Из родной старины (Исторические рассказы. Совр. Орф.) - Лебедев Владимир Петрович - Страница 16

— Братец родимый! Голуб мой сизокрылый!.. Помилуй сестренку свою несчастную, сиротку бедную. Отпусти меня из лесу, от дел душегубных. Пойду я во святую обитель — грехи замаливать… Много на тебе крови людской, много крови неповинной! Все замолю слезами кровавыми, поклонами ночными, постом неустанным, веригами тяжелыми! Отпусти, братец желанный! Не дай душе погибнуть!

Разбойник отшатнулся, выронил ковш и с изумлением смотрел на сестру. В грубых чертах его промелькнуло, как луч в тучах, светлое что-то.

— Ты никак рехнулась, Анютка! Куда пойдешь-то? Аль ты забыла, чья ты сестра? И сам бы я тебя давно отпустил, да заклюют тебя все, как злые вороны. И в обители во всякой, чай, про Андрея Голована слыхали. Полно тебе реветь! Видно, уж у нас с тобой доля такая…

— Отпусти, Андрей! — молила девушка. — Вот князь боярское слово дает меня соблюсти. Вклад за меня внесет, своим княжьим словом покроет. Отпусти меня с князем! Господь тебе за это сторицей воздаст. Замолю твои грехи великие перед небом! — повторяла Аннушка.

Голован ушам и глазам не верил. Он переводил свои дикие глаза с князя на сестру и обратно Затем начал ерошить левой рукой копну своих волос, крякал, сопел… Слышалось рыданье Аннушки, из-за полуотворенной двери доносилось пение охрипших голосов.

— Андрей! — сказал князь. — Вот тебе крест святой, что охраню сестру твою и доведу до обители и устрою… Все сделаю, коли меня отпустишь и рану свою мне простишь…

Глаза разбойника при воспоминании об обиде вспыхнули. Он гневно уставился на князя и хотел закричать…

— Брат! Андрей! — завопила девушка. — Вспомни, какая ночь сегодня великая! Господь наш Христос родится!.. Ради Него, Святого Младенца, ради Его Матери, прости князю кровь свою! Велик на земле праздник! Ангелы в небесах радуются… А ты?.. Загляни в душу себе! Грех! Грех!

И она опять упала перед ним на колени. Разбойник вздрогнул, побледнел, взглянул на образ. Его затуманенным глазам представилось, что святой лик с иконы грозно смотрит на него.

— Возьми ее, княже! — вскрикнул он. — Спаси хоть одну душу невинную, а моя пропадай-пропадом! Отпускаю тебя!..

— Что-то больно ты на свой кошт щедр, атаман! — раздался хриплый голос кривого есаула. — Ведь не ты один боярина-то полонил. Да и сестру-то не ты один поил-кормил да берег. Не след ей становище бросать. Мало ли нас, добрых молодцов, лесных бродяг здесь? Честным пирком бы да и за свадебку! Чем не женихи? Ну, хоть я в первую голову… Верно, ребята? — обратился он к нескольким разбойникам, вошедшим за ним.

— Верно! Знамо, верно! И боярин наш, и девица наша! — загалдели те. Видно было, что ватага сильно пьяна. Все были красны, пошатывались. Никто не боялся строгого атамана: напротив, некоторые припоминали его обиды, колотушки. Лезли еще молодцы, слышались злобные угрозы, брань. Голован попятился. Он знал своих, умел их порой приструнить, голову разбить, обругать… Но теперь хмель туманил всем головы. Могли и его, и сестру, и князя совсем укокошить.

— Тише, вы! — закричал он, и освещенные лучиной бороды, красные лица, кафтаны, ножи остановились и отодвинулись. — Нешто я, ребята, без вашего согласия пустить хотел? Знамо, круг бы собрал. Подождите до завтрева; там покалякаем, пораздумаем. Вино-то осталось, что ль? Идем, выпьем еще, ребята!

— Чего уши развесили? — дерзко перебил его есаул. — Ишь дураков нашел, верь ему! Ночью-то выпустить их, да и сам еще удерет в обитель-то! Шалишь!..

Разбойники загалдели опять. Но Голован, побледнев от ярости, бросился на есаула. Раздался удар ковшом, и с окровавленным лицом есаул грохнул на пол… Все шарахнулись в сторону от бешеного крика атамана.

— Вон!.. До завтрева, — сказал ведь!..

