Темнота в солнечный день - Бушков Александр Александрович - Страница 4

– Мне тоже, – кивнул Митя. – А еще она мне проболталась, когда в мае в честь окончания учебного года стаканизатор «шипучего» хлобыстнула… Короче, слышала как-то, как мама за бутылочкой со смефуечками подругам на кухне рассказывала. Алхимик ее уж давненько в позы из порнофильмов ставит. Ей нравится.

– Я б тоже поставил, – сказал Батуала. – Баба товарная.

– Старая, – сказал Сенька. – Тебе в мамки годится.

– Ни хера, – сказал Батуала. – Чтобы ей мне в мамки годиться, она меня в девятом классе родить должна была бы. А я за всю свою жизнь только раз про такое и слышал. Да вы тоже – я про Клаву Бабичеву.

– Ну, кто ж не слышал… Только фиг тебе доцентиха даст. Если и лядует тишком, то с кандидатами в доктора какими-нибудь. Вот нахера ты ей?

– Я молодой, – сказал Батуала. – У меня стояк лучше, чем у всех этих кандидатов. У них вся моща в диссертации ушла.

– Вот ты к ней подойди, да так и скажи. Авось проникнется и даст. Слабо?

– Доцент, я ж не шизик. Заржет на всю улицу, опарафинит… – Он допил остатки и швырнул бутылку в кустики. – Еще возьмем?

– Да успеем. Лари[10] еще часа полтора открыты будут. А вот культуркой бы самое время подзаняться. Всё равно в ЗЗ ещё рано.

– Тоже верно… Кошкоболом разомнемся?

– Да давай сначала поохотиться попробуем. Давненько мы что-то на охоту не хаживали.

– А если опять, как в прошлый раз, час впустую проторчим?

– А нахер час? Постоим недолго, на пару сигареток, и если дичь не попадется, кошкоболить сходим.

– И то… Шагом марш?

Немного пройдя меж деревьев, они заняли свою обычную охотничью засаду – в лесу, у самой дорожки, в середине длинного промежутка меж фонарями справа и слева – там было идеально темновато, так что в случае осложнений никто и не опознает.

– И сегодня не получится, – меланхолично констатировал Сенька. – Не везёт, не везёт, потом ка-ак не повезет – и снова не везет…

– Не накаркай, – недовольно сказал Батуала. – О! А замолчали, а прислушались…

– Точено! Каблучки стучат!

– Вона-вона-вона она, лапочка…

– И похоже, туз к десяточке…

В самом деле, «очко». Справа на дорожке показалась девушка в мини-юбке и красной болоньевой куртке. Цокала каблучками чуть поспешно – Дикий Лес не считался таким уж жутким местом, но она шла одна-одинешенька, время позднее, а фонарей мало… И, главное, ни единого лишнего свидетеля поблизости, а уж милиции и вовсе не видать и не слыхать. У Карпухина куча вредных ухваток в запасе, но вот в засаду в кустики он сроду не садился…

– Надо ж, как всё один к одному… – радостно прошептал Батуала. – Ну, поца, давайте всё как по нотам…

– Кого учишь? Не целочки…

В самом деле, технология была давненько отработана и проверена в деле не один раз. Когда до засады незнакомочке оставалось метра три, они вереницей вышли на дорожку и вмиг ее перегородили, стоя в небрежных позах. Девушка резко сбавила темп, несколько шагов прошла гораздо медленнее и наконец остановилась, когда их разделял всего-то метр с копейками. Определенно впала в состояния тягостной неуверенности в окружающем. Должна была понимать, что три добрых молодца поздним вечером дорогу перегородили не просто так, но в глубине души определенно отчаянно надеялась, что все обойдется. Они же с радостью констатировали, что девчонка – их ровесница или чуть постарше – во-первых, смазливенькая, что есть большой плюс – со страшилками неинтересно. А во-вторых, не из их района – что дает все шансы на успех. Своя, к бабке не ходи, их влет узнала бы и обсмеяла.

Они умышленно затягивали напряженное молчание. В конце концов девушка, как и ожидалось, не выдержала, спросила:

– Ребята, можно я пройду?

Ну да, старалась говорить невозмутимо – а голосок-то предательски дрогнул… Дальше можно было пускать комедию по накатанной. Батуала и начал, процедил врастяжечку:

– Да куда тебе идти, ты уже пришла…

Перекинул гитару с плеча на грудь, взял пару аккордов и задушевно спел:

– Картина Репина «Приплыли», – уверенно повел свою роль Доцент.

