Мальчик из Холмогор (Повесть) - Гурьян Ольга Марковна - Страница 6

Миша мгновенно понял, что это не настоящий бой, но что это — он не мог понять, потому что никогда ничего подобного не видел. Медленно и осторожно он двинулся вперёд, не спуская глаз с грозного и победного лица всадника.

У Миши были зоркие глаза, и, ступив несколько шагов, он заметил, что лицо всадника, да и всё вокруг него покрыто будто какой-то неровной сеткой. Миша протёр глаза — сетка стала ещё явственней. Миша подвинулся ещё ближе и ахнул от изумления.

Перед ним была четвёртая стена. Она была сложена из камней. Только эти камни были совсем мелкие, блестящие, как стекло, яркие и разноцветные и выложены не ровными рядами, а полукругом вокруг лиц, полосками на рукавах, так что они как будто рисовали всё, что Миша видел. Это было удивительно и необыкновенно и очень понравилось ему. Он отошёл назад, чтобы лучше рассмотреть изображение, потом он подошёл ближе и потрогал рукой. Опять отступил немного и с большим удовольствием стал рассматривать лицо всадника.

Вдруг чья-то тяжёлая рука легла ему на плечо. Миша обернулся и увидел полное, чуть желтоватое лицо, коротко стриженные, с проседью волосы и под тонкими бровями ясные, яркие глаза.

Миша мгновенно понял, кто перед ним, и поклонился в ноги. Большие мягкие руки приподняли его с полу.

— Ты откуда, мальчик? — спросил глубокий и звучный голос.

— Я Миша.

Тогда Михайло Васильевич коснулся губами его лба и сказал:

— Добро пожаловать, дружок!..

Когда рука за руку Михайло Васильевич и Миша вернулись в дом, первою встретилась им Матрёша, Мишина сестра, уже второй год жившая в Петербурге.

Миша сперва и не признал её. Она была в городском платье, на каблучках. Волосы красиво подняты кверху, а на них накрахмаленный чепчик, похожий на белую бабочку, опустившую крылья.

— Мишенька! — закричала она. — Наконец ты приехал. Уж я ждала, ждала! — И утёрла глаза широкой манжетой.

— А что, кофей готов? — спросил Михайло Васильевич. — С дороги его бы покормить надо.

— Тётенька Лизавета Андреевна уже вышли в столовую, — ответила Матрёша. — И Леночка сейчас выйдет. — И убежала, позванивая связкой ключей.

Столовая была большая комната. В ней стоял длинный стол, а вокруг вперемежку были расставлены простые крашеные стулья, табуретки и два кресла.

Елизавета Андреевна посадила Мишу рядом с Михайлом Васильевичем, и почти тотчас через другую дверь вошло несколько молодых людей, одетых по-домашнему, в рубашки без манжет и в длиннополые камзолы без кафтанов. Они скромно расселись у другого конца стола и тотчас принялись пить кофей, который разливала Матрёша.

Мише тоже дали чашку, и Михайло Васильевич, заметив, что он недоверчиво посматривает на незнакомый тёмный напиток, шепнул ему:

— Ты пей. Он сладкий.

Миша взял чашку обеими руками и звучно потянул в себя кофей. Матрёша под столом легонько толкнула его ногой. Миша поднял глаза и увидел, что Михайло Васильевич держит чашку одной рукой за ручку. Миша тотчас сделал так же и исподлобья посмотрел на Матрёшу, которая улыбнулась и кивнула ему головой.

Завтрак кончился, молодые люди встали и чинно пошли к дверям. По дороге один из них шепнул Мише:

— Я видел в окошко, как ты в мастерскую шагал. «Ну, думаю, приехал знаменитый мастер из дальних стран».

— Я не мастер, — серьёзно ответил Миша. — Я ещё буду учиться.

— Когда так, приходи в мастерскую, я тебя обучу. Спросишь Матвея Васильева.

Он вышел вслед за другими. Миша увидел, как все они в одних рубашках и камзолах бежали по двору и один запустил в Матвея снежком, а Матвей на ходу захватил пригоршню снега и вытер обидчику лицо, и потом бросились догонять товарищей.

Михайло Васильевич взял Мишу за руку и увёл в свой кабинет.

Здесь жарко горел камин. Михайло Васильевич сел в кресло у огня и сказал:

— Расскажи мне про себя, дружок. Что ты делал, что видел любопытное?

