Из родной старины (Исторические рассказы. Совр. Орф.) - Лебедев Владимир Петрович - Страница 1

НЕЖДАННОЕ СЧАСТЬЕ

На Руси шел 1626 год; оправлялась великая страна от неурядиц, от кровопролитий, от ига врагов иноплеменных. Разумно и кротко правил государством новоизбранный царь из дома Романовых — Михаил Феодорович. Понемногу умирял он волнения да шатания в государстве своем обширном.

Посетило молодого государя горе тяжкое: взял Господь к себе его супругу любимую, «царицу кроткую». Стали бояре поговаривать, что пора бы царю новую царицу найти…

На берегу реки Нисвы, неподалеку от города Мещовска, рядом с Рождественским-Георгиевским монастырем, стояла небогатая усадьба. Тесный домик с тесовою крышей окружен был частоколом невысоким; на дворе виднелись лишь два-три сарайчика да мыленка, наполовину в земле выкопанная. Домик был ветхий, дождями долголетними иссеченный; окошки покосились, кое-где на крыше мох зеленел.

Жил в усадьбе бедный служилый дворянин Лукьян Степанович, из роду Стрешневых. Когда-то послужил Лукьян Степанович родине верою и правдою, в разных походах бывал; да не было ему удачи… Пуще всего донимала его нищета, недостача во всем. Только и находил утешение терпеливый старец в молитве и не переставал надеяться на Господа Бога.

Сидел Лукьян Степановича, в тесной горенке за скудным ужином; вместе с ним, тут же за столом, ужинал и верный старый холопа, его, которого с давних пора, попросту называли Никитичем а, Оба старика утомились за долгий день, за работою тяжелой на пашнях. Молча ели они хлеб ржаной да толокно, молча запивали еду квасом. Вдруг глянул Никитич в окошко и промолвил:

— Никак отец Кирилл идет…

Бодро встал Лукьяна, Степановича, со скамейки и пошел встречать гостя частого и желанного — иеромонаха из обители Георгиевской.

Отец Кирилл вошел запыхавшийся, усталый, хотя от монастыря путь недалека, был; видно, спешил очень старец. Только-что успел благословить он хозяина и слугу, как сейчас же дивные речи повел:

— Ох, Лукьян Степанович, не знаю, что тебе судьба сулит!.. Просто ума не приложу, что с тобою будет…

Подивился Лукьян Степанович таким речам и молвил спокойно:

— А чему же со мной случиться? Все по-старому будет… Доем скоро последний кусок хлеба, в поте лица добытый, возблагодарю Господа и закрою глаза, в грехах покаявшись.

— Нет, Лукьян Степанович! Чудный сон я видел сегодня ночью, и все про тебя тот сон был. Недаром меня в обители сновидцем прозвали…

Помолчал немного старец и стал сон свой рассказывать:

— Видел я, будто идем мы с тобою по берегу речки нашей, ведем беседу нашу обычную. Солнышко ярко так светит, в речке рыба играет, денек стоит теплый. И вот говоришь ты мне, что надобно тебе на тот берег перейти… Ищем мы перевоза, а его нет как нет, кличем мы во весь голос, — нигде ни единой души человеческой. Тогда снимаешь ты, Лукьян Степанович, лапотки свои и норовишь реку в брод перейти. Я грешный, кричу тебе: «Остерегись, Лукьян Степанович! Тут место глубокое». Не внимаешь ты речам моим, в воду вступаешь, — и покрывает тебя вода по самые плечи… А я-то за тебя страшусь, плачу и молюсь… Гляжу, — еще выше вода пошла, и уже кладу на себя крестное знамение в помин души твоей… Вдруг, откуда ни возьмись, подлетает ладья большая, на диво украшенная: вся в коврах, в парче золотой и серебряной. Гребут на ней удалые молодцы, а на корме стоит красна девица в наряде богатом. Блистает на челе у нее венец царский. Протягивает та девица руки, извлекает тебя из пучины водной, увозит тебя с собою…

И называет тебя та девица, в наряде царском, батюшкою…

Умолк отец Кирилл; ни слова не сказали хозяин и слуга. Только, подумав малое время, глубоко вздохнул Лукьян Степанович и ответил старцу:

— Чуден сон твой, и не мне добиться до смысла его тайного.