Изба мигом опустела… Андрей утер пот с бледного лица и сказал насмешливо:

— Улетели воронье! Много таких-то!.. Слушай, боярин, это я так только для отводу сказал про завтра-то. А надо вам сегодня удирать… Выведу я тебе «Серого» твоего, как энти-то оболтусы перепьются да сон их сморит. Дорогу-то вот запомни… Сверни по шляху налево, а потом…

И он начал подробно объяснять князю, где ехать. Аннушка тем временем, крестясь, всхлипывая и смеясь в одно время, собиралась в дорогу.

— Эх, боярин, — прерывая сам себя, воскликнул Голован, — и жалко же мне сестренку-то! Хошь с ней порой душу отведешь… А теперь и вовсе запью да забуйствую!..

— Уйди ты, Андрей, из лесу, покайся, — заговорил мягко и убедительно князь.

Но разбойник резко тряхнул головой.

— Полно пустое болтать! Одна Головану дорожка — лес темный, одни товарищи — душегубцы. А вот что, князь… Провожу-ка я вас до опушки, чтобы с пути не сбились. А там уже и село недалеко…

По редевшему чем ближе к опушке лесу медленно в лучах занимающейся зари двигались трое путников. Аннушка и князь были на конях, а Голован ловко и быстро шагал по глубокому снегу в своих широких лаптях. Его грубое лицо было непривычно оживлено, и изредка на его губах появлялась какая-то неумелая, но добрая улыбка. Князь сиял от радости и ласково разговаривал со спутниками, вдыхая с наслаждением свежий воздух широкою грудью. Лицо красавицы Аннушки то светилось надеждой и счастьем, то омрачалось страхом за будущее. Ее глаза печальным взглядом следили за братом и словно хотели прочесть на этом обветренном, загрубелом лице то, что ожидало дикого разбойника Брынских лесов. «Серый» пофыркивал, похрапывал, бодро справляясь с сугробами. Мороз крепчал.

— Не горюй, сестра! — бодро говорил Голован. — Я еще на своем веку погуляю. Может, еще и свидимся!

— Ты, чай, к ней в обитель заглянешь, — шутил развеселившийся князь. — Только уж не грабь там…

— И в жизни со мной того не было, боярин, — заговорил серьезно разбойник, — чтобы я святую обитель али инока изобидел. Попадались тоже часто, а всегда отпускал. В чем-чем, а в этом — чист!..

Князь тоже перестал улыбаться.

— Есть у меня, Андрей, матушка, дряхлая старушка. Есть жена молодая, княгиня Настасья. Есть и сынишка малый… Всем-всем закажу за раба Божия Андрея молиться. И детская молитва дойдет к престолу Божьему…

Голован молча вздохнул. Лес кончился.

На большой поляне, белевшей от снега, виднелось село. Издали заметно было оживление… Вдруг с колокольни медленно и гулко раздался рождественский благовест. Словно незримые мягкие волны, оживляя душу, волнуя сердце, уплывали эти торжественные звуки в голубое небо.

Наши трое путников крестились со слезами на глазах.

— Ну, прощай, сестренка! — буркнул Андрей и, быстро отвернувшись, зашагал в лес. Но через минуту он вернулся, подошел к князю и дрожащим голосом проговорил:

— Соблюди ее, боярин!

И два человека, князь и разбойник, первый и последний, братски обнялись в это яркое утро при торжественном звоне колоколов, славящих Рождество Христово.

Много судачили на Москве Белокаменной о том, как молодой князь Петр Тимофеевич Трубецкой был спасен от душегубца Андрюшки Голована какой-то брынской красавицей. Шептались об этом и наверху у царицы, и по боярским сенным да девичьим. Злы люди да изветливы! Чего-чего не наплели московские сумы переметные, досужие теремные кумушки. Но добра и разумна была княгиня Настасья Трубецкая. Ласково и радушно приняла она бедную, обездоленную Аннушку; сама с ней к строгой игуменье женской обители ездила, — помнила княгиня, кто ей мужа, дитяти — отца сохранил. И часто-часто с грешной земли возносились к престолу Божьему горячие молитвы двух взволнованных женских душ. «Настави, Господи, грешника Андрея на правый путь!» — молилась молодая инокиня в бедной келье обители. За того же Андрея молилась перед богатым киотом с усаженными драгоценными камнями иконами другая женщина — княгиня…