Миша тотчас вспомнил, как Иван Макарович говорил ему, что Михайло Васильевич любит сполохи, и ответил:

— Как мы от Матигор отъезжали, в небе сполохи играли.

— Как бежали лучи? Вот так? — И Михайло Васильевич, взяв свинцовую палочку, набросал на бумажке рисунок северного сияния.

— Нет, не совсем, — ответил Миша. — Лучи будто пошире были. И вот здесь внизу не сходились, а немного до земли не доходили. Будто занавесь с неба спускалась, а потом стала сдвигаться и раздвигаться. Дайте-ко, я покажу.

Он взял палочку из рук Михайла Васильевича и неумело начертил сияние — такое, каким он его видел.

Михайло Васильевич посмотрел рисунок, сложил его и спрятал в карман.

— Ещё я на промыслах был, — сказал Миша и рассказал, как провёл лето.

— Я мальчиком на промыслах работал, — сказал Михайло Васильевич. — И в море я далеко ходил.

— И китов ловили?

— Случалось.

— А мне не пришлось, — сказал Миша и вздохнул.

— Что ж! — утешил Михайло Васильевич. — Твоё время ещё не ушло.

— Где уж там! Теперь я наукам буду обучаться. Теперь уже некогда будет. Я учиться очень люблю.

— Любишь? А много уже знаешь?

Миша раскраснелся и, стоя у Михайла Васильевича меж колен, начал перечислять свои знания:

— Читать, и писать, и считать, и стихи говорить.

— Дай-ка сюда те две книги толстые в кожаных переплётах. Вон на той полке.

Миша влез на табурет и достал книги. Михайло Васильевич полистал одну из них и протянул Мише:

— А ну-ка, прочитай, что тут написано.

Миша внятно прочёл:

— «Арифметика — практика или деятельная. Что есть арифметика? Арифметика, или числительница…»

— Хорошо читаешь, — прервал Михайло Васильевич. — Переверни несколько страничек и прочти задачу.

Миша прочёл:

— «Послан человек с Москвы на Вологду, и велено ему в хождении своём совершать на всякий день сорок вёрст. Потом другой человек в другой день послан вслед его, и велено ему идти на день по сорок пять вёрст, и ведательно есть, в коликий день настигнет второй первого?»

Миша начал шептать:

— Он его нагоняет каждый день по пять вёрст. Он его нагонит… Он нагонит его на… сорок разделить на пять… на восьмой день вечером.

— Правильно, — сказал Михайло Васильевич, взял книгу из Мишиных рук и закрыл её.

— Что ж вы мало спрашиваете? Я бы и другую книжку почитал.

— Ой ли? — ответил Михайло Васильевич и чуть улыбнулся. — Ну, почитай.

Миша раскрыл книгу и прочёл:

— «Речь хитрость добро глаголали».

— Что это значит? — спросил Михайло Васильевич.

— Я подумаю, — ответил Миша и стал думать, но, сколько ни старался, не мог понять, о чём говорится: про речь ли, про добро или про хитрость.

— Я тебе помогу, — сказал Михайло Васильевич. — «Добро» — значит «хорошо», «правильно», «хитрость» — значит «умение».

— Всё равно не пойму.

— Ты не смущайся, — сказал Михайло Васильевич. — Книга эта написана очень давно. С тех пор многие слова устарели, так что и непонятны стали. В грамматике, по которой ты будешь учиться, я написал: «Слово дано для того, чтобы сообщать свои мысли другим». Это тебе понятно?

Миша кивнул головой.

Михайло Васильевич провёл ладонью по истёртым переплётам и сказал:

— Арифметика Магницкого и грамматика Смотрицкого — врата моей учёности. С ними я когда-то пришёл в Москву…

Вдруг дверь отворилась, и на пороге показался Иван Макарович. Он выглядел как в дни самой суровой непогоды, когда крутила метель и лошади отказывались ступать дальше, — был красен, растрёпан, с расстёгнутым воротом.

Увидев Мишу, он только сказал:

— А, ты здесь! — Повернувшись к Михайлу Васильевичу, низко поклонился и заговорил: — А я пришёл каяться, что потерял его. Весь город обыскал, думал — в уме помешаюсь. Как после такого несчастья людям на глаза показаться? Уж сюда шёл, ни на что не надеялся, лишь бы совесть облегчить.

— Иван Макарович! Виноват! — воскликнул Миша. — Никогда больше не уйду без спроса.