Сенька не подкачал:

– Ножки стройненькие, мордашка симпотная, а темнота – друг молодежи… Ты ж не юная пионерочка, должна понимать…

– Для полной ясности, – сказал Доцент. – Мы, чтоб ты знала, служба скорой сексуальной помощи. Вмиг поможем, как комсомольцы комсомолке. Ты ж комсомолка, лапочка…

– Ага… – прошептала она машинально. – Ребята, вы что, шутите?

– Ну да, жди, – мрачно сказал Сенька. – Два часа ждали, все винище стрескали, и все для того, чтобы с тобой пошутить… Нет уж, играем по-взрослому. Бежать не вздумай, догоним – хуже будет. Орать душевно не советую – схлопочешь. Сама в кустики пойдешь или помочь, в смысле – за шиворот вести?

И обступили ее полукругом, оглядывая с головы до пят и насвистывая что-то немузыкальное.

– Ты не думай, мы не хамло какое, – проникновенно сообщил Доцент. – У нас, чтоб ты знала, демократия, как на гнилом Западе. – И припомнил антиимпериалистический стишок из журнала «Крокодил»: – «Выбирай в состав конгресса хочешь – черта, хочешь – беса…» Вот и у нас так. Демократия. Сама выбирай, кто тебе первым нравится, кто вторым, кто последним. Как очередь построишь, так она и пойдет. Ну?

– Да вы что, ребята… – протянула она правильным тоном, показавшим, что начинает все больше верить в неприглядную реальность. – Вы что, взаправду?

– А ты как думала? – зловещим тоном вопросил Батуала. – Короче, расклад такой. Землицей не запачкаешься, куртку подстелим. Будешь лапочкой, любить будем ласково и душевно. А начнешь барахтаться или, того хуже, кусаться – настучим по почкам и все равно поимеем, только уже хамски. С теми штучками, что в Уголовном кодексе именуются «извращенным образом». Въезжаешь, об чем я? Ведь не целочка? – Он громко хмыкнул. – Заменжевалась, значит, не целочка. А то тут давеча одна слезу пускала и хныкала, будто целочка, а потом оказалось, что там не целочка, а заезжий двор…

Он замолчал, услышав шаги слева. Остальные тоже притихли, но в панику не впали – шел кто-то один, и шаги, что немаловажно, ничуть не походили на тяжелую поступь карпухинских сапог. В цивильных ботиночках кто-то шел.

Девчонка – уже с навернувшимися на глаза слезами – уставилась в ту сторону с нешуточной надеждой. А вот они облегченно вздохнули: по тропинке к дому шагал не кто иной, как тот доцент, который Мозгляк, невысокого росточка, шибздик в галстучке, лысоватый трус по жизни. Еще два с половиной года назад приведенный в надлежащее состояние души. Не выдержала однажды его педагогическая душа, начал выступать, когда они сидели на лавочке вполне мирно – и пели не слишком громко, и песня не похабная. Обступили его так, как сейчас девочку, и Доцент протянул невероятно хамским тоном:

– Слышь ты, смертный прыщ… (С экранов тогда еще не сошел Иван Васильевич, который меняет профессию.) Неприятностей захотел? Ты одно запомни: твоя баба по району ходит вечером и потемну. А она у тебя еще очень даже ничего. А дочушка который класс кончила, шестой? Тоже кое для чего сгодится. Не будешь жить тихо – пеняй на себя…

Он, в общем, неприязнь особенно и не играл – слишком мало времени прошло с окончания школы, чтобы выветрилась подсознательная вражда к педагогам. И спокойно закончил:

– Ну, ты врубился, Песталоцци[11] аюканского розлива, Ушинский[12] доморощенный?

Сенька все это время стоял рядышком и подбрасывал на ладони сложенный ножичек не самого малого размера. А Батуала добавил веско:

– Заяву накатать не вздумай, интеллигент. Хрен что докажешь, свидетелей нет. А ребят на районе много, вовсе и не обязательно, что это мы твоих мочалок пялить будем. Да мы и не будем, чтобы не светиться, дальних позовем, которых ты на рожу не знаешь… Врубился, сучий потрох?