Король шутов - де Нерваль Жерар - Страница 29

• Предыдущая
• 29/37
• Следующая

– Прощайте, отец мой, – продолжал он громко, – я должен оставить вас, чтобы приготовиться к вечернему представлению.

– Но я не могу оставить вас, брат мой, – возразил монах, поднимаясь по лестнице за Гоненом, – мне еще нужно переговорить с вами.

Когда францисканец и король шутов очутились лицом к лицу на театре, глаза пытаемых на колесе вытаращились от изумления при этом неожиданном зрелище; колесо как раз было в эту минуту в движении.

– Слушайте, брат, вскиньте глаза в ту сторону, – сказал монах. – Посмотрите на эту белокурую голову, над которой прибита надпись Ришар Карпален.

– Вижу, – ответил Гонен. – Карпален! Я что-то помню это имя. Не сын ли это того смешного человека, который с большим успехом мог бы подвизаться в моем театре и у которого герцог Орлеанский украл жену? Славно же пристроили отродье бывшего сира де Кони! Ведь этому мальчику, должно быть, не больше пятнадцати лет. Кто привел его сюда?

– Мать! – сказал монах глухим голосом. – Тот Карпален, которого вы знали – умер. Жену у него отняли во второй раз. Он хотел прогнать ее за то, что она родила сына, который не мог быть его сыном, но раздумал, и этот простой человек, вдохновляемый духом мщения, воспитал ребенка, бастарда герцога Орлеанского, в чувствах глубокой ненависти к нему… Не правда ли, король шутов, какая славная комедия! Сын вооружен против отца! Мальчику действительно не более пятнадцати лет, но он получил суровое воспитание и стоит взрослого мужчины по силе и решимости. Только он не умеет сдерживать себя… Короче: он осужден за оскорбление королевского брата…

– Отец мой, я понимаю, что вам очень тяжело видеть столь строгое наказание за такую пустую вину: но не понимаю, чего вы можете требовать от меня.

– Вот в чем дело: я очень хорошо знаю, что вы имеете огромное влияние на королеву и на герцога Бургундского. Это кажется несовместимым, а между тем это так. Так вот нужно в этот самый час, при покровительстве королевы, извлечь этого юношу из рук мессира старшины, для того, чтобы он мог выполнить священный долг, завещанный ему отцом… тем, кого он считает своим отцом.

– Но ведь вы предлагаете мне сделку с дьяволом, так как я же дьявол.

– Знаю.

– Мне нужны души, как и ему.

– И это знаю, – энергично заявил монах.

– Будь по вашему! Я послужу вам, отец мой. Только может быть приказ королевы опоздает к началу экзекуции ремнями.

– О, раньше и не нужно! Плеть чудесное возбудительное средство.

– Вот истинно христианское милосердие!

– Так я могу на вас рассчитывать, король шутов?

– Конечно, да, потому что вы мне понадобитесь.

– Отлично, прощайте, брат мой.

– Прощайте, кум!

Гонен пошел за свои перегородки, а монах спустился по ступенькам. Закрывшись капюшоном, он прошел мимо массы любопытных, которые все покинули позорное место на подмостках и для того, чтобы насладиться зрелищем такого необычайного пролога, как разговор францисканца с королем шутов на сцене театра Бесшабашных. Шут Кокильяр, скромно усевшийся в сторонке, теперь встал с места и начал с того, что запел следующую песню:

«Когда с пирушки холостой

Я возвращаюся домой,

О, если бы вы знали

О чем я думаю тогда!

Я часто вижу, господа,

Чего вы не видали.

Париж, с его домами в ряд,

Мне стадом кажется ягнят,

А башни – пастухами.

Ягнята резвые бегут

К реке, за ними вслед идут

И пастухи с бичами.

Увы! Опасен водопой!

Засели волки над водой

И стадо поджидают.

На острове стоит Пале…

На берегах же два Шатле

И пасти разевают».

– Славная песенка! – сказал Герен Буасо, бывший в числе зевак перед подмостками.

– Знаем мы, что это значит! – прибавил Бурдишон.

– А я так думаю, что эта песня про вас двоих! – сказал Лескалопье.

Один из присутствующих, по-видимому, провинциал, робко пробормотал:

– Я не понимаю, что он хотел сказать своей песнью.

