Сияние - Валенте Кэтрин М. - Страница 63

«Перун» двадцать второго калибра, с рукояткой из грецкого ореха. Марсианский, подметила я, но это ничего не значило. Мы все бывали на Марсе. Там и заняться-то особенно нечем, кроме как стрелять по кенгуру.

Хартфорд поднял руку, словно первоклашка.

— Мэри, кто бы это ни сделал, он, скорее всего, сразу же сбежал. Зачем нам здесь торчать и смотреть, как ты играешь в детектива? Мы всё это видели, любовь моя. Давай будем разумны: собери поисковый отряд, прочеши корабль. Если мы так и будем сидеть взаперти, никому от этого лучше не станет.

— Хартфорд, если бы я считала, что в тебе столько же здравого смысла, сколько Господь вложил в желейную конфетку, я бы позволила тебе «прочёсывать корабль» сколько душе угодно. Умоляю, скажи, что ты собрался искать? Орудие убийства… — Я понюхала дуло «Перуна», чтобы избавиться от сомнений; действительно, из него недавно стреляли. — …перед нами. Тело тоже здесь. Первые люди из тех, кто явился на место преступления — и, соответственно, те, кто ближе всего находился к бальному залу, когда застрелили бедолагу Тада, а значит, и те, кто больше всего смахивает на свидетелей, — все находятся тут. Когда стреляешь человеку в спину, не покрываешься кровью с головы до ног; нет ни крохи смысла в том, чтобы перерывать прачечную в поисках смокинга с пятнами. Так почему бы тебе не захлопнуть свой дорогой ротик и не позволить взрослым поговорить?

Он повиновался. Не стану врать, будто от этого меня не охватило приятное возбуждение. Жуткий охотник за сплетнями Элджернон Б. стоял рядом с Хартом, и вид у него был такой, словно он вот-вот должен был свести близкое знакомство с аневризмой. По лысой макушке сбегали, змеясь, струйки пота, от которых запотели очки. Он повесил голову. Но если вспотеть означало быть виновным, то это относилось ко всем. Пот от джина, пот от апоплексического удара, пот от говядины, пот от убийства — кто их различит? Я окинула взглядом их лица и подумала: «Я могу это сделать. Со всем, что я про них знаю, про Таддеуса, про дедукцию — по крайней мере, её кинематографическую разновидность — я могу разобраться, что произошло».

— Я ухожу, — сообщил Фредди. Лицо у него стало красным, как стоп-сигнал. — Ты всего лишь отвратительная, вышедшая в тираж актрисулька с плоской задницей и триппером, и тебе меня не удержать.

— И меня! — воскликнул Данте де Вере. Они вдвоём ринулись на меня, как будто мне уже не доводилось раньше взглядом останавливать мужчин, которые хотели пустить мои почки на серёжки.

Я не дрогнула.

— Мистер Эдисон! — рявкнула я. — У вас с покойным был спор по поводу неоплаченного вознаграждения за использование звукозаписывающего оборудования во время съёмок «Миранды», не так ли?

Он отпрянул. Не думаю, что кто-то так орал на Франклина Эдисона с той поры, как он разбил свой трёхколёсный велосипед, врезавшись в качели. Впрочем, у меня ведь был двадцать второй калибр. Рык звучит куда энергичнее, если у тебя в руке марсианский пистолет.

— Не говори ерунды, Мэри. У меня со всеми споры из-за неоплаченного использования звукозаписывающего оборудования. Если бы я стал убивать всех, кто мне должен, Луна через неделю превратилась бы в город призраков.

— А как насчёт тебя, Данте? Он уволил тебя со съёмок «Смерть приходит в начале». С той поры тебе предлагали только роли в духе «кушать подано».

— Мэри! Понятия не имел, что ты так обо мне думаешь… это очень грубо и очень подло. Я был с Мод, мы наблюдали за звёздами, прямо там, у ограждения правого борта. Мы услышали выстрел — нас совершенно не в чём винить. Я любил Тада, ты же знаешь. Он присматривал за моими собаками, когда я был на съёмках.

Тут у меня появилась идея. Я вцепилась в неё когтями, прежде чем она успела удрать.

— У меня вопрос. Если я решу, что вы ответили честно, позволю идти на все четыре стороны. Кто из нас любил Таддеуса Иригарея? Полагаю, это скажет нам больше, чем ответ на вопрос «кто его ненавидел». — Это было в духе Максин Мортимер, от первого слога до последнего. — Я любила, безусловно, — ответила я первой. И это была правда. Он десять лет постоянно давал мне работу и позволял приносить на площадку кота. Чёрт, он восемь раз предлагал мне выйти за него. Когда его бросил Ласло Барк, он жил у меня в гостевой комнате месяц.

