Сияние - Валенте Кэтрин М. - Страница 55

— Он признался! — Я закашлялся и зарылся поглубже в свою постель больного, в свою сырую пещеру из жёстких от пота одеял. Мне с трудом удавалось поднимать голову. Я коснулся рукой шеи: аккуратно забинтована. «Но там была рана». Кто со мной нянчился? В моей голове что-то неприлично колотилось. Во рту я ощущал лишь застарелый привкус инфанты и желчь.

— Соберись, — сказала она, и я искренне верю, что в её голосе были мягкие, просительные нотки. Я так долго постигал искусство гадания по её интонациям, что могу предсказывать будущее по малейшему изменению. — Стань детективом, которого мы разыскали на самом Уране. С достаточным количеством этих проклятых цветов в организме я признАюсь, что застрелила Томаса Бекета из бластера. Он скоро придёт, чтобы с тобой повидаться. Может, будет злорадствовать, что заставил тебя хлопнуться в обморок, точно девица в брачную ночь, может, опять будет рыдать у тебя на груди; так или иначе, ты должен взять себя в руки и действовать сообразно работе, которую надо сделать.

— Как и ты, — резко ответил я. — Ты должна защищать меня от таких нападений, от такого… разрушительного воздействия. Ата девушка! Господи, та танцовщица! Её-то он убил, независимо от того, что сделал или не сделал на Венере…

— Да что ты говоришь? Я там была. Я видела то же, что и ты. Я видела больше, поскольку не завопила и не упала без чувств, как шокированная старушка. И, похоже, слушала я тоже получше кое-кого. Он рассказал нам историю Ифигении. Но Ифигения в конечном итоге не умирает, как тебе известно. Её в последний момент заменили на лань и унесли в храм в другой стороне мира. Там она нашла постоянную работу и жила себе спокойно, пока в один день не объявились её брат с товарищем, связанные и обритые для жертвоприношения, на ступенях дома тех дальних, чуждых богов — а тут она, как ни в чём не бывало, складывает миски, чтобы собрать их кровь. Честное слово, тебе бы стоило побольше читать. Люди всегда лгут, Анхис. Они врут как дышат, не соблюдая приличий и не сдерживаясь. Они любят ложь.

— Даже ты?

— О, в особенности я. Боже мой, я ведь работаю в киноиндустрии. Принимая во внимание, что ты никогда не услышишь правды ни из чьего рта, надо прислушиваться ко лжи — особенной лжи, которую они решат сказать. Просперо — Максимо — мог бы состряпать эту маленькую пантомиму вокруг любой истории по своему вкусу. Суд Париса, вот хороший эпизод, связанный с Венерой. Пенфей и вакханки, Инанна и Эришкигаль, что угодно. Но он выбрал ту историю, в которой девушка только кажется мёртвой. В которой есть трюк. В тот момент, когда кажется, что её распилят пополам и никто её не спасёт, в чёрном ящике открывается фальшивое дно, и она отправляется в другое, безопасное место.

— Ты в этом деле лучше меня. — Я прищурился, пытаясь сдержать боль, от которой раскалывалась голова. Я не пил с приземления и не ел ничего, кроме инфанты.

— Это точно.

— Почему они просто не поручили это дело тебе?

Цитера Брасс одним яростным рывком сдёрнула с меня одеяла.

— Потому что меня там не было, ты, плаксивый идиот. А теперь будь детективом, чёрт бы тебя побрал, и в кои-то веки отработай своё жалованье.

Но невзирая на всю суровость и презрение, что собирались в уголках рта, как слюна, Цитера помогла мне встать и искупала меня в холодной плутоновской воде. Она уже приготовила костюм — и, надо заметить, правильный костюм. Я бы оделся чересчур официально. Я бы выглядел так, словно ждал его. Я так и не освоил тайный код мужских нарядов; моих познаний хватает лишь на то, чтобы знать, что пиджак всегда что-то говорит, а туфли и брюки — шепчут, но что именно, мне неведомо. Цитера выбрала приглушённый, розовато-серый костюм с шейным платком цвета сливы, который она повязала свободно, небрежно, с безгранично искусной безыскусностью. Она напомадила мне волосы и побрила подбородок — мои руки слишком сильно дрожали, чтобы справиться с этим самостоятельно. Побрила не очень гладко, но и не плохо. Она действовала бесцеремонно, однако я видел, что она расслабилась — ей было известно, как делать такие вещи, а когда занимаешься известным делом, то испытываешь облегчение. Может, она уже бывала замужем? Мне вдруг стало интересно. Я увидел, что это занятие подействовало на неё, словно настойка опия. Лицо её смягчилось, когда она разгладила лацканы моего пиджака; плечи расправились, когда она коснулась длинной бритвы. Может, она этими вещами занималась для своей начальницы на Уране, выбирала туфли, сообщавшие ставку Меланхолии в постоянной игре в карты, в которую всё время играют люди вроде неё. Когда Дитера закончила, я выглядел как человек, у которого есть дела поважнее тех, коими он занимается прямо сейчас; как человек, который уделил вам совсем чуточку времени, сэр, и не зарывайтесь.

