиться с ним взглядами. Тратя час или восемь часов, — или, в случае некоторых старожилов, всякий миг, который не уходит на сон или еду, — жители Энки тянутся к этому первобытному зрелищу, чтобы увидеть, как их мир изгибается, извивается во власти постоянных океанических бурь, чтобы стать свидетелями вечного водоворота, который и есть древнее сердце Нептуна.

[Камера показывает лишь синеву. Монструозные волны хлещут небо цвета индиго, придавленное тучами. Барашки на волнах достигают высшей точки и разбиваются; тени водорослевых лесов размером с Азию легко скользят и пляшут под водой. Но масштаба осознать невозможно, поскольку в обозримом пространстве нет земли. Может, это Тихий океан, а может — Женевское озеро. Но это не то и не другое. Лишь когда в кадр неспешно вплывает рыболовецкое судно и, миг спустя, справа по борту от него поверхность воды рассекает какой-нибудь левиафан неизвестной породы, гейзером выплёскивая море в богатый метаном воздух, наступает момент истины, от которой мутит. На Земле есть города, которые размерами уступают этому берилловому зверю, обросшему ракушками.]

Энки — странник; он следует за приливом. Конечно, в этом море есть и другие корабли: Мананнан, Снегурочка, Ис, Лайонесс, Секвана. Но по сравнению с Энки все они — карлики.

[СЕВЕРИН кладёт руку на перила балкона. Коралл под её пальцами сморщивается и отодвигается в сторону. Она выглядит измождённой — под глазами тёмные круги, кожа как будто истончилась.]

Тишина — самая редкая ценность на Энки. Ухо никогда не отдыхает; двигатели, которые своим рёвом оживляют город, зовут и отвечают; зовут и отвечают, и нет этому конца.

А что же слышно из дома? Ничего. Нептун, номинально являющийся французской колонией, сегодня ночью пройдёт мимо Солнца, и радиосвязь с Землёй прервётся приблизительно на семьдесят два года. Голоса умолкнут. Единственные новости будут доставлять одинокие корабли, пробираясь сквозь черноту самой длинной из дорог. Они не услышат никакого грохота войны, звона венских сабель или треска английских пистолетов. Если в Париже снова сменится правительство, они узнают о случившемся слишком поздно, чтобы это имело какую-то важность. Никто не узнает, победит ли Тибальт Невидимого Гусара на этот раз, или Доктор Груэл наконец-то преуспеет и сделает Веспертину своей невестой, своей жертвой. Всё это случится без нас.

Я говорю «нас». Конечно, есть пассажирский лайнер, который отходит до того, как линии прервутся. Последний шанс покинуть судно ради цивилизации. По правде говоря, я ещё не решила, поеду ли на нём. Моя съёмочная группа отправляется домой. Билеты у них в нагрудных карманах, каюты забронированы, шампанское уже охлаждается в серебряных ведёрках под полированными иллюминаторами. Марианна, Амандина, Макс, Маргарета, Сантьяго, Гораций, Конрад. Даже мой Раз устал пинать снежки в этой заледеневшей заднице вселенной.

Но как же я? А я не знаю. Я обнаружила себя в конце этого путешествия, которое наметила после смерти дорогого дяди Таддеуса — сколько же у меня было дядьёв? Похоже, каждый мужчина на Луне был моим придирчивым старым дядюшкой разок-другой. Полагаю, это погребальный марш, способный продлиться дольше снов Гадеса. Сатурн, снова Марс, и опять к Нептуну. И я не знаю, закончен ли мой путь. Всегда можно отправиться куда-то ещё. Пока не оказываешься в конце.

[ЛЕВАЯ ПАНОРАМА демонстрирует залитый тёплым светом интерьер помещения по правому борту Энки. Женщины в платьях с переливчатыми кринолинами, достаточно широкими, чтобы под ними могла спрятаться маленькая армия, прижимают руки к стеклу; дождевые капли стекают вдоль их сухих ладоней. Женщины, мужчины и дети одеты в оттенки синего и зелёного — морские оттенки, цвета глубин, и бирюза каждой розетки, изумруд каждой броши нанесены на плёнку вручную кадр за кадром, как делали на студии «Вираго» в старые добрые времена, как делала Клотильда Шарбонно. Одежду выбрали для праздничного вечера: старомодная, семидесятилетней давности, выкопанная из бабушкиного приданого и кофров с костюмами, в точности как их собственная одежда, сшитая сегодня, будет на семьдесят лет отставать от la mode, когда Земля снова окажется близко. Позвякивание люстр похоже на щебет морских птиц, и слышится музыка — клавесины, струнные и барабаны, — но звучит она резко и металлически из-за толщины стекла.]

Сегодня вечером Энки танцует. До восхода Тритона я тоже буду танцевать. Это не та ночь, которую можно провести в четырёх стенах, уютно устроившись с трубкой, книжкой и бокалом. Это конец света, но ещё и новое начало. Это бал Золушки. И в полночь Нептун сбежит от своего принца во мрак, оставив безымянную, одинокую туфельку своих последних радиотрансляций брошенной на звёздном крыльце.