Не прикасайся! (СИ) - Веммер Анна - Страница 19

Уютный зал, а еще более сказочный – внутренний дворик. С большими пластмассовыми сладостями, маленькими столиками и мягкими качелями. Здесь сидят несколько парочек, но Никольской нет, и я чувствую разочарование. Ни на что особо не надеясь, захожу внутрь и подхожу к бариста.

- Чувак, ты здесь девчонку не видел? Двадцать лет, симпатичная, русая такая. Слепая, ходит с тростью. Часто у вас бывает.

Бармен равнодушно пожимает плечами, продолжая протирать кружки. Тогда я вытаскиваю из бумажника тысячную купюру и засовываю в банку для чаевых с дурацкой пошлой надписью «На корм коту». Меня тут же одаряют царским вниманием.

- Ушла минут пять назад. Куда – не знаю. Неразговорчивая деваха, посидела за столиком, порыдала, выпила латте и свалила.

Пять минут. С учетом скорости передвижения девушки с тростью, я успею ее догнать…

… буквально сразу же, на том же проспекте. Сначала слышу знакомый «цок-цок», с которым трость касается асфальта, а затем уже вижу знакомую спину. На ней короткое черное платье, джинсовая куртка и плетеные балетки, что еще раз подтверждает: я был прав.

Настасья сбежала импульсивно, возможно, уже пожалела о своем порыве. И я нашел ее раньше всей толпы охранников Никольского. Осталось понять, что я буду делать с этим несомненным преимуществом. 

 Жизнь перевернулась с ног на голову. Я еще никогда не чувствовала такой удушающей, накрывающей с головой, паники. Записывая интервью, я предполагала, что Крестовский будет злиться, что отец окончательно во мне разочаруется. Во мне говорили злость, обида, ощущение тотальной несправедливости от того, что Крестовский  -  звезда, эдакий самоуверенный самовлюбленный красавчик с плеядой звездочек. А я сижу в четырех стенах, недостойная даже приглашения на день рождения клуба или на ежегодное шоу «Элит». Ну да, конечно, она же слепая, как она это шоу смотреть-то будет?

 Да и вообще подведшие тренера ученицы не достойны доброго слова.

 Не знаю, чего хотела добиться интервью. Выплеснуть накопившееся, объяснить как-то всем, что я сделала то, что сделала не потому что лишилась очередной медальки или уже повесила на себя золото мира. Что было больно, обидно, что я бы боролась за каждый старт, если бы не приговор человека, на которого я смотрела, как на бога. Сколькие из тех, кто называл меня слабачкой, слившейся из-за первой конкурентки, слышали от близкого человека «посредственность, ничего из себя не представляющая». И сколькие при этом пожали плечами и совсем не расстроились?

 Поэтому я понимала, что Алекс придет в ярость, но оказалась совершенно не готова к ней. Когда услышала его голос, сердце замерло, а когда поняла, что он в буквальном смысле готов меня уничтожить, забыла, как дышать. Раньше мне казалось, что пренебрежение и равнодушие того, в кого ты влюблена  -  это самое плохое, что может случиться. Но раньше я не ощущала его ненависти.

 Потом позвонил отец, и глухое тоскливое разочарование в его голосе окончательно добило решимость стоять на своем праве давать интервью и говорить правду.

 Я сбежала.

 Оставила Макса с покупками возле фонтана в торговом центре, а сама вышла через запасной выход возле туалета. Без телефона, без кредитки, с наличкой, снятой в ближайшем банкомате, в кармане.

 Это был безрассудный, иррациональный побег, но мне словно перекрыли кислород, я поняла, что если не уйду, то просто сдохну там, где я сейчас. Только как выжить без зрения в одиночестве? Кем пойти работать? Куда уехать? Я бы, наверное, могла оформить какое-то пособие, если бы знала, как. Но без помощи извне шансов ноль.

 Мысленно всю дорогу я лихорадочно перебирала варианты. Позвонить брату? Попросить помощи, сказать, что мне невыносимо, что я хочу уехать, я не знаю, в интернат для инвалидов, да хоть куда?! Или Ксюхе и попросить помочь тайно ото всех, не выдавая меня... хотя вряд ли жена брата на это пошла бы.

 Позвонить Никите? Мы совсем мало общались. Друзей у меня не было. Только наличка, документы и совершенная растерянность. Ноги сами принесли в знакомую любимую кофейню, где я не была с тех пор, как дружба со Светой кончилась.