Никто другой не заговорил. Перси демонстративно рассматривал свои туфли. Мод и Данте с довольно-таки скучающим видом вместе курили у фортепиано. Наконец-то Мод затушила свою сигарету и сказала:

— Ну ладно, хорошо, — я любила его. Он не бросил меня после той маленькой поганой истории с «Оксблад». Чтоб ты знала, контракт на Мортимер должны были заключить со мной. Студия хотела меня. Но Тад хотел… Не знаю, наверное, он хотел блондинку. — Она поспешно продолжила, желая сгладить горькие ноты в голосе. — Но никаких обид! Ведь прошла уже целая вечность.

Рот Фредди пытался зажить отдельной жизнью. Он дёргался; он гримасничал. Он хотел сказать что-то, по поводу чего мозг предпочитал помалкивать. Фредди был пьян в стельку, качался из стороны в сторону, как будто величественный, огромный бальный зал был слишком мал для этого грубого, ужасного, слоноподобного мужчины.

— А как насчёт тебя, Пенни? — прошипел Фредди. Пенелопа Эдисон выглядела так, словно должна была вот-вот разойтись по швам. Она всё тёрла и тёрла свои руки, как будто боялась замёрзнуть до смерти. Она уставилась на своего мужа — до чего ужасный был взгляд, полный мольбы и отчаяния. Беспомощные слёзы покатились по её щекам, и казалось, что они не остановятся. — Пенни? Язык проглотила? Кого ты любишь, Пен? Меня? Перси? А может, Элджернона? Или вот этот унылый мешок дерьма? — И он указал на труп Таддеуса Иригарея.

— Умоляю, Фредди, — прошептала она. Я в жизни не видела человека несчастней, чем плачущая Пенелопа Эдисон.

— Умоляешь — о чём? Я ничего не делал. Но если кто-то задал вопрос, то вежливость требует ответа. А вежливым быть важно, не так ли? Стоит мне хоть разочек перепутать пинты с квартами — всё, конец света; но ты можешь просто стоять себе и трястись, не отвечая на грёбаный вопрос?

— Фредди, прекрати. — Перси положил руку Эдисону на плечо, и тот, резко развернувшись, врезал ему прямо в глаз. Перси согнулся пополам, держась за лицо. — Фред! Я пытаюсь тебе помочь!

— Если кому и нужна помощь, то тебе! — прорычал Фредди в ответ. — После всего, что я всем вам дал! Без меня, без моей семьи, вы, говнюки, носились бы по сцене в аду, где вас бы не увидела ни одна грёбаная душа! И что я получил взамен? Какова моя баснословная награда за то, что я сделал всё ваше омерзительное существование возможным? — Он в два прыжка оказался возле трупа и пнул Таддеуса в плечо, пинком перевернул его на спину и продолжил пинать. Бедная безвольная рука Тада упала на пол.

Все начали орать, хватать Эдисона и скрежетать зубами, но Максин Мортимер видела только левую руку Тада, ту самую, по поводу которой добросердечная бедняжка Мэри переживала, что она будет вся в мурашках. Он сжал пальцы в кулак. Что-то в них было зажато, в этих окровавленных пальцах. Никто другой этого не заметил. Они были слишком заняты, сражаясь с пьяным магнатом, чьи ноги разъезжались в луже крови хорошего человека.

— Этот мусор, этот дерьмотрах и членосос, трахался с моей женой! — вопил Фредди из-под груды навалившихся на него крупнейших звёзд Города Мишуры. — Вот кто его любил! Моя Пенни. Вот кто!

Голова Пенни дёрнулась из сторону в сторону, рот открылся — она не дышала. Она тяжело рухнула на пол и выдохнула:

— Я не… я не…

Ну конечно, нет. Пенелопа Эдисон совершенно точно этого не делала. Она не могла. Разве что после дождичка в четверг. Что это вообще за чертовщина?

— Господи, кто-нибудь, принесите ей бумажный пакет, — сказала Мод Локсли.

— Скажи им! — визжал Эдисон. Король Звука-и-Цвета орал с выпученными глазами, в луже остывшей крови. — Эта грёбаная шлюха обвела меня вокруг пальца, пока я был в Элише, на Всепланетной выставке! А когда я вернулся, ты опять была стройной и подтянутой, разве нет, сука? Иезавель[81], аферистка проклятая…