И со временем она красиво подгадала, закрепив маску на моём лице и сославшись на необходимость вымыть чашу для бритья как раз в тот момент, когда Просперо, Король Плутона — или Максимо Варела, осветитель Северин Анк — вошёл в мою охряную спальню и уселся рядом со мною с фамильярностью брата. На нём была простая моретта, чёрная и испещрённая серебряными звёздочками. Моя маска-Totentanz пахла сандаловым деревом, кремами и маслами Дитеры Брасс.

Хоть она и вышла из комнаты, не было никаких сомнений, что ей всё слышно.

— Анхис, мальчик мой, как ты, всё ли в порядке? Может, приказать, чтобы тебе что-нибудь принесли? Ты накормлен, напоен? Ты упал как подкошенный — мне следовало бы знать, что это для тебя окажется чересчур. До чего же я невнимателен, невнимателен и бестолков! — Просперо ударил себя кулаком в висок, и маска чуть сдвинулась, обнажив малую часть его настоящего лица, которое я так и не смог восстановить в своих воспоминаниях.

— Я в порядке. Да, правда в порядке — пожалуйста, не тревожьтесь. Только вот… что это было?

«Будь детективом, — подумал я. — Вопросы. Всегда дело в вопросах. Разыщи правильный, как оптометрист, подбирающий линзы. Теперь ты ясно видишь? А теперь? А сейчас?»

— Я хочу сказать, никто ведь на самом деле не превратился в тигра и не съел Северин Анк? У искусства есть свои пределы.

— Ты единственный, кто способен меня понять, Анхис, — раздалось в ответ. Он поскрёб щёку под усеянной звёздами маской. — Ты там был — ты всё видел. Ты знаешь моё сердце. Её сердце. Я тебя брал на прогулки по берегу утром, помнишь? Каждое утро с того первого дня, когда мы тебя повстречали. Я читал наизусть всё, что только мог припомнить, просто чтобы ты опять слушал человеческую речь и вспомнил, как говорить самому. Гомер, Марло, Кольридж, Чосер, немного По, немного братьев Гримм. Я даже одолел большую часть «Бури» за день до того, как она… за день до того, что случилось. Я этим гордился. Я давал тебе немного шоколада из наших припасов после каждой прогулки, чтобы ты связал воедино слова и сладость. Не сработало, но мне это казалось важным. Скажи, что ты помнишь. Скажи, что это было не зря.

Я призадумался. Может, сказать ему: «Конечно. Конечно, я помню: „В стране Ксанад благословенной дворец построил Кубла Хан“»[77]. Да, разумеется. Твой голос вернул меня в страну человеческой речи на колеснице, запряжённой Чосером и Шекспиром. Ты спас меня. Каркнул Кубла: «Никогда». Это было бы в каком-то смысле добрым жестом, и он выглядел более изнурённым, чем я в свои худшие дни. А товарищеское чувство могло бы подтолкнуть его к тому, чтобы рассказать мне больше, чем он рассказал бы в ином случае. Но я не смог так поступить. «Он убил её. Передо мной её убийца». Я чувствовал, что его вина соскальзывает с него, словно масло.

Внутри меня всколыхнулось старое навязчивое желание сказать правду — такое неудобное, такое пагубное для моего занятия.

— Я ничего этого не помню, Максимо.

Он дёрнулся, заслышав своё настоящее имя.

— Я не помню ничего до того момента, как она схватила меня в Адонисе, а после… одни осколки. Мгновения. Больше ничего. Мои «воспоминания» — если понимать их как серию событий, которые происходят упорядоченно, в которых есть некое уважение к причинно-следственной связи и которые разворачиваются более-менее в реальном времени, — начинаются только на Марсе. В доме Эразмо в Маунт-Пэнлай. Всё, что было до того, госпиталь на Луне, гасиенда на Меркурии, оно… словно в тумане. Сцены выпадают. Я помню лицо Северин. Её голос. Я помню её смех. Я помню, как Марианна кричала. Я помню запах какао и красное море. Почему бы тебе не рассказать мне, что случилось? Вот зачем я здесь.