Опять примолкли все. Наконец, заговорил снова старец обительский.

— Помню я дщерь твою, Лукьян Степанович. Кротка и богобоязлива была всегда Евдокия Лукьяновна. Ведь она на Москве теперь? Бог знает, что ей на долю выпадет…

— Не широка доля у моей дочки любезной, — промолвил, покачивая головою, Лукьян Степанович.

Во дворе боярина Шереметева, Федора Ивановича, служит она у боярышень в сенных девушках. Доходили до меня слухи, что боярышня Ульяна Федоровна нравом крута, и частенько приходится Авдотьюшке слезы лить.

Еще побеседовали оба старика о том да о сем, а потом пошел отец Кирилл в обитель. Лукьян Степанович да Никитич тотчас же на покой легли: на завтра надо было с самым рассветом на пашню ехать…

Еще солнце только что выплыло на краю неба, а Лукьян Степанович уже давно за работой был. Перепахивал он под яровой посев полоску длинную, на которой в прошлую жатву рожь плохо уродилась.

«Видно, — думал Лукьян Степанович, — я мало труда положил на полосыньку. Оттого и не благословил Господь сбором хорошим. Вот как теперь поработаю до пота лица своего, — даст Бог, — уродится вдосталь хлебушка… Господи, благослови! Ну, тяни сошку, лошадушка!»

Старенький конек слушался оклика хозяйского, налегал Лукьян Степанович крепко на соху и вел борозду ровную да глубокую. Старик он был, но еще много силы хранилось в его груди широкой, в его руках старческих.

Бодро работа шла… Вдруг остановил Лукьян Степанович конька своего и подошел к соседнему кустику, откуда жалобный писк птичий доносился. Нагнулся старик, поискал между листьями и вынул из куста маленькую, серенькую пичужку. Она боязливо съежилась на его большой, мозолистой руке.

— Ах ты, Божие творение, чего ты кричишь? Может, коршун-разбойник клюнул тебя?

Тихонько оглядел старик пташку: на крыле кровь виднелась.

— Так и есть! — молвил сердито Лукьян Степанович. — Ишь ты, разбойник востроклювый! Ну, не трепыхайся, творение Божие, я тебе худа не сделаю.

Разгладил Лукьян Степанович у птицы перышки, помочил водою крыло и положил на свой зипун, что на земле брошен был.

Опять пошла живо работа. Идя за сохою, поглядывал зорко Лукьян Степанович то на птичку, то наверх, — не летит ли коршун опять, разбойник…

День был жаркий, не раз утирал с лица трудовой пота Лукьян Степанович. Ровно вспахивалась полоска, мельчила острая соха крупные глыбы земли; только бороной было тронуть, и зачернела бы полоса, ровная да мягкая, как пух черный.

Наконец, сильно приморились и конь, и пахарь; время стало к полудню подходить. Поглядел Лукьян Степанович на солнышко, распряг коня, на траву пустил, а сам пошел в тень, под кусты ольховые, присел там на землю, каравай хлеба вынул и стал, помолившись, трапезовать.

В тени было прохладно, набегавший ветерок слегка шелестел густыми листьями, приносил со свежевспаханной полосы запах земли — сырой, крепкий и тягучий. С охотою ел ржаной хлеб Лукьян Степанович, запивал его чистой водицей ключевою. Видно было ему с этого места открытого и поля, и реку, и свою усадьбу вдалеке. Глядел Лукьян Степанович на творение Божие — на небо синее, на голубые волны реки быстрой, на яркую зелень рот и лесов и мысленно славил старец Господа. Глубоким покоем дышал его лик светлый, не смущенный ни единою греховною мыслью земной.

Вдруг приметили старые, но зоркие глаза Лукьяна Степановича, что по большой дороге к его усадьбе какие-то всадники подъехали. Остановились они у ворот недолгое время, потом с дороги свернули и к пашням поехали, только шагом. Впереди них кто-то пешой шел; скоро узнал в нем Лукьян Степанович своего верного слугу старого Никитича.

«Что за диво такое? — подумал Лукьян Степанович. — Кого это ведет ко мне Никитич? Кажись, мне гостей неоткуда ждать. Может, купцы какие хотят рожь купить? Нет, для купцов-то они больно, нарядно одеты, да и кони у них добрые, словно у людей ратных».