– Потому, что ты дурак! – пропищал какой-то мальчишка.

Толпа захохотала. Глупая выходка вызвала шумное одобрение.

– Молчать! – вдруг крикнул Кокильяр. – Сейчас начнет говорить сам король шутов.

На самом деле шут народа, а не короля, собирался сказать речь.

Наступило глубокое молчание: каждый боялся проронить слово метра Гонена, который очень редко удостаивал публику своих речей с высокой эстрады.

– Люди парижские и иные, если таковые здесь находятся, – загремел он тем могучим голосом, который когда-то, раздавался в громадной зале замка де Боте, – труппа Бесшабашных, составленная мной, королем шутов, с разрешения короля, нашего повелителя, для представления фарсов, соти (sotie), чертовщины и нравоучений, на рынках доброго города Парижа, даст вам сегодня, в три часа по-полудни, представление: «Мучения св. Евстафия», в котором Бог-Отец появится в новом костюме. Жером Кокильяр, здесь присутствующий, заменит меня в роли Люцифера, так как я сегодня должен быть на обеде в отеле Сен-Поль.

В эту минуту раздалась оглушительная музыка цимбалов, барабанов и колокольчиков.

Когда гвалт несколько поутих, Гонен докончил анонс:

– За этой пьесой последует представление «Притворный мир или примирение Людовика, дворянина Орлеанского, с Жанно, дворянчиком из Бургундии»: под видом причастия они разделяют между собою… вафлю.

Снова раздалась музыка, заглушившая хохот народа.

– Я надеюсь, что подобная дерзость не пройдет даром, – сказал Лескалопье своим обоим приятелям. – До чего мы дойдем, если допустят такое неуважение к принцам!

– А я стою за то, что не мешает дать хорошенький урок Орлеанскому, – сказал Бурнишон.

– Да и я тоже, – прибавил Герен Буасо. Король шутов еще не все сказал.

– Между мистерией и соти, – продолжал он, – исполнена будет пляска скоморохов, потом Жером Кокильяр прочтет стихи (un lai) моего сочинения касательно дел храброго стрелка, именуемого Вильгельмом Телем, который ровно сто лет тому назад убил тирана Геслера. В заключении, люди парижские и иные, если таковые найдутся, прошу вас не стрелять горохом из сарбаканов в Бога-Отца и его товарищей. Это мешает их игре. Будьте же поскупее на… горох.

Новый взрыв хохота, опять заглушенный тяжелой и беспощадной музыкой.

– Это что еще за Геслер? – спросил Бурнишон у Герена Буасо.

– Должно быть что-нибудь в роде нашего герцога Орлеанского, – отвечал последний.

– Это был, – объяснил Лескалопье, – такой человек, который сбивал яблоки стрелами из лука, и никогда не давал промаху.

Во время этих переговоров, метр Гонен, сойдя с эстрады, пошел к Этьену Мюсто, находившемуся у места казни.

– Кузен, – сказал он, – я хотел бы освободить вот этого юнца, что там вертится.

– А он разве из твоих, – спросил Мюсто.

– Потом будет мой.

– Так тебе хочется спасти его от плетей?

– Именно.

– Невозможно! Вся эта чернь, которую ты привлек своим анонсом и которая теперь опять хлынула к моему театру, чуть не закидала меня камнями, когда я сцапал Карпалена, но она же заревет как легион ослов, если я лишу ее удовольствия присутствовать при обещанных сорока плетях.

– Что за славный народ! А я все-таки должен отнять у него эту добычу.

– Каким образом?

– Я нашел средство: ведь герцог Бургундский может спасти осужденного? Не правда ли?

– Конечно, может.

– Ну, так он сейчас будет проезжать здесь на церемонию. Дело мое в шляпе.

– Сколько еще у нас времени впереди?

– Полчаса.

– Этого довольно, тем более, что я уже слышу вдали крик: «Да здравствует Бургундия!»

Действительно подъезжал герцог. Он только что выехал из отеля своего на улице Pavee-Saint-Sauveur (в настоящее время улица Petit-Lion). Отель этот был настоящая крепость, от которой осталась теперь лишь одна толстая Четырехугольная башня, где в стрельчатом тимпане одного из наружных углублений, еще заметны два струга и проволока, вылепленные посреди готических узоров.

• Предыдущая
• 29/37
• Следующая