 Очень хотелось перевести дух, хоть как-то успокоиться и подумать, что делать дальше. Я заказала латте, а еще попросила неразговорчивого бармена описать декорации во внутреннем дворике. В детстве я обожала их рассматривать, а сейчас могла только касаться.

 А потом, сидя на качелях и пытаясь пить слишком сладкий кофе, я разревелась, поняв, что детская влюбленность никуда не делась. Что я все еще вздрагиваю, услышав его голос, что помню каждую похвалу в свой адрес и особенно четко  -  малейшую деталь подслушанного разговора. И не могу избавиться от этого, разжать тиски, давным-давно сжавшие сердце.

 Разумом пытаюсь говорить себе, что я взрослая, а взрослые не влюбляются в тренеров и уж точно не боятся их злости. Но во мне никогда не было необходимой внутренней силы.

  Все в кофейне навевало не самые веселые воспоминания, поэтому я бреду по улице и чувствую, как наступает ночь. У нее особый запах и звук. Это ощущение невозможно описать, его можно только почувствовать. Закрыв глаза и вслушавшись в шум ночного города, в далекий приглушенный смех, музыку из окон автомобилей. Центр никогда не спит, и мне совсем не страшно брести по улице, но через несколько часов все стихнет, и оставаться здесь станет опасно. Нужно найти гостиницу, хостел или еще какое-нибудь место для ночевки...

 А завтра позвонить брату и рыдать, умолять, уговаривать, чтобы он нашел мне новый дом, потому что в старом я оставаться больше не могу. Не могу вечно жить напоминанием о потерях отца. И о жизни, которая могла бы быть.

 Сначала чуткий слух улавливает торопливые шаги за спиной. Я сторонюсь, чтобы уступить спешащему дорогу, но чужие руки вдруг крепко обхватывают меня за плечи и тянут куда-то в сторону. От страха, лишившего голоса, я не могу даже вдохнуть.

 - Попалась!

 Шум машин, гул ночного города, музыка из баров и ресторанов  -  все смешивается в единую какофонию звуков, от которой раскалывается голова. Я не могу дышать, но не потому что мужские руки сдавливают грудину, а потому что снова слышу его голос. Он очень близко, дыхание царапает кожу. Мне кажется, я слышу, как бьется сердце мужчины, но на самом деле это лишь иллюзии перепуганного мозга.

 - Пусти!  -  рвусь на свободу, но не так-то просто сдвинуть его руки хотя бы на миллиметр.

 - Думаешь, можно разрушить мою репутацию и просто сбежать? Нет уж, крошка, так не пойдет. Хотела войны? Сейчас получишь.

 - Пусти! Я буду кричать!

 - Кричи сколько угодно -  твои ориентировки передали ментам с пометкой, что ты буйная и неадекватная.

 - Я не буйная!  -  задыхаюсь от возмущения.

 - Я вижу.

 - Отпусти немедленно!

 К моему удивлению он вдруг слушается. Я не чувствую опоры и отшатываюсь, но, к счастью, успеваю опереться на стену и не упасть.

 - Отпустил. Куда побежишь? Я ведь все равно догоню. Зачем ты хочешь сделать себе больно, Настасья?

 - Не стыдно издеваться над слепой девушкой?

 - Не стыдно втыкать мне нож в спину после всего, что я для тебя делал?

- Ты разрушил мою жизнь!

- И ты решила разрушить мою в ответ? Давай посмотрим, что у тебя выйдет. И до чего ты доиграешься…

Я оказываюсь зажата между стеной и его телом, хотя разницы никакой: стальные мышцы под моими ладонями внушают иррациональный страх. Да он же одним движением способен стереть меня в порошок! И о чем я только думала?

Но я знаю, о чем. Мне было обидно. Так обидно, что разум отключился, уступил дорогу эмоциям. Я перешла дорогу Алексу Крестовскому, и теперь он это так не оставит, его, в отличие от большинства, не трогает хрупкая девочка в черных очках. Ему плевать на меня, для него существует только его репутация, его жизнь, его успех. Ради которого он шагает по головам и судьбам.

Чувствую, как губ касаются холодные пальцы, отворачиваюсь в последнем, беспомощном желании оказаться где-нибудь далеко-далеко…